добен — кроме греха».
Сестра Тереза и не помышляла снова стать Гонджей Бояджиу. Она оставалась верна обетам. Но она хотела расширить область своего служения. Преподавания ей стало недостаточно. Этим могли заниматься и другие в миссии. Она же теперь желала лишь одного: целиком посвятить себя бедным, как писала ей Драна. Изнутри ее монашеского призвания выросло новое, которое сама она красиво назвала «призыв в призыве». Вот как она сама описывает его происхождение: «Это случилось 10 сентября 1946 года. Во время уединенной молчаливой молитвы я отчетливо услышала призыв в призыве. Было ясно, что он говорил: оставь Лоретский монастырь и посвятить себя служению ближним, живя среди них. Это было повеление. Откуда шел этот призыв, я понимала ясно. Не так понятно было, как на него откликнуться. Иными словами, я точно видела, куда мне идти, но не знала, как туда добраться. Я всей душой ощутила, что Господь Иисус Христос велит мне служить Ему в лице бедных, сирых, живущих в трущобах и вовсе бездомных. Господь звал меня служить Ему и идти за Ним к тем, кто вправду беден, жить так, как живут обездоленные, в которых и Он есть, в которых Он страдает, в которых Он жив».
Сестра Тереза выразила «призыв в призыве» в молитве, каждое слово которой должно обдумать и взвесить. Она написана без литературных претензий, слова ее совсем просты, но сила ее перевернула многие и многие десятки жизней: «Господи, свободным решением своим, одну любовь Твою имея опорой, хочу остаться здесь, исполняя волю Твою. Не хочу оглядываться назад. Бедные — братство мое. Их обеспеченность — моя обеспеченность. Их здоровье — мое здоровье. Мой приют — приют для бедных. И не просто для бедных, а для бедных из бедных. Для тех, к кому никто не смеет подойти, чтобы не заразиться, не замараться, потому в них кишат микробы и болезни. Для тех, кто не приходит молиться в храм, потому что им не во что одеться. Для тех, кто ничего не ест, потому что обессилел. Для тех, кто падает на улицах и знает, что умрет, а прохожие равнодушно пройдут мимо. Для тех, кто не может больше плакать, потому что выплакал все слезы».
От решения, принятого сестрой Терезой в Дарджилинге 10 сентября 1946 года, до основания ордена Миссии Милосердия прошло несколько лет. Церковь ступает медленно, и даже самые ревностные, самые порывистые ее служители, чтобы добиться разрешения на осуществление своих планов, должны проявить терпение и упорство. Первый этап: разговор с духовником. Им у сестры Терезы был иезуит из Бельгии отец Ван Эксем, солидный фламандец, который сразу посоветовал духовной дочери проявить терпение, бесконечное терпение. Такой жизненный выбор, какой делала сестра Тереза, — не решение, которое можно принимать сгоряча. Ей необходимо молиться, и много молиться, чтобы убедиться, что тут не безумная гордыня, которая не устоит перед первой же неудачей например, когда монахиня увидит, что «ее» бедные совсем не так хороши, как она ждет. И все же отец Ван Эксем согласился поговорить с архиепископом Калькуттским монсеньором Фернаном Перье о плане сестры Терезы.
Прелат был также иезуитом, родом из Франции, уже много десятилетий проживший в Индии. Он был совсем не расположен заниматься состоянием души какой-то монахини: хватало и других забот. Архиепископу приходилось вести переговоры с Национальным конгрессом о будущем положении католического культа и иностранных миссий в независимой Индии, притом отбиваясь от критики, вызванной его национальностью. Дело в том, что французы, в отличие от англичан, не дали независимости своим колониям: Маэ, Пондишери, Янаону, Карикалу и соседнему с Калькуттой Чандернагору. Только в 1954 году они согласились на их воссоединение с Индийским союзом. Поэтому Франция в стране была непопулярна, а выходцы из нее вызывали определенную неприязнь, так что им приходилось быть очень осторожными и воздерживаться от любых инициатив, которые можно было бы неправильно понять или перетолковать. Монсеньор Перье опасался, что власти воспримут разрешение сестре Терезе заниматься бедняками в трущобах как скрытую критику их неспособности обеспечить существование собственных граждан — тем более нежелательную, что она исходила бы от француза, чья страна так держалась за свои заморские владения. Поэтому архиепископ твердо отказался принять отца Ван Эксема.
Но он сделал одну уступку: согласился принять саму сестру Терезу и выслушать ее план. Сильная личность миссионерки произвела на прелата благоприятное впечатление, но решения он не переменил. Необходимо было подождать. Впрочем, будущая лауреатка Нобелевской премии не обижается на своего тогдашнего собеседника: «Архиепископ не мог тотчас разрешить монахине основать новый орден или конгрегацию, словно она особо отмечена свыше».
Сестра Тереза тем легче перенесла отказ, что она и не могла тотчас осуществить свою мечту. Недоедание во время Второй мировой войны и накопившаяся за шестнадцать лет непрерывной работы усталость на время подорвали ее здоровье. Врачи установили раннюю стадию туберкулеза и отправили Терезу на долгий отдых в Асансол, в штате Бихар, в 200 километрах от Калькутты. Итак, она была осуждена на долгое бездействие. Только в Конце 1947 года она вернулась в Калькутту и опять заговорила с отцом Ван Эксемом.
