Духовная поддержка не означает прозелитизма или попыток крестить умирающих без их ведома. Цель матери Терезы — помочь каждому умереть согласно его религии. Будучи ревностной католичкой, она инстинктивно уважает Другого и его веру. Не ее дело ссыпать в закрома ду́ши человеческие, вести счет тем, кого она привела к «истинной вере». Она выше подобных расчетов, которые извратили бы самую суть ее миссии, и не позволяет себе никого судить: «У Бога свои средства и способы работать в сердце человеческом, и мы не знаем, насколько кто близок к Нему. Но из дел их мы можем узнать, Его они или нет. С Ним ли мы, видно по тому, как мы живем. Нет у нас права осуждать, судить, говорить слова, которые могут огорчить. Может быть, кто-то никогда и не слышал о христианстве. А мы кто, чтобы судить?»
Достаточно признать Христа в каждом страдающем человеке — все прочее не так важно. Важно, чтобы каждый мог обрести Бога на своем собственном пути: «Каждому человеку, в меру благодати, которую Бог дал этой душе, Он позволяет всякой душе тварной встретить Его, принять Его или отвергнуть». Мать Тереза без различия принимает католиков, протестантов, индусов, мусульман и парсов. Для католиков в приюте есть священник, совершающий таинства над умирающим. Все остальные лишь бы отходили в мире с собой и с Богом. Скончавшихся в Нирмал Хридая хоронят по обрядам их религий. Это чудесный, великий, по-настоящему революционный урок толерантности и гуманности. Мать Тереза, которую часто обвиняют в консерватизме, не дожидалась Второго Ватиканского собора, чтобы поступать в духе экуменизма и слышать голос других религий. Такой образ действий поначалу стоил ей нареканий некоторых духовных лиц, упрекавших ее, что она забывает о своих миссионерских задачах. Но она была и осталась миссионером, только особого закала, особой породы — той, из которой получаются святые.
Мать Тереза не принимала агрессивного прозелитизма, но не отказывалась крестить тех, кто этого желает. Если бы ей это запретили, она тут же показала бы когти. Да она так и сделала в 1979 году, когда премьер-министр Индии Морарджи Десаи выступил с инициативой закона о «свободе совести», по которому «всякий желающий принять крещение обязан заблаговременно уведомить об этом полицию». Националистически настроенный премьер выдвигал в качестве аргумента, что миссионеры оказывают помощь преимущественно тем, кто согласен креститься, и, таким образом, индусам приходится продавать душу за тарелку риса. Это был единственный по-настоящему серьезный конфликт между матерью Терезой и властями страны, гражданство которой она приняла. Она обратилась к премьер-министру с открытым письмом, отрывок из которого стоит здесь привести:
«Призвав имя Божие при вступлении в должность, Вы признали Его верховную власть над нашей страной и ее народами. Как это было прекрасно! Но теперь я опасаюсь, что Вы не исполните своего обещания и боюсь за индийский народ.
Я пишу к Вам после долгой молитвы и покаяния и прошу Вас обратиться к Богу прежде, чем сделать шаг, который может уничтожить радость и свободу нашего народа. Это — Вы знаете лучше меня — народ богобоязненный, ходящий перед лицом Божьим. Законопроект, который теперь предполагается внести в парламент под предлогом заботы о свободе совести — заблуждение. Не может быть свободы, если каждый человек не может делать то, что велит ему совесть.
Наши братья из Аруначала в ужасе. До сих пор они жили в святом мире между собой. Но теперь кто-то начинает использовать религию, чтобы разрушить их взаимную любовь потому только, что одни из них христиане, другие индусы, третьи мусульмане.
Одни называют Господа Ишвар, другие Аллах, третьи Бог, но все мы согласны, что Oft создал нас ради самой великой цели: любить и быть любимыми.
