Тогда мать никогда не встретила бы Харлана, они не перебрались бы в Канзас с его вечной пылью, запах которой Грэм порой ощущал на своей одежде и сейчас.
Но тогда у него не было бы ни Томми, ни Синди. Он никогда не полюбил бы Эмбер и не вытворял бы черт знает что на пару с Гленном.
И не любил бы его – по-своему.
И все это, в сущности, мешало ему перечеркнуть эту жизнь, в которой его отец был не более чем призрачной тенью.
Сейчас, вдали от Канзаса, он не мог избавиться от ощущения, что мать так и не простила его за то, что он освободил Хейли, и, быть может, только поэтому отправила его подальше от себя.
Ведь несмотря на все, что она сказала ему тогда в аэропорту, он так и не понял, почему она внезапно изменила свое решение. Ее разговор с Тессой не мог всего объяснить.
Это было так не похоже на нее.
Впрочем, теперь многие ее поступки казались ему довольно странными.
Представить, что теперь она осталась одна с Синди, оказалось особенно тяжело. Не менее тяжко было думать и о том, как они будут жить вдвоем без Томми и без него. Но Томми, возможно, еще вернется. Грэм очень боялся, что мать разочаровалась в Синди, как и в его младшем брате, что она по-прежнему не хочет смириться с действительностью, не может принять новый облик дочери, ставший печальным символом ее разбитых надежд, что она неосознанно отталкивает ее и уже не сумеет дать малышке любовь, в которой та нуждается.
Любовь, которую его сестренка не получит ни от кого другого.
Скоро Синди снова пойдет в школу. И Норма больше не сможет прятать ее от людей. А его, Грэма, уже не будет рядом, чтобы помочь ей справиться с новым испытанием, поскольку в критическую минуту он бросил эту невинную девочку, которая сохранила бы свое прелестное личико, если бы он не решил тогда перепилить наручники у той, которая обезобразила ее.
Все его мышцы напряглись. Но он подавил тревогу, затянувшись несколько раз косячком, лежавшим в пепельнице.
Он не заслуживал всего хорошего, что произошло с ним за последние дни. В аэропорту Канзас-Сити он думал только о себе. Главным для него тогда было поскорее встретиться с Эмбер и Гленном.
Он не смог отказаться от подарка, который сделала ему мать, и остаться еще на несколько месяцев рядом с ней, пока у нее не затянулись бы душевные раны. Он не смог набраться терпения и подождать, зная, что когда-нибудь уедет навсегда.
Почему только ему одному было даровано право вырваться из болота, в котором погрязла вся семья?
А ведь он мог бы предотвратить беду, если бы хорошенько все продумал, просчитал все риски и возможности.
Если бы, к примеру, он осмелился сказать матери, что знает о запертой в подвале Хейли, возможно, она послушалась бы его. Быть может, ему удалось бы уговорить мать и она освободила бы девчонку, не видя другого выхода.
И Синди осталась бы все той же маленькой красавицей.
Если бы он тогда просто отвез Хейли в город, а не предоставил ей, опьяненной яростью и жаждой мести, полную свободу действий в своем доме…
Синди осталась бы все той же маленькой красавицей.
Но, даже понимая все это, Грэм не мог решиться на возвращение домой. Он никак не мог попрощаться с новой жизнью, открывшей ему свои объятия.
Удастся ли ему убедить мать, чтобы она переехала? Перебралась к нему вместе с Синди и Томми. На самом деле ее ничто не удерживало в Канзасе. Она могла бы там все продать и подыскать хорошую квартиру здесь, в каком-нибудь тихом зеленом районе Нью-Йорка. Она обзавелась бы новыми знакомыми и, возможно, наконец встретила человека, с которым пошла бы рядом по жизни.
Синди росла бы в окружении, где нет враждебного отношения к тем, кто отличается от других и где на нее уже никто не бросал бы косых взглядов. А Томми мог бы наблюдаться у лучших психологов. Жизнь в новом месте, воздух большого города прочистили бы ему голову и легкие. Он постепенно вошел бы в другую колею, и на сердце у него стало бы легко.
Такое будущее для их семьи казалось вполне возможным. Главное – было бы желание.
Грэму хотелось убедить себя в том, что он сумеет их уговорить. И со временем найдет способ, как исправить то, что еще можно.
Он расстегнул рубашку и отправил эсэмэску Эмбер, чтобы узнать, где она. В ожидании ответа взял с ночного столика тетрадку и записал в нее все, что узнал о Натане Каннингхеме, чтобы ничего не забыть.
Это был очень любознательный мальчик, много читавший. В одиннадцать лет он решил стать вегетарианцем. Он так и не смог оправиться после смерти своей любимой таксы Луция. Писать стихи он начал, когда поступил в колледж. Его первую настоящую подругу звали Натали. Ему очень нравились вестерны и русское кино. Он знал наизусть каждую строфу из «Листьев травы» Уолта Уитмена. Иногда он по привычке садился в свой старенький «Форд» и, не ставя никого в известность, уезжал куда глаза глядят. Он мечтал увидеть Индию, Китай и Японию, хотя боялся самолетов. Над правым глазом у него был маленький шрам – результат падения с велосипеда. Воображаемый мир всегда казался ему куда более привлекательным, чем тот, в котором он жил. Каждый день, проведенный с ним, его родители почитали за счастье. Повстречавшись с Нормой, он стал самым счастливым человеком на свете…
Завибрировал телефон Грэма. Эмбер ответила, что они с Гленном сидят в чайной – в паре улиц от него. Он переоделся и решил присоединиться к ним.
