Кошка с опаской уселась на равном расстоянии от Закидона и девчонки.
– Я не всегда был таким. Когда-то слыл в городе большой шишкой. Вкалывал в доках, давал на чай в кабаках, побеждал в каждой драке – а случалось их немало. Подружка имелась постоянная, чтоб на хате у нее припасть, еще девчонка на всякий пожарный – привечала меня, когда первая гнала взашей. Говорю же, все у меня было… Но вот какая приключилась фигня. Как-то вечером занюхивал я с горелкой дорожку кошмара, и только торкнуло, как слышу… звук. Такой, знаешь, будто долбаные рога Эльфландии вострубили[40]. Или далеко за холмами запели сирены. Вскочил я, аж стул об пол шваркнулся, бегу к окну, а в руке-то бутановая горелка. Занавески занялись, пришлось их срывать и пламя затаптывать. Чуть кухню не спалил! – Закидон так расхохотался, что начал кашлять кровью. – Но тот звук не утих – снова и снова отдавался в мозгу. Выскочил я из квартиры, сбежал по лестнице. Подружка что-то кричала, швырнула мне что-то в спину. До сих пор не знаю, чем запустила, да мне и плевать было. Я просто… сосредоточился, сечешь? Будто призвала меня могучая власть предержащая. Знал: не смогу этот голос из башки выкинуть, ни тогда, ни вообще. Вылетел на улицу, а он еще звучит, только все тише, дальше. Но так, что можно идти следом. Ну, я и пошел. Побежал. Выскочил из города и из своей старой жизни, из ума выскочил, так до сих пор за этим голосом и гоняюсь.
– Это был паровозный свисток. – Рядом с Кошкой, поддернув джинсы, уселась ведьма-альбинос с суровым лицом, с одной стороны исполосованным шрамами. Дать ей можно было сколько угодно – от восемнадцати до сорока восьми. – Он-то их и цепляет. Всегда. Старая-престарая история, Закидон, да и не особо интересная. – Она похлопала Кошку по коленке. – Вот тебе лучший совет на все времена: держись от дорожки железной подальше. Коли будешь долго слушать поезда, не станет тебе возврата. Может, поначалу это и забавно – как свободы глоток, но уж точно не для меня, ясно как скорбь.
– Не слушай ты Бесси Поезд-Ушел, – влез Закидон. – Я разъезжал по железке туда и сюда, круче всего отрывался на кукушках. Ничто с этим не сравнится.
Рядом с Бесси материализовалась женщина-хайнт и спросила:
– Новенькая? Ей правила объяснили?
Бесси Поезд-Ушел покачала головой:
– Сейчас расскажу. Слушай внимательно, девонька: вся еда, которая у тебя с собой, идет в общий котел. Все лица мужского пола сидят на привязи. Все новенькие после еды развлекают лагерь.
– Развлекают? – У Кошки в вещевом мешке лежало несколько энергетических батончиков, и она отдала их Бесси Поезд-Ушел, а та – Закидону. – Как именно?
– Да как угодно, – развела руками Бесси. – Песней, танцем, синхронным летанием. Крыльев я у тебя не вижу, значит летание отпадает. Карточные фокусы, если умеешь, и притом хорошо.
– А что, если я ничего не умею?
Ведьма ухмыльнулась, обнажив неровные ряды заточенных остроконечных зубов:
– Развлекать все равно придется. Только вот как – тут уж мы решим.
Кошке не очень понравились эти слова. Но она кивнула. Выбора, в общем-то, не было. Чтобы сменить тему, она спросила Закидона:
– А как ты оказался здесь?
– Банальная история, – ответила за буку хайнтка. – Был здесь еще до всех нас. Хотя легенда гласит, что Закидон бродяжничал и грабил пьянчужек, и сцапали его, когда полез куда не надо. Я слыхала, он и по железке-то ни разу не катался.
Закидон мрачно на нее посмотрел:
– Всяк заливает, о чем не знает, и Ханна Букса ничем не лучше остальных. Когда-то этот лагерь был роскошным эгалитарным местечком. Мы все друг с дружкой ладили – мужчины, женщины, хайнты, теплокровные. Один за всех, и все за него, делились по-братски. Но то раньше. Всякое случалось. Кое-кто из парней пристрастился на досуге подвернувшиеся юбки задирать, если вы понимаете, о чем я. И тогда дамочки начали в лагере сами заправлять. Я быстро выучился держаться от них подальше. С некоторыми здешними сучками лучше не связываться…
– И ты об этом не забывай, – вставила Бесси Поезд-Ушел.
– …порежут и глазом не моргнут. Так что я их обходил стороной. Мне женской ласки и не надо. Моя единственная любовь – поезда. Узнал я, что товарняки ходят туда, куда не забираются пассажирские, а экспрессы – и того дальше. Есть еще скорые без машинистов и вообще без никого – эти носятся как хотят, подалее экспрессов. Почти никому не под силу на них прокатиться – так быстро мчат. Но я скумекал, как это сделать, и разъезжал на полную катушку. Видел океаны краснее крови, горы из чистого алмаза. Бывал в таких краях, о которых вы и не слыхивали никогда, – Сагеней, Сибола, Такамагахара, Покипси, Ла-Сьюдад-Бланка…[41]
– Слыхом о таких не слыхивала и в них не верю! – усмехнулась хайнтка.
– Ночую я как-то в Алмазных горах на берегу ручья (вода на вкус – чистый виски, только на утро похмелья нет), никого не трогаю, и вдруг мчится мимо поезд, каких я раньше не встречал.