Ганди, отец нашего отечества, сказал: „Кто служит бедному, тот служит Богу“. Любить и служить Богу в лице бедных — вот единственная движущая сила и отрада моей жизни. Занимаясь этим, я объявляю о любви и сострадании Божьем к каждому из моих страдающих братьев.
Господин Десаи, господа члены парламента, во имя Бога, не рушьте свободу любить Его и служить Ему по своей совести и вере, которую всегда имел наш народ. Не унижайте религию индуизма, говоря, что индийская беднота продает свою веру за плошку риса. Я никогда еще не видела — а у меня большой опыт. — чтобы случалось нечто подобное, а ведь мы кормили многие тысячи голодных всех религий и каст. Тысячи из них умерли на наших руках в блаженном мире с Богом, в Которого они верили».
Благодаря вмешательству монахини закон не был принят. Морального авторитета матери Терезы хватило для его отклонения потому, что в этом плане она с самого начала служения в Нирмал Хридая была совершенно неуязвима. Никто не мог ее упрекнуть, что она насильно крестила умирающего. Таким путем, где главное — величайшая осторожность, — она пошла не без резонов. Ведь ей, как бы ни кривили губы иные благонамеренные, пришлось с самого начала обозначить свою позицию перед лицом в лучшем случае настороженного, а то и сознательно враждебного окружения.
Нищие и воры, прежде населявшие Дармашалах и изгнанные из него, очень обиделись на новую хозяйку. Жрецы соседнего храма Кали тоже недружелюбно поглядывали на нее, подозревая в прозелитизме. И вот результат: бывало, что в мать Терезу и сестер швыряли на улице камнями, оскорбляли их. Не обращая внимания на злобные выходки, они продолжали заниматься своим делом. Несколько особенно нетерпимых индусов даже явились к доктору Ахмеду, начальнику службы здравоохранения муниципалитета Калигхат, с просьбой передать Нирмал Хридая обратно под гостиницу для паломников. Чиновник их не послушал. Эти жалобщики и пальцем не пошевелили, когда здание захватили жулики и нищие. Доктор Ахмед прекрасно понял, чем вызван такой внезапный приступ благочестия; с другой стороны, он знал, что деятельность матери Терезы снимает с него часть обязанностей, исполнять которые у него не было никаких средств. Поэтому он отправился в Нирмал Хридая, тщательно осмотрел его и объявил просителям, что согласится с их доводами, если они сами возьмутся делать то, чем занимаются монахини. Нетрудно догадаться, каков был ответ.
Тогда в атаку перешли жрецы храма Кали. Пребывание монахини в Дармашалахе для них было равноценно святотатству. Один из них даже грозил матери Терезе смертью. Встретив его, она сказала:
— Если хотите меня убить — вот я, но не трогайте других и оставьте свои глупости.
Недоброжелатель был обезоружен. Вернувшись к своим, он только и мог сказать им:
— Умоляю вас не трогать эту женщину. Двадцать лет я служу богине, изображение которой в нашем храме. А сегодня, глядя на сестру, мне то и дело приходило в голову, что передо мной сама богиня Кали.
Это была первая победа, хотя с ней еще и не прекратились военные действия. Мир был заключен в тот день, когда мать Тереза приняла в своем приюте жреца храма Кали, больного холерой; он так ослабел, что ничего не оставалось, как отнести его в Нирмал Хридая. Монахиня ухаживала за ним с удивительной самоотдачей, хотя он поначалу вел себя очень агрессивно. В конце концов он признал себя неправым и в мире скончался на руках у матери Терезы. Она же только исполняла наделе те советы, которые сама давала сестрам: «Будьте живым проявлением благости Божьей; пусть она видится на вашем лице, в ваших глазах, в вашей улыбке, в сердечности вашего приветствия. Отдавайте людям не только свой труд, но и сердце свое. Труд ради труда — вот опасность, которая все время нам угрожает. Мы не должны допустить, чтобы хоть кто-то ушел от нас, не почувствовав себя счастливее и лучше. Чем отвратительней нам кажется сам человек и труд ради него, тем сильней и крепче должна быть наша вера, наше сердце и преданность службе Господу нашему, приходящему к нам под видом этого немощного». Буквально исполняя эту заповедь, мать Тереза и добилась того, что тронула сердце жреца богини Кали, который прежде был уверен, что монахиня — воплощение абсолютного зла. В знак благодарности другие жрецы пожертвовали настоятельнице Миссии Милосердия некоторую сумму денег и передали две свободные комнатки рядом с Дармашалахом.
