«Нескончаемый жалобный стон, стон глухой и протяжный, из самого нутра: Ma, ма, го, ма! — Мама, мама, рису! — Ма, ма, го! — Вы слушали его, его и только его, и тошнота подступала, и еда, которую вы ели, вставала комом в горле. Каждый день, каждый час, каждую минуту вы слышали его у своих дверей, у соседских, и так часто повторялся этот крик, поначалу возбуждавший и боль, и жалость, что стал уже больше не слышен и не более трогает слух, чем крик побитого животного. Наконец, вы возненавидели этот стон, отвратительно однообразный. И тогда уроженцы наших мест стали другими — племенем бесчувственным и недочеловеческим».
Прошло восемь лет. Голод прекратился, но для самых бедных положение не стало менее тяжким. Однажды, идя по городу вместе с Мигелем Гомесом, мать Тереза увидела, как прямо рядом с больницей Кэмпбела (ныне больницей Ниратан Сар кар) на голой земле испускал дух человек. Она бросилась в больницу за помощью — напрасно. Никто из врачей не пошел к умирающему: у бедняги не было денег, его нельзя было взять в больницу. Пока мать Тереза бегала в знакомую аптеку за какими-то лекарствами, неизбежное свершилось: человек безмолвно отошел в мир иной, и ни один прохожий не остановился, не пришел к нему на помощь. Вот откуда гнев матери Терезы, сказавшийся в ее страшных словах: «Они больше заботятся о кошках и собаках, чем о людях». Этот гнев распалился больше, когда однажды, выйдя из резиденции ордена, она увидела еще живую женщину, которую уже начали глодать крысы.
Мать Тереза была поражена и возмущена; она решилась сражаться и ради этого, если потребуется, свернуть горы. У нее в голове уже родилась идея: найти место, куда будут относить умирающих, где они смогут отойти с миром, хоть немного окруженные теплом и любовью. «Пусть они хотя бы в оставшиеся часы почувствуют, что их кто-то действительно любит, пусть познают наконец любовь Божескую и человеческую, пусть узнают, что и они дети Божьи, что не забыты, любимы, дороги, что молодые люди готовы им служить».
Чтобы достичь своей цели, мать Тереза проявила самое суровое упорство, одолела множество предрассудков. Муниципальные власти Калькутты знали о творившейся трагедии, но ничего не могли поделать. У них не было для этого никаких средств, так что им оставалось только радоваться желанию монахини-миссионерки прийти им на помощь, но поддержать ее финансово они не могли. Могли они только предоставить ей помещение. Сначала они предложили здание в спокойном районе вдали от бедных кварталов. Пока умирающих туда бы до везли, они бы уже скончались. Другое помещение, в самом центре города, было гораздо менее презентабельно. Конгрегации предложили Дармашалах ветхое здание, когда-то служившее гостиницей для паломников, приходивших к статуе Кали в Калигхате — средневековом храме этой богини на берегу Хугли. Для европейца Кали — богиня индуистского пантеона — совсем не симпатична. Она символизирует смерть и разрушение; ее часто зовут «Черной богиней» и изображают с негроидными чертами. У нее четыре руки, и обычно на ее статуях можно видеть ожерелье из настоящих или маленьких каменных черепов.
В Калькутте ее храм посещали тысячи прихожан и паломников, а их поджидали орды нищих и воров: одни просили милостыню у тех, кто пришел принести жертву богине, другие их обчищали. Возле храма горели, почти не угасая, «кхаты» — погребальные костры. В Индии считается знаком неслыханной благодати испустить дух перед статуей Кали, и по крайней мере благочестивые люди завещают по обряду кремировать себя в ее храме.
Итак, Калигхат — это удивительный квартал: помесь Лувра с Двором Чудес. С течением времени Дармашалах захватили всевозможные жулики, и городские власти перестали им заниматься. Таким образом, передавая здание матери Терезе, они не наносили никакого ущерба недвижимому имуществу города, тем более что монахиня не просила средств даже на неотложный ремонт. Переговоры муниципалитета с конгрегацией Миссии Милосердия длились недолго, вскоре стороны пришли к согласию. 22 августа 1952 года, вдень праздника Непорочного Сердца Марии (день был выбран отнюдь не случайно), мать Тереза при участии главного викария Калькуттского диоцеза монсеньора Эрика Барбера и отца Пьера Фаллона освятила Нирмал Хридая — Дом Чистого Сердца. Кое-как прибитая над входом вывеска гласила: Home for the dying destitutes — приют для брошенных умирающих.
Настоятельницу нисколько не смущало плохое состояние здания: она была уверена, что этот дом ей прекрасно подходит. В двух больших палатах, разделенных коридором, можно было класть и мужчин, и женщин, не смешивая их друг с другом. Пол был цементный — его можно было каждый день просто окатывать водой. Наконец, служебных помещений хватало, чтобы устроить не большую аптеку и кухню. Матери Терезе не пришлось о хлопотать в поисках жертвователей для самых неотложных починок: они явились, как только узнали о ее проекте. Монахиня знала, что милосердных душ гораздо больше, чем думают. Они приходят сами собой, а ведет их как считает мать Тереза, сам Бог. Много лет спустя, когда она открывала приют в Дели, у нее состоялся такой разговор с генеральным директором и президентом компании «Хиндустан Левер» (процветающего филиала компании «Унилевер») мистером Томасом:
— Матушка, как финансируются ваши учреждения?
