Передав управление хозяйством мужа одной частной компании, Норма решила остаться в их общем доме и под этим предлогом перекрасила стены, а также сменила обстановку. Прежнюю спальню младшего сына, Томми, она заперла наглухо, а его самого переселила на третий этаж, прямо над своей комнатой, полагая, что по ночам ему там будет спокойнее.
Порой она и сама просыпалась среди ночи, чувствуя, что Харлан где-то совсем рядом, поскольку не сомневалась – этот изверг способен восстать из мертвых, чтобы ей отомстить.
Шло время, и ей в конце концов удалось избавиться от воспоминаний о том черном дне; она думала, что забыл его и Томми, благо в дальнейшем он никогда не говорил об отце, как будто напрочь вычеркнул его из памяти.
Неужели она была настолько слепа?..
И вот теперь, проведя бессонную ночь в терзаниях, Норма сидела у изголовья обезображенной дочки, в то время как та должна была блистать на сцене в своем роскошном платьице, которое медсестры выбросили на помойку.
Синди вошла в ее жизнь спустя три года после смерти Харлана. Норма всегда мечтала о дочке, которую была готова воспитывать в одиночку, по-своему – так, как ей бы хотелось, чтобы ее саму растила собственная мать, если бы та вдруг чудом стала вдовой.
Когда у Нормы появилось страстное желание завести еще одного ребенка, она подумала, а не записаться ли ей на прием к врачу, чтобы прибегнуть к искусственному оплодотворению в медицинском центре в Канзас-Сити. Но однажды утром, сидя в кафе, она обратила внимание на молодого человека, который поглядывал на нее краем глаза. У него были ослепительно-светлые волосы, тонкие черты лица, слегка загорелая кожа – словом, он был из тех парней, при виде которых все девицы штабелями падают в обморок. Заметив по его поведению, что он явно ее хочет, она вдруг покраснела, так как ей в голову неожиданно пришла мысль, достойная наивной девчонки. Однако отбрасывать ее Норме совсем не хотелось.
Юный незнакомец меж тем так и пялился на нее, улыбаясь простодушно, открыто, без ложной скромности.
Звали его Уильям Бишоп, работал он в мексиканском ресторане, и они регулярно встречались около двух месяцев на его квартире в центре города, когда Норма подыскала приходящую няню для своих сыновей. Не особенно распространяясь о себе, она заверила его, что пьет противозачаточные таблетки, и вскоре уговорила его больше не пользоваться презервативом.
Парень вполне годился на роль отца милой светловолосой девчушки с голубыми глазками. Он был хорошо сложен, достаточно опытен, и ему быстро удалось вернуть к жизни ее тело, стройное и горячее.
К тому же он постоянно ее смешил, чем-то напоминая Натана, и ей казалось, что она помолодела и перед ней снова открылись удивительные возможности.
О том, что беременна, Норма узнала одним январским утром. Она перестала встречаться с Уильямом, ни словом не обмолвившись о своей беременности. Она получила то, что хотела, и потом, их связь не могла привести ни к чему хорошему. Он был слишком молод, чтобы заниматься ребенком, а ей не хотелось к нему слишком привязываться, чтобы не страдать из-за очередной утраты. Пусть у нее останутся прекрасные воспоминания и жизнь, которая снова зародилась в ее чреве.
Норма еще никогда так не радовалась, как во время своей третьей беременности. Она с самого начала знала, что у нее будет девочка. И, когда врач это подтвердил, она восприняла новость как признак обновления.
В течение следующих месяцев она представляла, как они будут все делать вместе, не обращая внимания на пересуды соседей, которые непременно станут сплетничать по поводу ее округлившегося живота. Иным из них, понятно, очень бы хотелось, чтобы она носила траур по Харлану до конца своих дней, ну и, кроме того, им не терпелось узнать, кто отец будущего ребенка, а то они голову ломали над этим денно и нощно. Однако Норме не было до них дела: они перестали быть частью ее жизни. Отныне она сама намеревалась выбирать, кому в ней есть место, а кому нет.
Когда она впервые прижала к себе дочку, ей показалось, что вся ее жизнь изменилась, подчинившись ритму, в котором стучало сердце малютки, и звуки этого бьющегося сердца можно было сравнить только с шагами ангела, ступающего по снегу.
Колыбельку дочери она на первое время пристроила рядом со своей кроватью и за неделю сделала перестановку в комнате, некогда служившей кабинетом Харлану, постаравшись превратить ее в уютный уголок, о котором могла мечтать любая девчушка.
Следующие несколько лет оказались самыми счастливыми в жизни Нормы. Оба ее мальчишки стали своей сестренке настоящими защитниками, а та хорошела на глазах, чего Норма никак не ожидала. Единственное, о чем она жалела, так это о том, что не родила девочку раньше.
И вот однажды она наткнулась в газете на статью про девочку из округа Салин, которая, победив на детском конкурсе красоты, стала местной «Мини-мисс». На нее тут же обратили внимание продюсеры, предложив сниматься в телевизионном сериале.
