Мать Тереза при всех этих переменах сохранила холодную голову. Она не отнеслась к ним с заведомой враждебностью. В своих стычках с некоторыми из членов церковной иерархии она и сама убедилась, что кое-какие реформы необходимы. Некоторые реформы она провела сама, не трубя о них и не дожидаясь созыва Собора. С самых первых шагов конгрегации ее сестры носили местную одежду (сари), а не балахон с чепцом, как западные монахини. Что касается диалога с другими религиями и полного уважения к Другому, то на этом и стояла благотворительная деятельность матери Терезы. Она жила в преимущественно нехристианской стране и помогала без всякого различия индусам, мусульманам, сикхам и парсам. Среди тех, кто оказывал ей поддержку в Калькутте и по всей Индии, наряду с католиками встречались и последователи Вишну, Яхве, Магомета. Дом, в котором разместился орден, продал по очень низкой цене один мусульманин, сказав при том: «Бог мне этот дом дал, к Нему он и возвращается».
Итак, что касается экуменизма и диалога между религиями, мать Тереза намного опередила свое время, воплощая евангельские ценности во всем их богатстве и объеме. Второй Ватиканский Собор в ней, несомненно, нуждался, но она не нуждалась в Соборе, чтобы оставаться верной своим обетам и следовать заповедям Христовым. Поэтому к соборным постановлениям она отнеслась довольно сдержанно, в чем иные не замедлили увидеть признаки отчуждения или скрытого неприятия. Они плохо знали ее — дисциплинированную дочь Церкви, всегда являвшую полное послушание своей Матери. Послушание для нее — главнейшая добродетель, неотделимая от искреннего призвания и от основания всей монашеской жизни — стремления к святости: «Решиться стать святым значит отбросить все, что не есть Бог. Обнажить свое сердце, очистить его от всех вещей, жить в бедности и отрешенности. Отказаться от своей воли, привычек, прихотей, мечтаний и отдать себя в добровольное рабство Богу».
Живя в таком радостном «добровольном рабстве», мать Тереза, конечно, не может пойти против Церкви, Папы и Собора. Она сочла бы это безмерной гордыней, несовместимой со смирением, которого она взыскует. Хотя она, бесспорно, ближе по взглядам к монсеньору Лефевру, чем к отчаянным богословам вроде Ганса Кюнга, она не пошла против Второго Ватиканского Собора. Наоборот, она говорит, что не надо впадать в уныние: «Сейчас для Церкви трудные времена. Не занимайтесь пересудами. Вам скажут, что такие-то священники и монахини отошли от Церкви, что такой-то и такой-то орден распущен. Но не забывайте, что остались еще многие тысячи священников и монахинь, живущих верными и счастливыми семействами до самой смерти. Это испытание очистит Церковь из человеческих немощей, и она выйдет из него прекрасной и верной Богу». Это послушание обоюдоостро, но она умеет обратить его себе на благо. Ведь верность церкви означает не только верность Риму, но и скрупулезную верность уставу своего ордена, в котором она обязалась ничего не менять. Так, 1 января 1961 года она писала своим сестрам: «Дорогие дети мои, верность уставу — драгоценнейший и изящнейший цветок любви, который мы, инокини, можем поднести Всемогущему Богу. Устав выражает волю Божью, и мы должны подчиняться ему всегда и везде до нашего последнего издыхания. Верность в самом малом — не в наших интересах, это было бы малодушием, а ради великого замысла воли Божией. За устав я должна держаться, как ребенок за юбку матери».
Это убеждение она смогла передать и своим сестрам — впрочем, их вера достаточно тверда, чтобы ее могли поколебать всякие новомодные богословские штучки. Мать Тереза убедилась в этом на опыте, о котором рассказала не без доброй насмешки, но и не без жесткой критики в адрес послесоборных псевдоноваторов. Один священник, нахватавшийся новых идей, с важным видом посоветовал ей объяснять монахиням, почему она велит им сделать то или другое. Хотите — пожалуйста. Настоятельница на пальцах объяснила одной послушнице, по каким именно причинам ей надо сделать именно это. Девушка от возмущения разрыдалась: «Я не за таким обращением сюда шла, матушка! Вы мне растолкуйте только, что сделать, и я сделаю, а ваших резонов мне не надо». Мать Тереза делает отсюда вывод, от которого уже никогда потом не отступала: «С самого начала научитесь послушанию, и это прямо приведет вас к Богу. Не ходите кривым путем обычной жизни. Есть один прямой путь, который прямо приведет вас к сердцу Божьему. Никогда, никогда вы не уклонитесь с него, никогда не сотворите ошибки, если поймете различие между двумя путями. Старший, когда велит вам сделать то или другое, может погрешить. И я сама могу погрешить, когда велю одной из вас идти туда или сюда, сделать то или се. Но на сестре, исполнившей сказанное, нет греха». Мать Тереза очень серьезно относилась к старшинству настоятельницы в монашеской конгрегации, к совершенному единству, которое должно быть между ней и сестрами. Однако не только единство, но и любовь. 22 апреля 1961 года она говорила сестрам: «Когда вы пойдете на небеса, Господь не спросит вас: Была ли ваша настоятельница святой, умной, чуткой, веселой и прочее? Он спросит только одно: Как вы можете любить Меня, Которого не видели, если не любите настоятельницу, которую видели? Когда дьявол в злобе на Божье дело любви думает, как его расстроить, он прежде всего старается портить орудия Божьего дела, а через это расстраивает и само дело».
