– Проверяйте сколько угодно. Ничего такого вы не найдете.
Это Кошка знала наверняка: заниматься подобной мутотой никто не хотел, и ее назначали и переназначали, от начальника к подчиненному, пока в конце концов не спихнули на нее. Последние три дня она сидела на телефоне, выслушивала удивленное бормотание своих «бывших работодателей и преподавателей», которые клялись, что никогда и слыхом не слыхивали ни о какой Кейт Галлоглас, а потом чужим почерком записывала в журнал ровно противоположное. Из осторожности (поскольку так выглядело убедительнее) она давала самой себе не блестящие, но честные характеристики. Кошка рассчитывала, что все документы в надлежащем виде уже завтра в это же время доставят Баркентину за подписью какого-нибудь вышестоящего лица, которое радо будет присвоить себе плоды чужих мытарств.
Как выяснила Кошка, она была единственной безупречно действующей шестеренкой во всей этой организации. Учитывая, сколько времени она посвятила любительскому шпионажу, это не очень-то о многом говорило.
– Да, и раз уж вам все равно туда, – добавил Баркентин, когда она уже подходила к дверям, – будьте любезны, прихватите ту связку гравюр и отдайте ее Подбочаг, пусть подошьет к делу Иса. Вот так, хорошая девочка.
Накануне Чумного карнавала в отделе канцелярских услуг живо обсуждали маски, наряды и лифчики на косточках.
– Вечно-то эти косточки ломаются и впиваются прямо в сиську, – жаловалась Мисабель[101].
– Точно! – вторила Энни Приворотница. – Да и вообще они страшно неудобные.
– Ничего в них нет плохого, если правильно подобрать, – с кислой миной покачала головой Лягва. – Хотя вы правы, косточки иногда ломаются.
– А меня вот бесит, когда лямки врезаются в плечи, – проворчала Пегги Сонная-Тетеря. – Вы себе не представляете, как вам свезло, что нет такого размера, как у меня. Пробовала я уменьшающий вес амулет, который закрепляют между чашками, так от него все чесаться стало.
– А у меня кожу щипало.
– Два раза его надела, потом выкинула.
– Беда какая! – в притворном ужасе воскликнул Рэкабайт. – Сижу в женской компании, вокруг все обсуждают женскую грудь, а выходит нисколечко не сексуально.
– Добро пожаловать в наш мир, – отозвалась Лягва.
– Ты уже купила маску? – поинтересовалась у Кошки Энни.
– Я видела плакаты, но, честно говоря, такие развлечения не в моем вкусе, – ответила та. – Куча народу в карнавальных костюмах отплясывает с мрачным видом.
– Ой, будет гораздо веселее. Называется-то праздник карнавалом, а на самом деле это настоящая оргия и сплошные излишества: зажаренные во фритюре батончики «Марс», розовые мартини, столько лунной пыли, что кровь идет носом, столько медовухи, что и не проблеваться, и ровно столько бренди, что думаешь: может, хоть раз подставить попку и шут с ним, с презиком… – Энни принялась обмахиваться ладонью, будто веером. –C’est tres[102] жарко, как богатенькие говорят. А ты, ясное дело, в маске и можешь стать кем угодно: дамой, шлюшкой, невинной овечкой… Все вокруг притворяются кем-то другим, почему бы и самой не попробовать?
– На карнавале никто не знает, что у тебя собачья морда. – Рэкабайт осклабился и облизал длинным гибким языком мохнатую пасть.
– И все равно…
– В любом случае, – перебила Лягва, – для всех служащих явка обязательна. Это прописано в твоем контракте.
Кто-то загремел наверху на металлической лестнице, и все быстренько разбежались по рабочим местам. Копаясь в давешних гравюрах, которые Лолли велела отксерить, а потом запихнуть в шредер, Кошка наткнулась на изображение той таверны, в которой в день смерти отца скрылся Финголфинрод.
Финголфинрод в Исе. Полдела сделано.
Сначала Кошка хотела на следующее же утро занести Баркентину заявление об уходе (просто чтобы посмотреть на выражение его лица) и махнуть ближайшим поездом на побережье. Но как раз через четыре дня выдавали жалованье, а деньги ей были нужны. Так что она решила подождать.
И потому в первую ночь Чумного карнавала Кошка в зеленом шелковом платье из комиссионки и в полумаске Коломбины стояла одна среди толпы на центральной площади у дворца королевского наместника и смотрела, как в небе над городскими шпилями разлетаются фейерверки и раз за разом, раз за разом исступленно взрывается красота. Она купила у уличного торговца корн-дог[103] и вместе со всеми радостно ахала и хлопала, когда зрелище перешло в невообразимую кульминацию-крещендо.
Тут же заиграл дожидавшийся этого момента оркестр. А перед Кошкой с поклоном возник высокий мужчина в маске Портуна[104].
– Не желаете потанцевать с незнакомцем? – спросил он. – Кто знает? Быть может, нам суждено влюбиться. Случалось и не такое.
– Я узнала ваш голос. Не говоря уже о глазах. Как вам удалось меня разыскать, Баркентин?