Этот акт положил конец проявлениям вражды к монахиням. Отныне они стали неотъемлемой частью местного пейзажа, и прохожие не стеснялись заходить к ним или звонить им, уведомляя, что еще один несчастный готов испустить дух в нескольких сотнях метров от Дармашалаха. Деятельность матери Терезы стала известна и привлекла к ней симпатию многих. В частности, ее активной сотрудницей стала племянница премьер-министра Западной Бенгалии. Она даже взяла на себя управление приютом Нирмал Хридая, когда основательница ордена отлучилась в монастырь для молитвенного сосредоточения. А ведь эта девушка не была католичкой: вместе с дядей Бидханом Чандра Роем она принадлежала к реформаторскому течению индуизма Брамо Самадж, возникшему в Бенгалии в XIX веке. Но она понимала, что всякая добрая воля нужна Калькутте для борьбы с нищетой и безнадежностью.
Благодаря верной Жаклин де Деккер и некоторым миссионерам, жившим в Индии, в середине 50-х годов о деятельности матери Терезы узнали и за границей. Например, после того, как с работой Миссии Милосердия познакомился Эйлин Иган, неоднократно бывавший в Калькутте, организация «Служба католической поддержки», ведавшая финансовой деятельностью сильной американской католической общины за рубежом, решила выделить ордену ежегодную финансовую помощь. При его посредничестве у матери Терезы появилась и первая санитарная машина. Американский священник педантично откладывал гонорары за мессы по усопшим и на эти деньги очень выгодно сторговал автомобиль. Теперь, узнав о новом умирающем, сестры могли тотчас выехать за ним на машине.
Посвящая много времени приюту, мать Тереза не забывала и о внутренних делах своей конгрегации. К ней прибывали желающие вступить в орден не только со всей Индии, но и со всего света. Для воспитания послушниц требовался духовный наставник, но найти его было непросто. Основательница ордена была очень сильной личностью и ревниво оберегала прерогативы настоятельницы даже на самых первых шагах Миссии Милосердия. Это значило, что будущий ментор конгрегации должен был проявлять большую дипломатичность и тактичность. Монахиня могла бы попросить исполнять эту должность отца Джулиана Генри: он был ее духовником в Лорето Хаус и продолжал духовно наставлять ее и после ухода из монастыря. Но, в отличие от отца Ван Эксема и монсеньора Перье, он отнесся к новой конгрегации довольно прохладно. Отец Генри не понимал, зачем мать Тереза решила жить как нищенка среди нищих, зачем ввела в своем ордене правило абсолютной бедности. Он считал, что это обрекает новое дело на провал и, не обинуясь, предсказывал: «Постепенно все это заглохнет». Это было, мягко говоря, поспешное заключение, от которого его автору пришлось вскоре отказаться. Но он не признал себя побежденным и всегда плохо находил общий язык с матерью Терезой. Отец Генри как-то выразился о ней даже так: «Она соль земли, смешавшаяся с землей и осолившая ее. Но сама она упряма и взбалмошна. Она знает только одно: „Кто во мне нуждается, тому я помогаю и тому принадлежу“». Кончилось тем, что начальница Миссии Милосердия поймала-таки золотую рыбку: бельгийского священника отца иезуита Эдуарда Ле Жоли, который уже двадцать лет служил в Калькутте, а позднее стал авторизованным биографом матери Терезы. Как только они встретились, настоятельница, намекая на свои разногласия с отцом Генри, указала н