обильный телефон, который оставила заряжаться на ночном столике.
Пока ее не было, ей звонили – номер она узнала сразу. Звонок поступил с их домашнего телефона.
Норма с замирающим сердцем прослушала голосовое сообщение, но ничего, кроме всхлипываний, не услышала.
Это был Томми, определенно Томми. Наконец он вернулся, в очередной раз доверившись им, и оказался дома совсем один.
Ну зачем она отключила звонок мобильника? Томми пытался с ней связаться почти шесть часов назад. И только один раз.
За шесть часов могло случиться что угодно. Норма попыталась несколько раз дозвониться до него, но он не брал трубку. В отчаянии она швырнула телефон об стену.
Впрочем, Томми, возможно, еще спал. Сон у него всегда был крепкий – он мог ее и не услышать. Ей даже не хотелось думать, что он уже ушел.
И что другого шанса у нее не будет.
Она никого не могла предупредить. Никого не могла попросить зайти к ним домой и проверить, все ли там в порядке. Ей необходимо поехать самой, хотя по приезде она могла обнаружить лишь следы его недолгого пребывания в доме. Она понимала, что если не сделает этого, то потом будет корить себя до самой смерти.
Что бы она там ни нашла.
Неужели только ради этого ей и нужно было ехать?
Норма бросилась в гостиную к Элизабет и рассказала ей, что у них дома что-то случилось – впрочем, ничего серьезного – и что она должна срочно вернуться. Пообещав объяснить все позже, она попросила сестру позаботиться о Синди, пока ее не будет, и отвезти малышку к массажисту, которого она нашла на время их пребывания в Чикаго.
Сестра сразу ее успокоила, сказав, что она может возвращаться домой с легким сердцем. По счастью, Норма успевала на одиннадцатичасовой рейс до Канзас-Сити. Она вызвала по телефону такси, села на диван и, обняв Синди, стала ждать.
Несмотря на то что она расставалась с дочкой всего на один день, у нее все равно на душе кошки скребли.
По дороге в аэропорт Норма не находила себе места, а большую часть полета растерянно смотрела в иллюминатор на облака.
По прилете в Канзас-Сити она взяла напрокат машину и рванула в Эмпорию. Домой. К сыну.
Направляясь в сторону дома, Норма, сидя за рулем арендованной машины, по пути увидела множество домов, разрушенных последним торнадо. Прежде чем впереди показалась водокачка, Норма заметила старуху в одной ночной рубашке, застывшую посреди развалин своего жилища: казалось, она лишилась рассудка одновременно с потерей всего своего имущества.
Ворота их дома были распахнуты настежь. У крыльца стоял «Форд». Дом, в котором Норма прожила больше семнадцати лет, показался ей до странности мрачным, негостеприимным. Подобно человеку, он будто устал носить маску радушия и наконец явил миру свое истинное лицо.
Томми наверняка все еще был там. Окрыленная надеждой, Норма быстрым шагом прошла по дорожке, желая поскорее его увидеть, хотя и не знала, в каком состоянии его застанет.
Она окликнула сына, едва переступив порог, но ответом ей стала тишина.
В гостиной горел свет, дверь на кухню хлопала на сквозняке.
Продолжая звать сына, Норма кинулась на второй этаж, но и там его не обнаружила.
Чем выше она поднималась по лестнице, что вела на третий этаж, тем тяжелее ей становилось дышать.
Скрип половиц, приоткрытая дверь в его комнату, красный свет, падавший на оба тела.
Она вошла без стука, без единого слова.
Сын сидел на постели, уткнувшись затылком в окно, лица его против света не было видно.
Он держал в объятиях полуобнаженную девушку. Норма сразу узнала ее.
Тесса, подруга Грэма.
Широко открытые, неподвижные глаза, бледная кожа – казалось, она была мертва уже несколько часов, но Томми прижимал ее к себе так, словно она была для него всем, что пока еще удерживало его в этой жизни.
Почувствовав присутствие матери, сын чуть повернул голову. Норма осторожно приложила руку к его лбу. Он открыл глаза, посмотрел на нее и едва заметно улыбнулся.
– Мама? Ты? Вернулась? – с трудом выговорил он.
– Да, родной, – сказала она, поцеловав его в щеку.
Он выглядел невероятно слабым. И весь дрожал.
– Вот видишь, Тесса, я же говорил, она вернется, – шепнул он в холодное ухо. – А Грэм и Синди – они с тобой?
– Нет, я приехала одна.
– Ладно, это не страшно, увижусь с ними потом. Мама, как же я рад, что ты дома!
– Я тоже, родной, – сказала Норма, пытаясь овладеть собой. – Я так по тебе соскучилась!…
– Правда? Честное слово?
– Ну конечно, честное, а как же иначе! Неужели ты сомневаешься?
Юноша разрыдался, и рыдания болью отозвались во всем его теле.
– Жаль, что так вышло, мама. Мне очень хотелось, чтобы все было по-другому.
– Не переживай, Томми, это дело прошлое и уже не имеет никакого значения.
Томми, застонав, распрямился. Норма, борясь с отвращением, подхватила Тессу под мышки и помогла ему высвободиться.