Снова погрузившись в тягучий гомон города, Грэм быстрым шагом двинулся по Шестой авеню, стараясь не упускать из виду мельчайшие детали, составлявшие живое полотно, которое сама жизнь рисовала у него перед глазами.
Он прибыл в Нью-Йорк четыре дня назад, но гигантский город казался ему все более фантастическим. Здесь все многократно сгущалось, усиливалось, учащалось: краски, движение, звуки, сердцебиение, – и каждый человек здесь нес в себе искру.
Вот щекастый мальчуган бежит по тротуару с водяным пистолетом в руке; вот студентка с посеребренными волосами напевает песню новозеландки Лорд «Green Light»; вот чернокожая старушка следит взглядом за птицей, примостившейся на ветке дерева; а вот ясноглазый юноша с ужимками пумы улыбается, поравнявшись с Грэмом…
Эмбер с Гленном сидели в глубине чайной, изучая журнал мод.
Грэм поцеловал Эмбер и присел рядом на широкий диванчик, обшитый искусственной кожей.
– Ну как все прошло? – осведомился Гленн, держа в руке чашку с горячим шоколадом.
– Замечательно! Они оба просто прелесть, и мне удалось многое узнать про отца. Я обещал им еще прийти – в следующее воскресенье на завтрак.
– Вот видишь, а ты переживал, – произнесла Эмбер. – Не могу сказать, что ты унаследовал характер от матери – скорее от отца.
– Если бы все было так просто. Не забывай, только благодаря ей я здесь, с вами.
– Знаю и поэтому буду очень рада видеть Норму у нас. Да, кстати, мы тут с Гленном тоже не теряли время зря – обошли несколько агентств недвижимости и подыскали по меньшей мере четыре квартиры по вполне приличной цене, и все они освобождаются к концу месяца. Можем наведаться туда на этой неделе. Вечером покажу тебе фотки. Одна находится в шаге отсюда, там есть большой балкон с видом на Гудзон. Хозяйка просто класс – она с радостью согласилась сдать ее трем студентам, и я, если честно, уже представляю, как прекрасно мы там устроимся!
– Не говоря уже о том, что моя комната будет в дальнем конце квартиры и вы сможете у себя хоть на голове ходить без всякого стеснения, – заметил Гленн, продолжая листать журнал.
– Все это заманчиво, – сказал Грэм и направился к стойке, где заказал себе ананасовый сок у официантки, симпатичной брюнеточки, которая, похоже, только недавно стала совершеннолетней.
Заглянув в телефон, он заметил пропущенный вызов. Судя по коду, звонили из Топики, где он учился до начала лета. Правда, было непонятно, кто мог ему звонить оттуда именно сейчас.
Грэм зашел в «Гугл» и просмотрел новости. Его внимание привлекла статья, в которой рассказывалось о спорном судебном процессе над жительницей Де-Мойна, убившей мужа выстрелом в спину за то, что тот долгие годы издевался над ней.
Грэм вздрогнул. После того как мать рассказала ему всю правду о Харлане, он никак не мог свыкнуться с несколько бредовой мыслью, что это она застрелила его, а не какой-то там охотник.
Ружейная пуля попала ему прямо в сердце.
С тех пор прошло немало времени, никому и в голову не пришло подозревать Норму. Уж слишком нелепой и неоправданной была бы такая версия. Но теперь Грэм уже ни в чем не был уверен.
После истории с Хейли, с подвалом.
Сможет ли он когда-нибудь спросить мать об этом? И что это изменит? Неужели ему действительно хотелось узнать, что произошло с Харланом?
Почувствовав вдруг непреодолимое желание позвонить ей и узнать, как она там, Грэм решил не дожидаться вечера и, отойдя к выходу, набрал номер их домашнего телефона, но ему никто не ответил. Тогда он попробовал позвонить матери на мобильный, но сразу попал на автоответчик. Чтобы она отключила телефон средь бела дня – это на нее не похоже. Грэм решил перезвонить ей позже. Наверное, она уехала с Синди в город и просто забыла его подзарядить.
Он вернулся за столик и украдкой взял Эмбер за руку.
Покончив с напитками, они отправились втроем полакомиться фалафелем[1] на лужайках парка Вашингтон-сквер, тихого островка в бурном океане большого города.
Потом они спустились в метро и поехали к Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы полюбоваться с последнего этажа небоскреба заходом солнца, – Гленн с Эмбер уже там побывали – сразу, как только приехали в Нью-Йорк.
Грэм, вцепившись в перила, не мог оторвать глаз от раскинувшейся перед ним панорамы – колоссальной пульсирующей шири. Бросив взгляд в сторону Бруклина, он попробовал определить, где живут Альма с Митчеллом, и представить, о чем они сейчас думают и какое впечатление он на них произвел. Разве могли они разочароваться в человеке, о существовании которого до сегодняшнего утра даже не подозревали?