– Да неужели? И как же он выглядел? – спросила Ханна Букса.
– Будто из лунного света сделан. – Голос у Закидона стал мечтательным. – Или изо льда. Вроде как сиял он. Быстро ли шел? Сверхбыстро! В два с лишним раза быстрее всех тех, на которых я катался, а я уж говорил, что катался на самых лучших. От него рельсы звенели, ей-ей. Воздух дрожал. Просто умопомрачительно.
– Теперь заведет свою волынку про свисток, – сказала Бесси Поезд-Ушел таким голосом, будто слышала эту историю, и не раз. – Слаще звука ты в жизни не слыхивал, да?
– Логично. Такой-то поезд? Сладчайший, чистейший звук. Будто Богиня до оргазма додрочилась… И вот говорю я себе: на этом гребаном поезде ты просто обязан прокатиться. Только вот как? Долгонько голову ломал. Потом смекнул: локомотивы же ничем не отличаются от остальных прочих – должны спариваться, чтобы не вымерли. Я ничего такого не слыхал, не видал. Значит, делают они это в укромном местечке. А где найдешь местечко укромнее Алмазных гор? И вот просидел я там в одиночку больше года, смотрел, ждал, вынюхивал. Подфартило мне: фрукты там – круглый год. Сладкие – от одного взгляда десны кровоточат. Так я зубы и растерял. Уж плюнул было совсем, но тут в ночи проехал мимо тот призрачный локомотив (в пятый раз его тогда увидел), а следом второй, нагоняет, только вот она белая, а тот второй – черный. Я – к путям. А там женщина стоит – самая что ни на есть обычная. И вот я…
– Я-то думала, ты нам расскажешь, как очутился здесь, прикованный к бревну, – перебила Ханна Букса.
– Да какого хера это важно вообще? – огрызнулся Закидон. – Важно то, что был я король бродяг, наисвободнейший фей во всей Фейри и самый первый (та женщина не в счет – вы бы поняли, кабы дали договорить), кто прокатился на Белом Локомотиве! Вот кем я был. Королем. А вы со своей жизнью что сделали? А? А?
Пока Закидон рассказывал, сидевшая на бревне девчушка все играла на своей флейте. Теперь она убрала инструмент и сказала:
– Жрачка вроде готова.
И застучала поварешкой по пустому котлу. Из палаток и хижин потянулись бродяги с чашками и тарелками в руках.
В качестве жрачки была водянистая похлебка из консервированных овощей и благотворительной тушенки. Кошка едала и похуже. Поскольку она была новенькой, во время трапезы вокруг нее собрались бродяжки. Бесси Поезд-Ушел любила почесать языком, и вскоре все уже знали про Кошку абсолютно все. Хотя знать-то было особенно и нечего. Но теперь каждая рвалась ее просветить.
– Если долго этим ремеслом промышляешь, – сказала какая-то хайнтка, поднимая руку, на которой не хватало двух пальцев, – пальцев можно лишиться. Тут уж ничего не попишешь. Я считаю, мне еще свезло: нога зато цела.
– А я потеряла два пальца и милка.
– А мой милок на сторону ходил. Я вроде как терпеть не стала, так он меня вышвырнул, и я чуток съехала с катушек. Может, кокнула его, не знаю. В те времена крепко на лунной пыли сидела. В общем, потеряла я его.
– А потом тюрьма. Рано или поздно загремишь в каталажку, верно? – снова встряла хайнтка. – Еще как верно. Нагрянула ты, к примеру, в город, взялась развлекать в задней комнатке забредшего в трущобный кабак тега, вырубила его пивной бутылкой, а как залезла к нему в бумажник, тут-то тебя жандармерия и накрыла. Бывает.
– Это да.
– Эвое[42], сестренка.
– Или набрела ты на пьяного фея, глотку ему перерезала, толкнула потроха, пока свеженькие, а остатки сложила в банку, чтоб деревенщине всякой показывать за денежки. Чего рожу-то кривишь? У самой кривая.
– Ничегошеньки ты не понимаешь, – сказала женщина-сова. – Думаешь, можно жизнь прожить и чтоб все пальчики целы и в каталажке ни разу? Ну, удачки. Тут как со вшами. Пойдешь в миссию к Дочерям Лилит, обкорнают тебе патлы, дадут шампунь специальный, частым гребнем вычешут. Но потом-то снова сюда. Заболталась с подружкой, а вши с нее на тебя и перескочили. Надолго никак не избавиться. Просто научись с ними жить, comprende?[43]
– Да звездец вообще, – поддакнул кто-то из хайнтов.
Кошка изо всех сил постаралась не чесаться.
Когда доели похлебку, Закидон разломил Кошкины энергетические батончики и раздал всем в качестве десерта. Откуда-то появилась бутылка, и ее пустили по кругу, потом по рукам пошло несколько косяков, кто-то притащил трубку для гашиша. Кошка зажала горлышко языком и притворилась, что пьет, а наркотики, не притронувшись, передавала соседкам. Никто вроде не обиделся.
Наконец пришло время развлечений.
Роль конферансье исполняла Бесси Поезд-Ушел.
– Сперва у нас пара певчих птичек, – объявила она.
Певчими птичками оказались две снежечки-альбиноски, такие хрупкие – вот-вот ветром сдует.
– Я… мы… – промямлила одна, уставившись в землю; а вторая густо покраснела.
Потом обе глубоко вдохнули. Встали плечом к плечу, взялись за руки, словно собираясь исполнить что-нибудь духовное и благозвучное. И грянули развязный мюзик-холльный номер на мотив «Желтой розы Багдада»