Синди тогда было пять лет – вернее, почти шесть, и Норма поняла, что только так она сможет ввести ее в мир, частью которого она сама когда-то мечтала стать. В Канзасе рассчитывать на удачу вряд ли приходилось. А Норме очень хотелось, чтобы у ее дочери появилась возможность жить той жизнью, которую она сама лишь едва вкусила.
Да и какая мать не пожелает лучшей доли своим детям?
Однако Норма была не из тех мамаш, которые толкают дочерей на подиумы как элитных животных с бантиками в блестках. Подиум должен стать лишь трамплином для чего-то более значительного. Тем более что Синди очень нравилось позировать перед объективом фотоаппарата, наряжаться в красивые платьица и краситься по-взрослому…
Норме очень хотелось, чтобы Синди понимала, до чего она красива и талантлива. Она должна осознать, что сможет творить чудеса, если доверится ей, своей матери. Тогда жизнь дочери не обернется одними лишь горькими сожалениями.
А Хейли хотела все это разрушить.
Она, должно быть, уже сидит дома, в полной безопасности, собираясь и дальше двигаться по накатанной дорожке. И это после всего, что она сделала с ее семьей, притом совершенно безнаказанно.
Норма изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла, представив, что это руки Хейли и что она будет сжимать их, невзирая на ее крики, до тех пор, пока не сломает.
Однако, почувствовав жгучую боль, она ослабила хватку и принялась растирать ладони.
Окажись это и в самом деле руки той девчонки, она вцепилась бы в них снова и сжимала бы так и сжимала…
Грэм
Кругом простирались бескрайние просторы, а ему, несмотря ни на что, казалось, будто он задыхается.
Грэм сидел в машине на заднем сиденье рядом с Эмбер и Гленном и, уткнувшись лбом в боковое стекло, напевал слова из композиции Дэвида Боуи «I am Deranger», которую передавали по радио. Их самолет вылетал из аэропорта Уичито чуть меньше чем через час. Сначала Грэм не собирался их провожать, но потом передумал и помог им вынести чемоданы на улицу, чтобы еще хоть немного побыть вместе с ними, прежде чем расстаться, а еще – чтобы проветриться, выбравшись, пусть ненадолго, из Эмпории, пропитанной туманом.
Накануне, перед тем как заехать к Эмбер, Грэм все же решил не рассказывать ей о том, что случилось с Синди, не желая волновать ее перед отъездом. Рано или поздно она и так все узнает. Грэм посидел минут десять на скамейке у дома Эмбер, чтобы немного успокоиться, а потом, когда она открыла ему дверь, постарался изобразить беззаботность. Вскоре к ним присоединился Гленн, который выходил купить что-нибудь на обед, и они втроем отправились выпить пивка в парк на углу улицы.
Чуть погодя, вечером, Грэм заметил, что мать прислала ему сообщение, написав, что Синди перевели из операционного отделения. А когда он попробовал ей позвонить, то попал на автоответчик. Она предупреждала его, что ляжет спать пораньше, и он больше не перезванивал ей.
Потом они втроем вернулись домой к Эмбер, и Гленн, будучи слегка под хмельком, приготовил им бейглы с копченой говядиной, они съели их, устроившись на крыше дома. И дали друг другу слово, что скоро будут вкушать то же блюдо на крыше их дома в Нью-Йорке.
В окружении ярких огней, музыки и молодых, жизнерадостных людей.
Грэм старался изо всех сил не выдать тревогу, которая не покидала его, и даже злился на себя за то, что развлекался, в то время как его мать неподалеку томилась в больничной палате, где лежала его сестра, а его брат куда-то запропастился.
Они трое так одиноки и так расстроены.
Грэм отвлекся от своих мыслей, когда увидел щит, который указывал, что до Уичито осталось двадцать километров, – то есть до жуткого города, где сейчас, должно быть, находилась Хейли, было уже рукой подать. Но он не знал ее фамилии, и у него не было ни единой зацепки, которая помогла бы ему ее разыскать, если бы он решился на это.
И что бы он ей сказал? Что бы сделал?
Мать Эмбер дала им бутылку воды, Гленн взял ее и отпил пару глотков. Он всю дорогу ерзал, как будто впервые выезжал за пределы штата. Эмбер тоже казалась напряженной и крепко сжимала руку Грэма, прекрасно понимая, что она оставляет, покидая землю Канзаса.
По радио стали передавать экстренное сообщение: к крушению самолета «Юнайтед эрлайнс» причастна террористическая ячейка, тесно связанная с ИГИЛ. Сидевший за рулем отец Эмбер чертыхнулся. Такие новости не очень-то приятно слушать, провожая родную дочь в аэропорт.
Грэм отправил матери сообщение, написав, что приедет к ней часа через полтора. На последнее его сообщение она так и не ответила. Ему совсем не хотелось думать, что это дурной знак.
Впрочем, случись что-нибудь серьезное, она бы непременно ему позвонила.
Добравшись до места, они остановились у входа в терминал и вышли из машины, все пятеро. Гленн открыл багажник и стал доставать чемоданы, а Эмбер обнялась с родителями, стараясь держать себя в руках, как и в тот момент, когда они за ними приехали. Она не хотела расплакаться у них на глазах, чтобы они не разглядели маленькую девочку под маской девушки, которой вот-вот предстояло с ними расстаться.