с одеялом и мисочкой теплой воды. Не говоря ни слова, она опустилась на колени у ног Кошки, сняла с нее ботинки и начала делать педикюр. Прислужник из тегов положил перед ней три запаянных в пластик листочка с меню и сказал:
– Здесь еда, вот здесь – доступные спа-услуги, а в третьем – артизанальные сексуальные практики, которые могут вас заинтересовать.
Кошка заказала омлет с трюфелями и бокал совиньон-блан. Эсме выбрала поджаренный сэндвич с сыром и пепси. Пока они ждали приглашения в вагон-ресторан, Кошка просмотрела третье меню.
– Фу, что тут есть, – сказала она. – А что такое рефлюксофилия?
– Лучше тебе не знать, – откликнулась Хелен.
Вскоре Кошка отправилась спать – третий раз за эту ночь. И проспала до самого полудня. Никто ее не будил. Даже Эсме.
Душа наша, как птичка, избавилась из сети ловцов:
сеть порвалась, и мы избавились.
Вечером поезд прибыл в древний город Аверн[53].
Двери открылись, Кошка, взяв Эсме за руку, приготовилась ступить на платформу, и тут ее окатило запахами большого города: дизельный выхлоп, горячий гудрон, свежесваренный эспрессо, жареные каштаны, хлеб прямиком из печи, дешевое вино, дорогие духи, непросохшее белье, лимоны, ягненок на гриле, джелато с лесными орехами, сигаретный дым в гостиничных вестибюлях, выдохшееся пиво в кабаках, лилии и фрезии в жардиньерках, тинно-зеленая вода в фонтанах, прах вечности и под всем этим – запашок мочи из темных переулков.
– А-а-а, – протянула Хелен, – чую вонючую жизнь – наконец-то я дома.
– Как всегда, не понимаю, о чем ты говоришь.
– А тебе, дорогуша, и не надо.
Мимо них пронеслись штатные желдорзлыдни с вещмешком Кошки и рюкзачком «Hello Kitty». Кошка бросилась следом, волоча за собой Эсме, словно чемодан на колесиках, и вдруг резко затормозила при виде лакея, который держал табличку с ее именем. Прямо за ним носильщики под бдительным присмотром водителя грузили багаж в «дюзенберг».
– Фата Нарцисса, к своему вящему сожалению, не может встретить вас лично, – пояснил лакей – огненно-рыжий гном с кривой улыбочкой, которая едва-едва не дотягивала до откровенного нахальства. – Доктора наказали ей по меньшей мере три недели не выходить из дома. Но она отправила меня уведомить вас, что вы – гостья в ее закрытом имении и можете гостить там столько, сколько пожелаете.
– Но мы выехали раньше нее. Каким же образом она сумела нас опередить?
– Железная дорога своих не забывает, мэм. Так вы едете?
Варианта получше у Кошки наготове не было, и она кивнула.
После неторопливой поездки в центр города, объятий и приветственных речей минуло еще две недели, лишенных каких бы то ни было значимых событий. Кошка и Нарцисса загорали на берегу пруда. Нарцисса – величаво обнаженная и в гипсе, исписанном целительными рунами. Кошка – в повязанном вокруг талии полотенце. Между ними лежала доска для скрэббла.
По территории имения были разбросаны разнообразные красивости: там купальня, тут буковая роща, здесь будто готовые вот-вот обрушиться готические руины, а рядом маленькое озерцо, искусно помещенное так, чтобы радовать глаз. Чем дальше от центрального холма, тем плотнее теснились строения, в конце концов сливаясь в сплошную стену, которая окольцовывала поместье и отгораживала его от мира. Тем утром они уже успели несколько раз переплыть пруд (Кошка) и подрейфовать в пластиковом шезлонге (Нарцисса), насладиться масками для лица из паучьего шелка и услугами штатной массажистки. Эсме бродила по берегу с острогой для лягушек. С места, где они лежали, Кошке и Нарциссе открывался вид поверх городских крыш и до самых стен кратера, хотя из соображений безопасности все имение было зачаровано и его нельзя было увидеть снаружи.
– «Физика». Неужели есть такое слово? – удивилась Нарцисса.
Кошка и сама точно не знала (слово подсказала ей Хелен), но спросила:
– Хочешь оспорить?
– Нет. – Нарцисса поиграла лежавшими на подставке буквами и сказала: – Сестричка? Не пора ли рассказать, откуда ты взялась?
– Ты же сама все видела, – улыбнулась Кошка. – Забыла?
– Не примеряй на себе амплуа субретки,ma mystérieuse[54]. Я нашла тебя в никому неведомой дыре – мулатка, гордая, словно ровня мне; управляешься с посохом, как солдат; в компании маленькой девочки, которая тебе явно не родня. Ехала зайцем. Только не надо делать вид, что за всем этим не кроется какая-то история.
Кошка со вздохом села и поправила полотенце.
– Я надеялась, что никому не придется об этом рассказывать. Но ты была так добра ко мне и Эсме. Так что если и правда хочешь знать…
– И правда хочу.
– Выбора у меня нет.