Мать Терезу, мягко говоря, раздражали не конкретные реформы, а множество богословских нововведений, явившихся вслед за Собором. Для нее катехизис ее детства навсегда остался истиной. Ей не слишком нравилось, что иные пытались подсластить представление о грехе, считая, в частности, устаревшей шелухой прежнее учение о простительном грехе. Для нее же и простительный грех не пустяк: «Если его сознательно дозволяют себе, если он становится хлебом насущным, развивается нравственная вялость и вся духовная жизнь крошится, распадается». Но это еще ничто в сравнении с суждениями иных духовных лиц, напичканных новооткрытыми аксиомами. Однажды мать Тереза чуть не задохнулась от возмущения, слыша, как некий только что рукоположенный священник «на ставлял» ее сестер, что не следует-де преклонять колени перед Святыми Дарами, входя в капеллу, потому что Христос присутствует там лишь во время мессы и причащения. Это было прямым нападением на идею иноческого послушания. Едва закрыв рот, патер услышал любезное: «Благодарю вас, можете быть свободны», — после чего мать Тереза пояснила собравшимся: «Вы слышали речь молодого, неопытного священника. А теперь я вам скажу, как учит церковное Предание». Как раз этим инцидентом она воспользовалась, чтобы выразить свое отношение к Собору: «Церковь желает обновления, но обновиться не значит изменить какие-то обычаи и молитвы. Наоборот: обновление — это духовная верность церковным постановлениям, дух, ищущий святости в бедной и смиренной жизни, упражнение в чистосердечных и терпеливых делах милосердия, щедрая жертва своего сердца, находящая выражение в чистоте и целомудрии». Эти же идеи она отстаивает в послании, написанном на Рождество 1963 года семинаристам своего родного города Скопье. Для нее это был и неожиданный случай проверить, не забыла ли она еще сербохорватский, и, главное, случай выступить в защиту единства Церкви: «Помните, дорогие семинаристы: Господь призвал и избрал вас, чтобы вы стали одной большой семьей».
Не слишком горячее отношение матери Терезы к соборным постановлениям отчасти объясняется тем, что в середине 60-х годов ей как раз приходилось решать множество проблем, связанных с расширением ее дела. В то время, как другие монашеские конгрегации столкнулись с недостатком вновь поступающих и должны были прилагать гигантские усилия, чтобы выжить, Миссия Милосердия росла вовсю. Мать Тереза уже давно билась за разрешение открывать обители за пределами Калькуттского диоцеза: ведь умирающих, беспризорных и прокаженных было множество во всей Индии. Между тем каноническое право запрещало диоцезальной конгрегации — а таков был статус Миссии Милосердия — открывать свои отделения в других диоцезах в течение десяти лет со дня основания. Это мудрое ограничение: ведь у новых обителей должны быть настоятели, а их не подготовишь за несколько месяцев. Тут требуются многие годы, что касается и тех исключительных личностей, которых мать Тереза выделила среди своих сотрудниц.
В этом пункте епископ Калькуттский монсеньор Франсуа Перье, при всем благорасположении к ордену, был непреклонен. Он раз за разом отказывал в просьбах открыть обители за пределами его диоцеза. Прежде мать Тереза должна была доказать и показать, что сама крепко держит в руках свою конгрегацию. Отцы Ле Жоли и Ван Эксем не без труда обуздывали кипучую энергию основательницы ордена, рискуя нарваться на ее гнев и даже грубость. Она же была убеждена, что ордену ее необходимо расти, распространяя свою деятельность на другие районы Индии. Да и многие епископы, узнав о деятельности Миссии Милосердия в Калькутте, были готовы принять ее у себя. Они активно давили на монсеньора Перье, но тому хватало ума не поддаваться на просьбы коллег; он педантично соблюдал срок, установленный канонами. В 1959 году, незадолго до десятой годовщины основания ордена, мать Тереза получила право открыть первую обитель за пределами Калькуттского диоцеза при миссии Нота Нанпур в Ранчи. Месяц спустя еще одна обитель открылась в политической столице Индии Дели по инициативе местного архиепископа монсеньора Джозефа Фернандеса. Прежде он был главным викарием, а затем вице-епископом в Калькутте, прекрасно знал мать Терезу и ее дела. Он знал, что сестры Миссии Милосердия очень пригодятся в городе, куда стекались десятки тысяч крестьян, бежавших из деревень. Индийские власти тоже это знали: не случайно премьер-министр государства, д-р Неру лично присутствовал на открытии обители.
Мать Тереза обратилась к нему и другим гостям тоном, не терпевшим возражений: «Прежде всего поклонимся Хозяину дома». Неру и когорта высших чиновников, окружавших его, направились в часовню. Там Неру, сложив руки, склонился в традиционном индийском поклоне «пренам» перед дурной хромолитографией с изображен