Томми остановился на переходном мостике и прислушался в надежде уловить малейший шум, который выдал бы беглеца. Где-то капала вода, хотя ночью дождя не было – это он знал точно.
Дверь скотобойни была распахнута настежь. Лицо ему обдало легким холодным ветерком. В небе светила красивая полная луна, взглянув на нее, Томми немного успокоился.
Он направил луч фонарика прямо перед собой и, сжимая в руке нож, двинулся к дороге. Элмер наверняка побежал туда за помощью.
Вдалеке над землей маячил странный светящийся прямоугольник. Может, тот самый, который он видел из окна? Но в том направлении не было домов и других построек. Ветер донес до Томми запах горелого, и он вспомнил, как в прошлом году, когда они с матерью проезжали мимо фермы Адамсов, там сжигали свиные туши.
Продвигаясь дальше, он увидел впереди неподвижную фигуру, повернутую к нему спиной. Издалека невозможно было разглядеть, это Элмер или еще кто-то.
В следующий миг фигура сдвинулась с места и скрылась во мраке. Томми кинулся следом, подсвечивая себе фонариком, и чуть дальше наткнулся на человека, застывшего в том же положении.
Только это был не Элмер: чужак выглядел поздоровее, он был в пестрой куртке и черных штанах, и у него были седые, коротко стриженные волосы.
Неужели это он освободил бродягу?
Томми окликнул его, но чужак даже не шелохнулся и стоял как вкопанный, разинув рот и закатив глаза, словно в глубоком потрясении.
Придя в ужас от такого видения, Томми чуть не рухнул в траву. Вокруг взмыли в воздух мельчайшие разноцветные крупинки, легкие как пух, и тихо рассеялись.
И тут глаза чужака полыхнули огнем.
Томми во весь дух пустился наутек. Фонарик уже едва светил – того и гляди он мог совсем погаснуть. И Томми вновь оказался бы в кромешной тьме.
Запыхавшись, он остановился перевести дух. Томми сбился с дороги и не знал, как теперь добраться до скотобойни. Он даже не представлял, где находится.
Упав на колени, Томми уперся руками в землю – шероховатую, каменистую. Совершенно не похожую на канзасскую.
Что-то чиркнуло его по волосам. Фонарик мигнул последний раз – и погас. Томми постучал по нему, безуспешно пытаясь оживить, и в конце концов выбросил его в траву. Он решил продвигаться дальше с вытянутыми вперед руками, потому что не видел больше ни луны и ни одной звезды, как будто небо сплошь затянуло густым туманом. Как будто мир вокруг вдруг исчез.
В нос ему ударил смрад – так воняли трупы разлагающихся животных. Мало-помалу глаза привыкли к темноте, и впереди, метрах в двадцати, он разглядел более светлый участок земли, обнесенный высокой изгородью.
На земле виднелись бессчетные черные фигурки, похожие на нераспустившиеся цветы. Они облепили весь участок и шевелились как живые.
Чуть погодя Томми смекнул, что это вороны – сотни ворон, которые не испугались его и даже не метнулись в сторону.
Выхода у него не было. На дрожащих ногах он двинулся прямо через их скопище. Птицы пялились на него своими неестественно красными глазами и казались совершенно спокойными… Словно поджидали его.
Томми резко попятился, со звонким хрустом давя ногами сухую траву. По лбу у него стекал пот, холодный как лед.
То, что он поначалу принял за изгородь, на самом деле было ровными рядами крепко вбитых в землю кольев, и на некоторые были насажены голые тела. Даже издалека Томми увидел, что под ногами у них растекалось сверкающее море крови.
Он приблизился к первому ряду – и узнал среди мучеников Родни Вольпа. Руки у юноши были связаны за спиной, глаза – широко раскрыты, кол торчал острым концом из середины черепа. Чуть поодаль Томми увидел Бредли Меллона, которого он как-то избил в школьном коридоре; кол торчал у него из живота, а большая часть лица была разодрана. Томми прошел дальше, чувствуя, как от возбуждения у него закипает кровь, и наткнулся на Трейси Хиллман, которая однажды предложила сделать ему минет в туалете. Она была голая, как и все остальные, а кол входил ей во влагалище и выходил наружу из грудной клетки, аккурат посередине. Томми погладил ее по щеке. Она была еще теплая. Должно быть, испустила дух совсем недавно. Он закрыл глаза и лизнул ее в щеку, благо теперь ей было не отвертеться, потом крепко сжал ее правую грудь и дернул с такой силой, что вырвал с корнем. Взглянув мельком на эту окровавленную штучку, он швырнул ее на землю.
Она шмякнулась в огромную жирную лужу и раздулась, став похожей на медузу.
На бугорке сидел маленький светловолосый мальчуган, подбородок у него был в крови, в руке он держал кусок сырой плоти, выдранной из трупа. Малыш как будто обрадовался, увидев Томми, и сипло рассмеялся, как взрослый. Глаза у него были такие же черные, как у того людоеда.
Своими острыми зубами он вновь впился в мертвую плоть.
Томми с отвращением бросился прочь со всех ног. А когда оглянулся, то увидел лишь поля, расстилавшиеся под ярким светом ожившей луны.
И вдруг ему в нос опять ударила вонь, которую принесло ветром, и он ее наконец распознал.
Он снова оказался в знакомом месте. Немного дальше виднелась цельная конструкция скотобойни.