Кошка едва не приняла позу профессиональной сказительницы, но успела себя одернуть – передвинула поднятую было к голове руку к затылку и почесалась, будто в задумчивости. А потом поведала историю, над которой они с Хелен трудились с того самого момента, как увидели на вокзале рыжего лакея.
Я, усыновленное дитя-бастард, выросла в состоятельном провинциальном семействе (а в каком – тебе знать не надо!) на задворках Броселианда. Быть может, ты угадала это по моему акценту. В детстве я не задавалась вопросом, почему выгляжу иначе, чем остальные члены семьи. Но зато не раз гадала, почему вдобавок к бальным танцам, верховой езде и прочим принятым в обществе искусствам меня обучали владеть посохом, призывать сущности, ориентироваться на местности и осваивать другие умения, которые не нужно было осваивать никому из моих чистокровных эльфийских братьев и сестер.
Каждый раз, когда я спрашивала об этом, мне неизменно отвечали:
– Этого умения недостает твоейgrand-maman[55].
В отрочестве меня стали тренировать еще усерднее, но к чему готовили – я не знала. И, что еще более странно, не предпринималось ровно никаких усилий, чтобы отправить меня в армию или отдать в промышленность, где бы пригодилась моя смертная кровь. Я начала подозревать, что у моего существования имеется некая скрытая цель. Братья, сестры, кузены и кузины и так никогда не питали ко мне теплых чувств, а теперь отдалились еще больше. И вот я стала выискивать намеки и подсказки. Все нити вели к бабушке. В числе прочего мне даже имя дали такое же, как у нее (какое – не спрашивай!).
Тем временемgrand-maman в силу возраста преисполнялась благостью. Из ее глаз, губ и носа струился свет. Весила она так мало, что случайный порыв ветра мог поднять ее в воздух. О ее состоянии шептались, вслух же говорили, что она близка к трансценденции.
В один прекрасный день вызвали духохирургов. Они привезли с собой в сетчатой клетке подменыша – маленькую девчонку, подготовленную к операции, живую, но не обладающую сознанием. Кожа у нее была серой и будто резиновой, а дышала она через рот, как рыба. Видела когда-нибудь таких? Мерзкое зрелище. Обычно их потрошат и пересаживают им смертную душу – одну из тех, украденных неведомо где. Но не в этом случае.
Оставив клетку в холле, духохирурги отправились осматривать бабушку. А я раздобыла на кухне палочку для еды и потыкала ею девчонку-подменыша, чтобы посмотреть на ее реакцию. Обратив на меня взгляд своих пустых глаз, она содрогнулась – ее охватил авен[56] – и промолвила:
– Я была бы очень признательна, если бы меня исключили из этой истории[57]. Мысли нестандартно, живи свободным или умри, живешь лишь раз, мне мощностей не хватит, а я сразу с места в карьер. Я всемирная сила во благо. В конце концов, что есть – то есть. Просто огонь, отпад и полный кавай. Видали, как я? Хватит фигней страдать!
В ужасе я сбежала к себе в комнату.
С бабушкой духохирурги провозились довольно долго. А потом явились за мной. Меня раздели, осмотрели под урим-линзой и туммим-камнем и признали годной[58]. Вот тогда-то я наконец и узнала свое предназначение.
От моей души собирались избавиться, чтобы продлить бесплодное существованиеgrand-maman.
Ты, разумеется, знаешь, из каких пяти органов состоит душа. У смертных и феев они одинаковы, разве что у смертных нет истинного имени, а у феев – сердца. Духохирурги планировали провести шесть операций – причем две незамедлительно. Во время первой потрошили подменыша и удаляли из нее остаточный дух, не тронув лишь искру жизни. Затем пересаживали ей мою тень. Бабушкина тень к тому моменту уже совершенно истончилась, – считай, и нет совсем. Стоило мне и подменышу достаточно оправиться для третьей операции, бабушкино «я» помещали в тело-носитель. Во время четвертой операции крошечную частичку моего «я» смешивали с ее «я». После курса медикаментов и заклинаний ее «я» училось питаться моим. Во время пятой операции остаток моего «я» делали беспомощным и в течение нескольких недель по кусочку скармливали подменышу. Потом избавлялись от моего сердца и тела. И наконец, истинное имяgrand-maman пересаживали в тело, содержащее наши общие воспоминания и умения и мою абсолютно неблагую тень.
Пока мне рассказывали все это, я вопила, плевалась и билась. Но тщетно. Духохирурги уже множество раз проделывали подобное. На следующее утро я проснулась у себя в спальне без тени, окна были заколочены, а рядом с кроватью сидел молодой фей и следил за мной.
– Никакой разницы не чувствую, – сказала я.
– Тень – это как аппендикс. Можно удалить без каких-либо осложнений, – отозвался незнакомец.
Он, как и остальные духохирурги, был худым и бледным, словно альбинос, и носил молочно-белые очки, но ему недоставало профессиональной холодности. И руки очень красивые – как слоновая кость. Уже потом я узнала, что он был всего лишь подмастерьем, новичком в этом деле.