– Думаю, мы уже мало что можем сделать, – сказал он.
Я не понимала, как он вообще может такое говорить. Всегда можно найти, что еще сделать. Ия, видимо, заметил мой протест и добавил, прежде чем я успела открыть рот:
– Отдохни немного. Мы никому не принесем пользы, если сами станем ходячими трупами.
Каждая клеточка во мне протестовала против такого совета, но я не могла не признать, что он прав.
Мы с Максом отправились в покои, которые нам отвели во дворце. Эти комнаты для гостей мы превратили во временный штаб: и рабочий кабинет, и стратегический центр, и военная база. Когда мы только заселились, здесь царили чистота и элегантность. Теперь же комнаты выглядели так, словно по ним прошелся смерч из чернил и пергамента.
Макс вяло попытался убрать с кровати кипу бумаг, попытка почти провалилась, но все равно рухнул на покрывало, как марионетка с оборванными нитями, и приглашающе протянул руку, не в силах говорить. Я послушно подошла к кровати, но не стала ложиться рядом. Макс выглядел таким усталым, что я начала сомневаться, подходящее ли сейчас время для разговора. Но с другой стороны, если я упущу возможность сейчас, потом ее может уже не представиться.
– Я хочу подарить тебе кое-что, – сказала я.
Он открыл один глаз:
– Я глубоко поражен, что у тебя еще осталось настроение дарить подарки.
Я подошла к своей сумке – единственной вещи, спасенной из-под обломков Башен, – и порылась в ней. Большую часть моего имущества уничтожило взрывом. Но самое важное уцелело почти нетронутым, что казалось чудом.
Макс сел, и я протянула ему обгоревший кусок холста.
Он долго молча смотрел на него и наконец хрипло спросил:
– Откуда… как ты его достала?
– Это было нелегко. Не думаю, что кому-то еще приходилось так трудиться, чтобы заполучить нечто настолько же уродливое.
Он издал сдавленный смешок.
Картина была воистину ужасна. На ней очень полная, совершенно обнаженная женщина со светлыми волосами полулежала в неуклюжей позе на каменной скамье в саду среди розовых и красных роз. Художник явно не обладал особым талантом: фигура выглядела плоской, пропорции – странными, а цвета – кричаще-яркими.
Но Макс был прав: какой бы уродливой ни казалась картина, ее писали с глубокой, благоговейной любовью. Я могла представить полотно с еще не высохшей краской – таким, каким его видел Макс много лет назад, рыдая в той пекарне.
В ночь, когда я позволила себе отдаться своим чувствам к Максу, он сидел со мной на залитых лунным светом треллианских равнинах и рассказывал о выставке картин в маленькой пекарне. О том, как увидел полотна в самый темный период своей жизни и они напомнили ему, что, какой бы ужасный момент ты ни переживал, кто-то где-то сейчас счастлив. Они напомнили ему о существовании надежды. Сейчас, в другой темный период, я тоже чувствовала надежду.
Я смогла найти всего одну небольшую картину, да и то только холст, без рамы, в которую он когда-то был вставлен. Теперь на холсте появились повреждения, одна сторона обгорела при взрыве. И все же Макс держал подарок бережно, как вещь огромной ценности.
Я села рядом, наши плечи соприкасались.
– Той ночью в домике, когда мы… до того, как нам прислали руки. Ты спросил меня, представляла ли я себе когда-нибудь наше совместное будущее. Тогда я… я не смогла тебе ответить. Но каждую секунду, пока ты был заперт в той ужасной тюрьме, я думала о той ночи и о том, чего не сказала. Я ни о чем не жалела так сильно, как о своем молчании тогда.
– Тисаана, я никогда не думал…
Я взяла его за руку и крепко сжала:
– Правда, в которой я не смогла тебе признаться тогда, заключается в том, что я хочу этого больше всего на свете. Это было правдой тогда, когда ты спросил меня, правда и сейчас. И завтра будет правдой.
Макс смотрел на меня так, словно в мире больше ничего не существовало. Несмотря на все, через что мы прошли вместе, несмотря на слабости, которые я позволила ему – и только ему – разглядеть во мне, мне пришлось побороть желание отвести взгляд. Ничто и никогда не ужасало меня так, как подобная уязвимость – подлинная уязвимость.
– Мой дом – с тобой, Макс. Раньше я не позволяла себе поверить в то, что у меня снова будет дом. Я не позволяла себе думать, что смогу сохранить его, если захочу. Но я поняла, что надежда на будущее – это и есть смелость. И я…
Поцелуй Макса, внезапный и страстный, поглотил остальные слова. По сравнению с его вкусом, его запахом они сразу стали намного менее важными – если честно признаться, совершенно несущественными.
Когда мы оторвались друг от друга и соприкоснулись лбами, Макс прошептал:
– При всем желании ты не сможешь даже представить, как сильно я тебя люблю.
Мне хотелось ответить, что на самом деле еще как могу, но вместо этого я произнесла:
– Давай поженимся.
Последовала ошеломленная пауза.
– Повтори, – прошептал он.
– Давай поженимся, таинственный человек-змея.
Он обхватил меня руками, посадил к себе на колени и принялся целовать снова и снова. Наконец мы оторвались друг от друга, и тогда он заглянул мне в глаза и сказал:
– Ну давай, наверное.