Духовник убедился в искренности желания своей духовной дочери, а вскоре и в том, что она физически и нравственно готова вынести тяжелую жизнь, которую ей предстояло вести. Ему удалось найти убедительные слова и для монсеньора Перье, который отказался от своих первоначальных сомнений. Но это было еще не все. Сестра Тереза была членом монашеского ордена, и, чтобы временно или навсегда оставить монастырь, не возвращаясь в мирское состояние (ведь она отнюдь не собиралась отказываться от безусловных обетов, принесенных в мае 1937 года), ей было необходимо получить разрешение орденского начальства. Было совсем не ясно, даст ли оно положительный ответ. Уже несколько лет роль сестры Терезы в Лорето Хаус все росла, так что ее шаг могли счесть крайне вредным для дела образования. Решение монахини-албанки означало, что она не нашла в ордене Лоретской Божьей Матери идеальной обстановки для своей монашеской жизни. Ее уход становился знаком поражения, а монашеские ордена не любят проигрывать. Итак, сестре Терезе нужно было растолковать свое решение главе ордена матери Марии Кеннеди, жившей в далекой Ирландии, притом по переписке и соблюдая все предосторожности. Нужно было никого не задеть, ни в ком не возбудить подозрений. Впрочем, и потом всю свою жизнь мать Тереза не давала ни малейшего повода понять какие-либо свои слова, как прямую или косвенную критику ордена Лоретской Божьей Матери. Уже много десятилетий спустя она писала: «Уйти из Лоретского ордена было для меня большой жертвой — самой тяжелой из всех, какие я приносила. Это было труднее, чем оставить семью и родину, поступая в монастырь. Орден был для меня всем: здесь я проходила духовную подготовку, здесь приняла постриг. Я целиком была предана Господу Иисусу. Я очень любила учительскую работу, которой занималась в ордене. Христианское преподавание — это ведь истинно апостольское служение».
Итак, сестра Тереза объяснила генеральной настоятельнице, что желание ее — покориться призыву, не порвать с обетом, а исполнить его: «Уходя из Лоретского дома, я не ухожу от Господа. Я лишь глубже принадлежу Ему. Меняется только способ моего служения. Моя учительская миссия, совершавшаяся ради Господа Иисуса Христа, была истинно апостольским служением, но ее сменило служение еще более прямое, при котором я вижу лик Господень в скорбных лицах самых бедных из бедных». Перед такими словами нельзя устоять. 2 февраля 1948 года мать Мария Кеннеди уведомила сестру Терезу, что она может уйти из Лорето Хаус, а если ее миссия не удастся, для нее там всегда найдется место. Что это было на самом деле: деликатность или шпилька, — каждый может решить сам.
На основании согласия начальницы ордена сестра Тереза получила в Риме разрешение на годичный отпуск из монастырских стен и поступила прямо под начало архиепископа Калькуттского. 16 августа 1948 года, на другой день после столь любимого ею праздника Успения, сестра Тереза ушла из Лорето Хаус. Чтобы выразить, что она больше не принадлежит к европейскому ордену, монахини которого на всех континентах носят одинаковое одеяние, она надела сари, как Дочери Святой Анны — монахини бенгальской отрасли ордена Лоретской Божьей Матери. Сестре Терезе приходилось заниматься их духовной подготовкой, и на нее произвели глубокое впечатление и сила их веры во Христа, и верность местным традициям, индийскому историческому наследию. Для нее одежда Дочерей Святой Анны была символом совершенного симбиоза их веры с национальной принадлежностью: «Тело их обернуто в семиметровое хлопчатобумажное полотно; один его край прикрывает лицо. Под этой вуалью они носят на лбу тугую повязку. На белом поясе вокруг талии висят четки. На шее они носят образ святой Анны на черной ленте. Едят они, сидя на земле, как ели в родной деревне, руками, без всяких ложек и вилок. Вместо кроватей они спят на циновках, и в церкви сидят и преклоняют колени для молитвы и медитации тоже на циновках».
Мать Тереза приняла для себя их облачение, но слегка его изменила. Сестры Святой Анны носят летом белое сари, а зимой синее. Мать Тереза выбрала для себя белое сари с голубой полосой (цвета Богоматери), а вместо образа святой Анны стала носить маленький деревянный крест, прикрепленный к сборке сари на плече. Задолго до того, как иные теологи ввели в моду слово «инкультурация», сестра Тереза делала именно это — гласно исповедуя католическую веру, учитывала местные культурные традиции. У нее была ясная миссия: «Я должна была, оставив монастырь, служить бедным и жить одной с ними жизнью. Мне было велено оставить все и идти за Христом в трущобы, служа Ему посреди самых бедных». Чтобы исполнить эту миссию, сестра Тереза решила не отличаться внешне от тех, о ком будет печься. Она стала индианкой среди индианок, растворилась в общей массе и уже ничем из нее не выделялась, кроме маленького Распятия на сари.