Но не успел он обрадоваться, как почувствовал сильный удар чуть ниже затылка и рухнул наземь.
Чьи-то руки схватили его за горло. И тут он ощутил этот запах тухлятины.
Над ним стоял Элмер с красным от злости лицом, из открытого рта стекала слюна.
Он пытался его придушить – вышибить из него дух.
Томми уже не мог дышать, но ему удалось пнуть старика в живот. Элмер разжал руки. Томми перевалился набок, хватая ртом воздух. Элмер снова набросился на Томми, но тот ударил его кулаком по лицу и уложил на месте.
Он поднялся, кашляя и задыхаясь. Кулак был в крови. Он поднес его ко рту и зализал ссадину.
Уж теперь-то этот сукин сын так просто не выкрутится. Напав на Томми, он дал маху в последний раз в своей жизни.
Томми дотащил обмякшего Элмера до скотобойни и бросил в главном зале под крюком, который ему, увы, не удалось оттянуть вниз, как он ни старался.
Затем он достал нож и стал терпеливо ждать, когда старик очнется.
Элмер открыл глаза и тут же рассмеялся. Это дерьмо развлекалось, дразня его. Только сейчас Томми понял то, чего раньше почему-то не мог взять в толк.
Бродяга явился сюда не просто так. Мерзкого старика послал разыскать его и убить людоед – он-то и науськал эту образину вцепиться лапами ему в горло.
Но у старого выродка ничего не вышло. И теперь он, Томми Хьюитт, отправит послание его хозяину.
Томми посмотрел на лезвие ножа, различил собственное отражение и, почувствовав, как по спине пробежала сладостная дрожь, подошел, пританцовывая, к бродяге.
Элмер, вытаращив глаза, следил за тем, как приближается его собственная смерть с ужимками одержимого мальчишки.
Томми, казалось, видел его всего, до мельчайших деталей, словно охватывая их одним взглядом.
Он уже не упустит представившуюся ему возможность.
Элмера пробила дрожь. Его сковал ужас. И вызвал этот ужас он, Томми Хьюитт.
В этот миг он был его живым воплощением.
Не успел Элмер опомниться и предпринять хоть что-нибудь, чтобы отбиться, как Томми набросился на него и всадил нож ему прямо в грудь. Потом вонзил лезвие еще раз и еще – со все возрастающей силой. Остановился он, лишь когда наткнулся на кость, но тут же нацелился на другие места – живот, бедра, горло. Так что вскоре Элмер перестал стонать, и теперь было слышно только, как лопается его кожа и хлюпает рвущаяся плоть под натиском неистовой злобы.
Затем Томми запустил руки в еще теплые внутренности и стал вырывать все, что поддавалось. Там было несметное количество сокровищ, разной формы и всевозможных цветов, он даже не мог такого представить.
Это совсем не походило на животных и даже на то, что он себе когда-то рисовал в воображении. Все его существо будто вывернулось наизнанку – ничего подобного скотобойня раньше не видывала.
Томми приставил лезвие к горлу Элмера.
И без лишних проволочек располосовал его.
Но ему и этого оказалось мало.
Он крепко схватил беднягу за волосы и с невероятной легкостью оторвал ему голову. Потом принялся колотить этим шаром из плоти и кости о землю, радостно вскрикивая всякий раз, когда тот ударялся о цементный пол, оставляя на нем кровавые следы.
В это самое мгновение он глумился над его лицом.
Чтобы он больше никогда не смел прикасаться своими лапами к его телу… чтобы больше никогда не пытался забраться ночью в его комнату… чтобы больше никогда не смог причинить ему зло…
Выбившись из сил, Томми бросил возле обезглавленного трупа то, что осталось от головы, чувствуя, как собственная кровь бежит у него по жилам, будто электрический ток по проводам.
То был замечательный штрих, завершающий общую картину.
Норма
Норма Хьюитт всегда имела точное представление о том, какой должна быть ее собственная жизнь; на пороге юности она часами просиживала у окна, воображая, как будет жить после того, как покинет этот дом, затерявшийся среди теннессийских холмов.
Ее отец, Квентин Джеймсон, трудился в ту пору на лесопилке в Блумфилде – по ту сторону долины. А мать, Маргарет, работала секретаршей в адвокатской конторе в Ноксвилле, но потом, когда родилась Норма, стала домохозяйкой и занималась воспитанием двух своих дочерей.
Норма была на четыре года младше Элизабет. У них должен был появиться братик по имени Джимми, но судьба распорядилась иначе. Хотя о братишке они думали постоянно, заводить о нем разговор решались только по ночам, представляя, как его хрупкое тельце лежит между ними. В своем воображении они сжимали его в объятиях, чтобы он не боялся великой подавляющей пустоты вокруг.
Их отец постоянно возвращался домой поздно вечером: после работы он шатался по барам, забыв про все на свете, включая собственную семью. Две его дочурки уже спали, когда он соизволял появиться. Он неизменно принимал душ в ванной на втором этаже, затем шел на кухню и садился один за стол, а безмолвная любящая жена подавала ему ужин. Норма безошибочно угадывала, когда он переступал порог дома, – по скрипу открывавшейся двери, по его тяжелой поступи в прихожей и на лестнице, по шуму воды в душе, которая затем стекала в канализационные трубы, по звону фарфоровой посуды и голосам из телевизора, когда он садился смотреть вечерние новости. И все это сопровождалось его отвратительными отрыжками.