– Да бросьте. Я же теперь начальник отделения гонений. Уж у кого-кого, а у меня как раз нужные средства имеются.
И как-то так вышло, что совсем скоро и безо всяких усилий они уже кружились в танце. Баркентин здорово вел – так здорово, что Кошке трудно стало поддерживать образ нахалки Кейт Галлоглас. Поэтому она замолчала и просто отдалась танцу, позволила кружить себя по мощенному камнем двору – единственный зеленый листок в вихре ярких цветочных лепестков, благоухающих жасмином, гвоздиками, вожделением, красным вином и розовым маслом.
Музыканты ненадолго смолкли, чтобы дать танцорам время отдышаться. Баркентин склонился поближе к Кошке, чтобы его можно было расслышать за шумом толпы, и продемонстрировал ей серебряное кольцо с опалом у себя на пальце.
– Видите? Величайшее сокровище моего дома, артефакт класса три, оставшийся со времен сотворения Фейри. Как вы догадываетесь, я нечасто его надеваю. – Он убрал руку за мгновение до того, как близость ее стала оскорбительной. – Любой, чьей кожи касается это кольцо, не может лгать. Спросите меня о чем угодно.
– Худшее, что вы сделали в жизни?
– Об этом я вам не расскажу. Боюсь, я повел себя очень дурно; если вы узнаете, как именно, то будете хуже обо мне думать.
Снова заиграла музыка, и Баркентин опять положил руки Кошке на талию. Ночь выдалась теплой, и плаща на ней не было – только шарф. Рука лорда Плеяда скользнула под этот шарф, так что кольцо теперь касалось Кошкиной обнаженной кожи.
– Теперь мы не можем друг другу лгать. Но и не обязаны говорить правду, если того не желаем. Как думаете, удастся вам перехитрить меня при таком раскладе?
– Да, – услышала Кошка собственный голос. – Да, честно говоря, думаю, что удастся.
– Тогда сыграем. Отдаю вам право на первый вопрос.
– Ладно. Почему праздник называется Чумным карнавалом? Почему не просто Карнавал?
– Потому что города благодаря современной медицине и санитарным нормам достигли замещающей фертильности лишь сотню лет назад. А до того в них умирало больше народу, чем рождалось. Количество поддерживалось за счет притока деревенских, искавших лучшей доли. Тогда главным орудием смерти была чума, и в Каркассон она обычно являлась поздней осенью. Оттого и Чумной карнавал – последний всплеск перед приходом смерти. Хотя ирония заключается в том, что с ростом передающихся половым путем заболеваний сам карнавал сделался способом сократить излишки населения. Ничего тут не поделаешь. Время от времени всем нам хочется слезть с диеты, плюнуть на осторожность и только один разочек сделать то, чего мы желаем больше всего, не заботясь о последствиях. Кто тут устоит? Надеюсь, вы признаете, что я ответил на ваш вопрос.
– Ответили.
– Тогда мой черед. Вы девственница?
– На такой вопрос леди отвечать не станет.
– Touché[105]. Ваша очередь.
– Раз уж вы понапрасну истратили свой вопрос, я истрачу свой. Какова цель «Заговорщиков»?
– Думаете, не отвечу? Наша главная цель – низвергнуть всю Фейри в эпоху бесконечных войн. Для этого мы втягиваем Драконий Корпус в разные скандалы, один другого громче, что в конечном итоге приведет к расторжению «Гиперураниевского договора». Тогда на драконов можно будет поставить ядерное вооружение без дозволения Ее Отсутствующего Величества. Мы систематически саботируем железнодорожную инфраструктуру – хотим ослабить их независимое положение до такой степени, чтобы были пересмотрены условия «Шамаймского договора»[106]. Тогда им придется перевозить души детей с Земи в таких количествах, что мы сможем импортировать больше драконов. Все это в совокупности станет столь мерзостным деянием, что вина за него ляжет на весь правящий класс, а потому для него практически навсегда будет потеряна возможность трансценденции. Все это и многое другое вы бы узнали во время вводного курса, если бы приняли мое предложение и стали секретарем. Почему же вы отказались?
– Я вам не доверяю.
– Справедливо.
Мимо, кружась в танце, пролетела женщина в белой маске, закрывавшей все лицо, кроме губ. Пола ее плаща взметнулась, и стало видно, что под плащом незнакомка совершенно нагая. Потом ткань снова скользнула на место, и осталась видна лишь двусмысленная улыбка. Лорд Баркентин удостоил даму лишь мимолетнейшего взгляда и сказал:
– Ваш черед.
– Зачем вы все это мне рассказываете?
– А! Что именно вам обо мне известно, мисс Галлоглас? Готов поспорить, очень мало. Я обладаю богатством и социальным статусом; различными ухищрениями заполучил столько власти, сколько, вероятно, мне и отпущено в этой жизни. «Заговорщики» стремятся упразднить трансценденцию. Потеряв страх перед ней, наши хозяева больше не будут умирать и перерождаться, а значит, навсегда сохранят свои социальные позиции. Так вот скажите мне, чего такого я могу желать, чего у меня еще нет?