— Мистер Томас, а кто-нибудь просил вас прийти ко мне?
— Никто, матушка, я сам понял, что это мой долг.
— Вот таки другие приходили ко мне и говорили то же самое. Так и складывается мой бюджет.
Мать Тереза спешно отделывала Дом Чистого Сердца, обставляла его для открытия. В обеих палатах поставили раскладушки и носилки почти на самом полу. Никакой другой мебели. Проходы между кроватями очень узкие, лишь бы можно было в случае необходимости поставить аппарат для переливания крови. Все помещение по-монашески скромное, ничем не украшенное, но это было магическое место, где, по всем свидетельствам, «царили великое просветление, мир, превосходящий разумение, красота, столь же таинственная, как сама смерть».
Дом Чистого Сердца называли приютом смерти, и действительно большинство его постояльцев было обречено, не имело шансов выжить. Но смерть смерти рознь. Мать Тереза восстала против равнодушия, с которой жители Калькутты смотрели на умирающих посреди улиц беднейших своих соседей. Отчего это: от крайней бедности, от недоразвитости страны? Не только. В других краях, с более мягкими нравами, двадцатый век сделал смерть ужасающе обыденной. Речь не только о жестокой смерти в концентрационных лагерях, тюрьмах или во время одной из массовых боен во имя каких-то якобы высших целей, а просто о смерти. На Западе она стерилизована. У нас все реже умирают дома и все чаще в больнице, окруженные совершенно безличным персоналом. Семья, по горло занятая делами, редко присутствует в момент роковой развязки — тот момент, когда умирающий, сражаясь с неотвратимым, хочет чувствовать поддержку, участие, любовь. Против этой-то дегуманизации мать Тереза и решила раз и навсегда бороться.
Для нее, убежденно верующей, смерть — только переход к бессмертию. Она желает, чтобы все мы разделили эту надежду: «Если растолковать людям, что смерть — это возврат к Богу, они перестанут ее бояться. Людей пугает, что с ними будет, и они не хотят умирать. Тут же и угрызения совести: я-де мог поступать лучше. Чаще всего кто как жил, так и умирает. Смерть — не что иное, как продолжение жизни. Только одна жизнь завершается, мы оставляем смертную оболочку, но сердце и душа наши живут вечно. Все религии верят в другую, вечную жизнь. А теперь смерти боятся те, кто думает, что это конец». Затем и нужны такие учреждения, как Дом Чистого Сердца: «Теперь людям не страшно. Они знают: есть место, где их примут. Это место отправления. Нирмал Хридая — истинное сокровище Калькутты. Здесь нет отчаявшихся, изгнанных, голодных. Мы каждому даем то, что ему нужно по вере его: слово, молитву, яблоко, хлеб, сигарету или просто человеческое присутствие».
Главное для матери Терезы — дать бедным из бедных прежде, чем они предстанут перед Создателем, несколько мгновений мира и блаженства. Надо, насколько возможно, облегчить их страдания, а прежде всего — дать им любовь, любовь и еще раз любовь. Как говорит основательница ордена, «если бедняки наши подчас умирают от голода, то не потому, что Бог о них не позаботился, а потому, что мы с вами ничего им не дали, не стали орудием любви в руках Божьих, потому что не узнали Его — Господа Иисуса Христа, — когда Он вновь явился нам в скорбном облике всеми брошенного человека».
Чтобы исполнить свою миссию, мать Тереза и ее помощницы должны были с самого начала явить настоящее мужество и полнейшее самозабвение. Ведь они столкнулись с нищетой и страданием в их самом безобразном и отталкивающем виде. Как правило, умирающие, которых доставляли в Нирмал Хридая, были отвратительно грязны. Их конечности нередко бывали поражены гангреной, изъедены червями. Перевязывая больного, сестре придется увидеть, как вместе с грязным бельем мясо слезает с костей. Чтобы работать в Доме Чистого Сердца, нужны закаленная душа и непобедимая вера.
Моника де Уэртас приводит тому пример, не нуждающийся в комментарии. «Однажды, придя в больницу, две сестры услышали, как некий больной громко ругает санитарок, обходивших его постель. Сестры спросили, что с ним. Он служил в порту, вел надзор за разгрузкой судна, и один тяжелый тюк упал на него. Перелом загноился, началась гангрена, вскоре он должен был умереть. Сестры подошли к его постели, он стал ругать и их:
— Санитарки ко мне не подходят, никто не подходит, а вы что подошли и нос не зажимаете? Или вони не чувствуете?
— Чувствуем, конечно, но мы думаем и о ваших страданиях. То, что вы терпите, так тяжко, что вонь против этого ничто.
Больной попросил, чтобы его перевезли в приют матери Терезы. Там он и умер на другой день — умер в мире».
Каждого больного сразу же мыли и чистили, оказывали первую помощь. Ведь среди сестер матери Терезы было немало врачей и санитарок, отказавшихся от блестящей карьеры, чтобы служить обездоленным. Потом больных отвозили в палату. Там сестры смотрели за ними, ходя от койки к койке, особо задерживаясь возле тех, кто готовился испустить дух. Миссия монахинь ордена кроме прочего и прежде всего — духовная. Больного надлежит подготовить к переходу в иной мир, ободрить его, посоветовать предать дух свой Богу. Одна из сестер свидетельствует: «Они чудно, так чудно умирают с Богом. Мы еще не видели ни одного, кто отказался бы попросить у Бога прощения и сказать: Я люблю тебя, Боже мой!»