– Осторожнее, мама, а то ей больно.
Норма попросила его довериться ей и уложила тело Тессы на пол.
Оно же такое холодное – неужели он ничего не почувствовал?
Что он с ней сделал? Что произошло в этой комнате?
Дом, пылающий на глазах у подростка. Истязатель, застрелившийся из ружья в амбаре. Тело раба, принесенного в жертву во время ритуала.
Демон, не знающий счета времени и все так же рыщущий в поисках, кого бы заманить в свои тенета, благо ротозеев кругом хоть отбавляй.
– Мне холодно, – проговорил Томми, – на дворе уже зима. Скоро пойдет снег.
Тут Норма заметила, что нижний край его рубашки в крови, равно как и простыни, и сквозь разорванную ткань проглядывает его разорванная кожа.
Она интуитивно поняла, что ему уже не помочь.
Норма даже не подумала вызвать «Скорую помощь». Она знала: слишком поздно, для Томми больше нет места в мире, который продолжал бы и дальше бить его по лицу и наносить удары в сердце. На что он отвечал бы единственно возможным для него способом – наихудшим.
Так все и должно было закончиться. Только так он и мог обрести покой. Только так она и могла ему в этом помочь, и себе заодно.
И они упокоились бы вместе, вдали от посторонних глаз.
Разделив на двоих свою последнюю тайну.
Норма обняла его, пытаясь согреть. Томми припал лицом к ее груди, будто хотел спрятаться.
Раненый птенец.
– Знаешь, а у меня получилось, – совсем тихо проговорил он. – Я силой вынудил его оставить меня в покое. Теперь все кончено. Я знаю, куда мы поедем с Тессой и где будем жить. Есть такое место. Я видел его, и детишек наших тоже видел. Тесса будет самой счастливой на свете. Я же ее так люблю, мама! Когда-нибудь и она меня полюбит, я знаю.
Томми закашлялся, он изо всех сил старался не закрывать глаза. Из него, казалось, вышла вся злость, все, что в последние годы двигало его мышцами и мечтами. Бурный поток перестал рокотать. В объятиях Нормы остался мальчонка, которого она когда-то чуть не потеряла и которого наконец увидела в облике почти взрослого парня, словно после превращения. И тело это было почти мертвое.
Она прижала его к себе еще крепче, глядя в его глаза, полные слез. Томми смотрел на нее как зачарованный, как в детстве, когда она, сидя у изголовья его кроватки, пела ему колыбельные, чтобы он спал спокойно.
Желая избавить его от последних страхов, она запела колыбельную, которую он любил больше других и которую она не пела ему с тех пор, как была жестоко поругана его невинность, с тех пор, как настоящим кошмаром для него стала действительность, ворвавшаяся однажды в его уютную комнатку, – кошмаром, от которого она так и не смогла его освободить.
Тише-тише, мой малыш, что ж ты плачешь и не спишь?…
Папа наш все на работе – нам ведь денежки нужны, чтоб не знали мы нужды…
Собравшись с духом, чтобы ее слабый голос не дрогнул от нестерпимой боли, она вдруг почувствовала, что сердце сына стало биться медленнее, мышцы его расслабились, и он отпустил ее руку.
Продолжая петь, она попыталась в последний раз разглядеть проблеск жизни в его влажных от слез глазах – и увидела, как в них угасает то, что осталось от его души.
Прислонившись к дереву, он учил двух своих сыновей играть в бейсбол. В воздухе витал аромат только что испеченного в духовке пирога. Тесса, пристроившись на ступенях крыльца, радостно наблюдала за ними; у ее ног лежал большой букет полевых цветов, который они ей принесли.
Эрик Хьюитт, крепко сжимая биту в руках и согнув колени, как он его наставлял, ждал, когда старший брат бросит ему мяч, а затем ударил по нему с такой силой, что он, взвившись над крышей дома, упал на склон и тут же покатился в сторону океана.
Норман Хьюитт издал восторженный клич. Эрик, гордый, что у него получился отличный удар, хотел было побежать за мячом, но Томми, находившийся ближе к месту его падения, удержал сынишку и сам кинулся вниз по склону, намереваясь перехватить мяч, прежде чем он затеряется среди камней; насыщенный йодом ветер хлестал его по лицу, и ему казалось, что если он не сбавит обороты, то в конце концов взлетит над океаном, который становился все ближе.
Во рту появился привкус соленых волн, в глаза брызнул солнечный свет.
Осталось только движение. Он весь обратился в движение, воспарив над землей и бескрайним водным простором. Отныне вся его жизнь, счастливая жизнь с ними тремя, станет одним сплошным движением.
Норма прижимала его к себе до тех пор, пока у нее не затекли руки и она не поняла, что все кончено и он ушел навсегда.
Никакие чувства не отразились на ее лице, словно их источник иссяк.
Сидя перед зеркалом в своей комнате, она думала покончить со всем раз и навсегда. Думала проглотить всю упаковку таблеток, потом лечь в постель, закрыть глаза и больше никогда их не открывать.
Но она не могла бросить Синди – по крайней мере сейчас, когда дочка в ней так нуждалась. Старший сын сумеет прожить без нее, а дочка – нет.