Глава 102
Ия согласился провести церемонию – в ущерб тому скудному отдыху, на который он мог еще рассчитывать. Мы не стали тратить время на то, чтобы куда-то пойти, и уж тем более на вычурное празднование. Просто спустились в сад во внутреннем дворике дворца.
Но мы все же нашли время, чтобы по пути захватить с собой Саммерина. Я постучал в его дверь и, прервав его раздраженное приветствие, выпалил:
– Знаю, ты устал! Но мы собираемся пожениться, пока мир окончательно не пошел прахом. Вдруг захочешь… пойти посмотреть или что-то в таком духе?
Честно говоря, я бы не винил его, отправь он меня куда подальше. Увы, он так не поступил.
Мы с Тисааной не стали тратить время на подготовку – провести церемонию до нападения показалось намного важнее, чем выглядеть соответственно случаю, – поэтому мы удовлетворились тем, что смыли грязь с лица и накинули чистые мантии, которые обнаружили во дворце. Пока мы шагали по саду, я сорвал с кустов вдоль дорожки несколько красных соцветий и украсил ими волосы Тисааны. Она улыбнулась мне, и в тот миг в мире не нашлось бы ни платьев, ни косметики, ни магии, которые сделали бы ее еще красивее.
Ия встал перед нами с книгой в руках. Несмотря на обстоятельства, он пребывал в удивительно хорошем настроении. Свадьбы на Аре по традиции были протяженными и сложными мероприятиями, поэтому, когда он открыл книгу, я сразу представил долгие минуты скучного чтения.
– Можешь пропустить все ненужное, – сказал я. – Все равно никто не слушает, тем более в такие времена, как сейчас.
Ия понимающе ухмыльнулся:
– Согласен. Я сразу подумал, что, возможно, вы оцените кое-какие изменения.
Он развернул книгу к нам, демонстрируя страницы, написанные не на аранском, а на теренском. Тисаана едва слышно ахнула:
– Ты знаком с низеринскими свадьбами?
– Более или менее, – надеюсь, ты простишь мне несколько ошибок.
– Я все равно не видела ни одного низеринского обряда. Разве что совсем в раннем детстве.
– Тогда, полагаю, мы можем проявить творческий подход, и никто нас не уличит.
Он полез в карман и достал белую ленту. Затем велел нам соединить ладони и растопырить пальцы.
– Низеринская свадьба подразумевает пять даров в форме обещаний, – продолжал Ия. – Два от невесты, два от жениха и один от богов.
Он нетуго обернул ленту вокруг наших мизинцев и выжидающе взглянул на Тисаану. Та слегка покраснела:
– Я… не готова.
– Ничего страшного. – Ия тепло улыбнулся. – Ведь это значит, что ты будешь говорить по-настоящему искренно.
Тисаана долго молчала, но в конце концов посмотрела мне в глаза и произнесла:
– Макс. Первым подарком я обещаю тебе свое будущее. Наше будущее. Я обещаю тебе, что мы построим его вместе. И я обещаю, что всегда буду бороться за него, как бы трудно мне ни пришлось.
У меня в горле стоял ком, мешающий говорить. Ия затянул ленту вокруг наших мизинцев, затем обернул ее вокруг безымянных пальцев и повернулся ко мне:
– Максантариус?
Не то чтобы я не знал, что сказать. Сложность заключалась в том, что я хотел сказать слишком много, но любые слова казались недостаточными.
– Я дарю тебе свое участие, – произнес я наконец. – Я обещаю, что, по какой бы дороге ты ни шла, я буду идти рядом. С каким бы испытанием ты ни столкнулась, я буду справляться с ним вместе с тобой. Тебе никогда больше не придется сражаться в одиночку.
Лента туго затянулась вокруг безымянных пальцев, затем обвилась вокруг средних.
– Я дарю тебе свое сердце, – произнесла Тисаана.
Остальной мир исчез – остались только мы, цветы и наши слова.
– Целиком и полностью. Нет того, что я хотела бы спрятать или отгородить от тебя. Я обещаю тебе свою любовь, в радости и в горести. Тебя всегда будут ждать объятия, в которые хочется вернуться.
По ее щекам побежали два серебристых ручейка, и больше всего на свете мне захотелось остановить их и осушить поцелуями, даже если она плакала от счастья.
Узел. Петля. И снова тишина, пока я боролся со словами, нужными для последнего дара.
– Я дарю тебе свою душу. Она не идеальна. В ней беспорядок. Ты унаследуешь пару-другую шрамов. Но… все хорошее, что в ней есть, – для тебя. С той минуты, как ты появилась у моей двери, все хорошее неизменно приберегалось для тебя.
И я говорил правду, даже если не всегда осознавал ее. Да, в самый первый день Тисаана пробудила во мне желание стать лучше. Еще тогда, когда я не знал даже ее имени.
И каждый последующий день она помогала мне воплотить это желание в жизнь.
Тисаана издала сдавленный смешок.
– Макс, все, что в тебе есть, – хорошее, – сказала она, притянула мое лицо к себе и поцеловала.
Я с готовностью отдался поцелую. На вкус она напоминала апельсин с примесью соли от наших слез. Где-то вдалеке, в мире, который перестал меня волновать, Ия сказал: