Норма уговорила сестру отправиться вместе с ней в Калифорнию и провести там летний отпуск. Два дня назад они приехали из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, однако дом, где жила Хейли, Норма разыскала только накануне вечером.
Рядом с ней остановился мороженщик, и она вспомнила, как однажды – это было в Эмпории, – когда Синди переходила дорогу, ее чуть не сбила машина. С тех пор, казалось, прошла целая вечность. В тот день у нее едва не остановилось сердце, но тогда она и подумать не могла, что это было лишь зловещим предзнаменованием дальнейших несчастий.
А если бы машина тогда сбила Синди? Что было бы хуже – это или то, что случилось с ней потом в их собственной гостиной?
В тот день пострадало бы ее тело, а лицо осталось целым. В тот день, если бы ее дочь, попавшую под машину, отвезли в больницу, они никогда не встретили бы на дороге Хейли.
Норма пересекла проспект, держа дочку за руку, остановилась на минуту перед домом – и прошла за ограду.
Она попросила Синди тихонько посидеть рядом с лестницей и, главное, ни с кем не разговаривать, а еще – не звать ее, если она ей вдруг понадобится.
Стоя перед дверью красного дерева, Норма уже была готова отступить, но все же три раза сильно постучала, подумав, а хватит ли у Хейли смелости ей открыть, если она вдруг следила за ней из окна.
Но ничего не произошло. За дверью не было слышно ни малейшего шума. Тогда Норма, недолго думая, схватилась за ручку двери и повернула ее. Хейли не стала запираться на ключ – она как будто ее ждала. Норма прошла в квартиру и тут же, к своему удивлению, уловила затхлый запах, потом, даже несмотря на полумрак, заметила очевидный беспорядок: грязь кругом, куча немытой посуды в мойке, разбросанные по полу полиэтиленовые мешки для мусора, журнальный столик, заставленный батареей бутылок из-под выпивки, полными окурков пепельницами и заваленный всевозможными буклетами.
Хейли лежала на диване неподвижно, словно спала. Рядом валялся пустой шприц. Она ужасно похудела с тех пор, как Норма видела ее в последний раз: тело мертвенно-бледное, руки в синяках и следах от уколов.
В полку наркоманов прибыло. И новоприбывшая являла собой лишь жалкое отражение девушки, которой когда-то была.
Норма окликнула Хейли по имени, но та никак не отреагировала. Норма достала из сумочки скальпель и приставила лезвие к ее щеке, собираясь изуродовать ей лицо, пролить ее кровь. Она, если бы захотела, могла оставить девчонку уродиной на всю жизнь, и та не оказала бы ей ни малейшего сопротивления.
Теперь пусть на нее все смотрят с состраданием, ужасом и насмешкой.
Однако Норма быстро поняла, что это уже ничего не даст. Ей это стало ясно только сейчас, когда она оказалась перед тенью той, которая когда-то была красивой девушкой.
Она не могла мстить тени человека, которого на самом деле уже не было.
Увядшему цветку.
Норма спешно сунула скальпель обратно в сумочку, словно извиняясь за свою безрассудную выходку.
Она склонилась над Хейли и стала пристально разглядывать ее, с радостью отмечая мельчайшие признаки ее падения.
Худобу, круги под глазами, синяки.
Потом она ударила ее по щеке с такой силой, что обожгла себе ладонь; она вложила в пощечину все, что камнем лежало у нее на душе, – всю свою боль, которая, как ей казалось, должна была передаться этой девчонке. Норма пыталась заклеймить ее, чтобы не позволить ей жить дальше спокойной жизнью, которой она не заслуживала.
Хейли что-то пробурчала, с трудом открыла глаза. И улыбнулась Норме, как в ту ночь, когда та уложила ее в свою постель после того, как взлетела на воздух ее машина, она будто приняла ее за кого-то другого.
Норма оглянулась на единственную фотографию, висевшую на стене. На ней была изображена красивая беременная женщина, стоявшая коленях на пляже и которую она сразу узнала.
В наркотическом дурмане Хейли не видела никого, кроме призрака, и взглядом, полным слез, умоляла его остаться рядом.
Прервать благостное видение – только на это и была способна Норма.
С каждым шагом, отдалявшим ее от этой живой развалины, она все явственнее ощущала во рту привкус меда.
Синди тихонько сидела у лестницы. Норма схватила ее и потащила на этот раз в сторону пляжа.
Добравшись туда, Норма расположилась на полотенце поодаль от других отдыхающих, сняла обувь и погрузила ноги в теплый песок. Она сфотографировала тихоокеанский простор и отправила снимок Грэму, находившемуся в другом конце страны, на берегу другого океана. При мысли об этом у нее закружилась голова, ведь в Канзасе почти все границы были проведены по земле.
Месяц назад Норма купила сборник стихов Натана и взяла его с собой, потому что не могла с ним расстаться. После выхода в свет книга снискала успех у критиков – некоторые даже сравнивали его с молодым Уолтом Уитменом. Хотя Норме не очень понравилось, что издатель и пресса уделили слишком большое внимание трагической смерти Натана, она с огромным удовольствием перечитывала напечатанные на бумаге стихотворения, которые знала наизусть, и с не меньшей радостью любовалась снимками, сделанными Грэмом, – ими были проиллюстрированы некоторые разделы сборника. Грэм был не менее талантлив, чем его отец, да и на мир они смотрели одинаково. Возникший таким образом диалог, единственный в своем роде и похожий на живую беседу отца с сыном, заменил им общение, которого жизнь их лишила. В последний раз, когда Норма разговаривала с Грэмом по телефону, он сказал, что скоро состоится его первая выставка в небольшой галерее в Сохо. И Норма собралась приехать в Нью-Йорк на открытие выставки без предупреждения, чтобы сделать ему сюрприз.
Она очень гордилась сыном. Благодаря его решимости Натан как будто вернулся в этот мир. Его имя, мысли и слова навсегда останутся где-то рядом.
Время близилось к четырем часам дня. Норма дала Синди шоколадное печенье и поцеловала ее в лоб.
Перемена места пошла дочке на пользу, хотя она и без того прекрасно приспособилась к их новому образу жизни, огражденной более прочными рамками безопасности. Возможно, именно это помогло ей восстановить силы и почти избавиться от кошмаров. Словом – выздороветь.
Вечером Элизабет, Синди и Норма собирались пойти в кино на новый мультфильм, а потом – прогуляться по берегу океана, прежде чем вернуться в квартиру, которую они снимали на другом конце Санта-Моники.
Наконец-то они в полной мере насладятся своим отпуском. Впереди расстилался чистый, без единого облачка горизонт.
Норма переоделась в купальник и велела Синди последовать ее примеру. Затем нанесла на тело дочери крем для загара, покрыв ее им с головы до ног. Такое же тело, как у других. Ничем не отличающееся. Живое.
Норма ни разу не купалась с тех пор, как Натан утонул в водах Теннесси. Но сегодня был особенный день. Она чувствовала себя так, будто вновь возродилась к жизни. Без малейшей тени страха Норма встала, взяла дочку за руку и направилась к океану.
Синди научилась плавать в лягушатнике при городском бассейне, куда их водили всем классом. Но ей предстояло впервые, да еще без надувных нарукавников, войти в настоящее море – стихию. Девочка, казалось, была потрясена и вместе с тем очарована; она вскрикивала всякий раз, когда пенные волны накатывали ей на ноги, и смеялась, когда ее лицо обдавало солеными брызгами.
Как же давно Норма не слышала, чтобы ее дочка так смеялась!
Войдя в воду по пояс, она поплыла, поддерживая Синди рукой под живот и помогая ей плыть.
Кругом все было каким-то огромным: океан, город напротив, чистое небо с неугомонными чайками… Вдалеке, в тишине, накрывшей шумный пляж, в тишине этой беспредельной синевы, объявшей их, маячило одинокое рыбацкое суденышко. Временами там, где вода была холоднее, Синди хваталась дрожащими ручонками за мать, и та ласково объясняла ей, что не нужно бояться, когда не чувствуешь дно под ногами, что это чудесно – плавать вот так, над рыбками и медузами, среди плещущихся волн, подающих им тысячу разных знаков, в то время как они вдвоем, легкие, словно птицы, будто парят далеко-далеко от родного Канзаса, как Дороти со своим щенком Тото, подхваченные ураганом.
Все так же поддерживая дочку рукой и глядя в ее доверчивые глаза, Норма постепенно научила ее плавать далеко от берега.
Синди
Понтон, где она оставила свои вещи, был едва виден. Проплавав почти два часа, Синди решила повернуть обратно – к понтону, выдерживая при этом ритм, который себе задала, и думая только о дыхании, а также о движениях рук и ног в чистой воде, такой мягкой и прозрачной, что ее, казалось, можно было пить.
Вокруг слышался только шум ветра, гулявшего меж холмов, и приглушенные крики птиц вдали. В этой части озера пляжа не было, а значит, на какое-то время она могла спрятаться от людей. Синди приходила сюда тренироваться каждый день начиная с осени, чтобы разгрузить голову после лекций и городского шума. Эта особенная тишина стала ей нужна так же, как воздух, которым она дышала. Здесь, в этом уединенном месте, она могла сбросить напряжение и стать наконец полностью свободной.
Доплыв до понтона, она взобралась на него, растерлась полотенцем, потом достала из спортивной сумки батончик мюсли и съела его, оглядывая зеркальную гладь озера и лишь изредка отвлекаясь на чуть заметные всплески, которые серебристые карпы производили у нее под ногами.
За спиной Синди послышались голоса. На прогулочной дорожке, пролегавшей вдоль берега, появились два паренька. Более высокий, похожий на Чада, приятеля ее подруги Линды, встретившись взглядом с Синди, улыбнулся ей простодушной, без малейшего стеснения улыбкой, не совсем приличествующей его возрасту. Синди резко отвернулась в сторону, и прядь волос прилипла к ее щеке, прикрыв лицо. По крайней мере, парень не успел ее разглядеть как следует. Так что в его памяти она останется безымянной девицей, сидящей на берегу озера, – одной из многих, без особых примет; это воспоминание задержится в его голове совсем ненадолго, а потом и вовсе сотрется.