ПИСЬМА, ПОЛУЧЕННЫЕ МНОЙ В ПАРИЖЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЭДИКА
Дорогая Галя! Мы все глубоко опечалены смертью Эдика. Он был очень светлым человеком и художником. В память о нем будем стараться сделать его выставку в галерее. Держитесь.
Галочка, дорогая! Печальная новость о кончине Эдика дошла до Ирины Лебедевой. Она искренне соболезнует тебе и просила нас уточнить сроки отпевания Эдика в нашем храме. По просьбе Лебедевой мы сообщаем тебе все координаты ее помощника Милены. Она будет вести переговоры с настоятелем храма по поводу отпевания. Еще раз выражаем наши соболезнования.
Уважаемая Галина Иосифовна.
От лица Московского музея современного искусства выражаю Вам глубочайшие соболезнования в связи с кончиной Вашего супруга. Эдуард Аркадьевич был одним из ярчайших представителей второй волны русского авангарда и внес выдающийся вклад в историю мировой живописи – его жизнь и творчество навечно вписаны в летопись искусства. Мы бесконечно гордимся тем, что работы столь выдающегося художника есть в коллекции нашего музея. Эдуард Аркадьевич навсегда останется в нашей памяти, а его творчество никогда не утратит своего значения. В эту тяжелую минуту мы скорбим вместе с Вами.
С глубоким прискорбием,
Уважаемая Галина Иосифовна!
С искренней скорбью мы получили известие о смерти Вашего супруга, Эдика Штейнберга. Зная работы Эдика, мы видели в нем интересного художника, выставку которого мы хотели представить польской аудитории. Но, когда мы познакомились с ним лично, он оказался прежде всего открытым и сердечным человеком, и именно таким мы его запомнили.
Смеем Вас заверить, что если Вы будете когда-нибудь путешествовать по маршруту Париж–Москва, то Музей искусства в Лодзи всегда будет рад встретить Вас.
Выражаем наше глубокое соболезнование.
Директор и сотрудники Музея искусства в Лодзи.
Глубокоуважаемая госпожа Маневич.
Два месяца назад я прочитала в газетах печальное известие о кончине Вашего мужа Эдуарда Штейнберга. Как историк, занимающийся последними десятилетиями истории СССР и тем, что происходит сегодня в обществе, политике и культуре «постсоветских» государств, я всегда интересовалась искусством второй волны русского авангарда, и в особенности творчеством замечательного художника Э. Штейнберга. Поэтому я хотела этим письмом выразить Вам мое глубочайшее соболезнование.
Кроме того, я хотела задать Вам вопрос, касающийся судьбы личного архива Вашего мужа. Извините, если этот вопрос покажется Вам несвоевременным.
Я руковожу Институтом Восточной Европы при бременском университете, при котором существует также архив, в котором на сегодняшний день собраны многие материалы русской эмиграции. Наш институт специализируется на изучении инакомыслия, подполья, диссидентства, неформальной культуры в бывшем СССР и странах Восточной Европы периода после 1953 года. Этим определяется также собирательный профиль архива.
У нас хранятся личные архивы таких выдающихся теоретиков современного искусства, как Игорь Голомшток и Борис Гройс (фонд последнего включает также многочисленные материалы Ильи Кабакова), материалы поэтов и художников Генриха Сапгира, Игоря Холина, Дмитрия Пригова, Анатолия Брусиловского и других. Мы последовательно ориентируемся на то, чтобы пополнять наши фонды русскоязычными материалами, в особенности материалами художников-эмигрантов. Поэтому, если судьба личного архива Вашего мужа еще не решена, мне казалось бы, что Бремен был бы в данном случае хорошим и достойным адресом. Буду очень рада, если Вы откликнетесь на это письмо, и готова ответить на любые возможные вопросы, касающиеся нашего института и архива.
С уважением, профессор
Дорогая Галя,
бедная! Я очень печален. Эдик много страдал, и ты тоже.
Я Эдика любил. Ощущаю большую пустоту.
Обнимаю тебя от всей души.
Дорогая Галя, нам сообщили о кончине Эдика. Горячо сочувствуем твоему горю, всегда помним о былом и прекрасном времени нашей общей молодости.
Сегодня Альбрехту было бы 68 лет. Умер 13.03.1990. Могила в Бохуме.
Обнимаю тебя, Галя, без слов. Жду тебя когда угодно.
Милая, многоуважаемая Галя.
С глубоким потрясением я вчера узнал, что твой любимый и наш глубоко признанный Эдик скончался. Слыша эти грустные известия через Сабину, я сразу же думал о нашей последней встрече в Париже, куда звонил в 2011 году несколько раз, но, к сожалению, никто не поднимал трубку. Поэтому сегодня – как утешение – смог смотреть на телеканале Культура, где разговор с Эдиком 4-ого января 2012 года был записан вместе с подготовкой выставки в Третьяковке. Видно было, что Эдик мучился, едва произнося слова: «Я работал для себя, а люди для меня – подарок».
Он был всегда такой скромный художник и человек, и какие драгоценные произведения он оставил!
Я в эти тяжелые часы сочувствую с тобою, милая Галя, желая тебе крепкого здоровья. Я всегда вспоминаю Эдика с теплым чувством и большой благодарностью.
Дорогая Галя!
С глубокой печалью узнал, что Эдик нас покинул. Думаю бесконечно о его потрясающе красивых глазах. Думаю о нашей последней встрече в Париже…
Мне его уже не хватает, и я сохраню с теплотой доброту наших встреч в Нью-Йорке и Париже.
Я бесконечно думаю о тебе, нежно тебя обнимаю, надеясь на скорую встречу.
Дорогая Галя!
Если бы Вы знали, с какой печалью узнал я о кончине Вашего мужа, находясь здесь, в Бернардьере, где когда-то я имел счастье познакомиться с вами обоими. Утрата еще более жива и сильна, так как меня переполняет бесконечное и глубокое уважение к вашей семье.
Эдик Штейнберг был удивительным собеседником, теплым хозяином. Его отличала живость взгляда, умение общаться «от души к душе». У меня не хватает слов, чтобы определить, насколько его искусство было высоко, благодаря молчаливой концентрации его космических высот.
Именно тогда, когда этот восхитительный человек нас покидал, я созерцал в экспозиции Клода Бернара в Париже его картины. Его абсолютная гармония, сконцентрированная во всех его композициях и вознесенная в самые высокие сферы напряженного творчества, обволакивала посетителя выставки, уносила его в зону чистого созерцания, в которой язык про2клятых истоков являлся лишь внешней оболочкой, дающий ему доступ в музыку сфер во всей его полноте.
Благословен тот, кто может распространить твои обращения к Осознанию Создания. В сердце моем всегда будет гореть благодарный огонь.
Представляю, насколько велика Ваша скорбь, как тяжело для Вас быть лишенной счастья ежедневного контакта с этим гениальным великодушием и щедростью. Как мне Вас жалко, мадам, и Вас уверяю – я глубоко скорблю вместе с Вами и выражаю Вам мои самые глубокие соболезнования.
Здравствуй, дорогая Галина!
На днях Эрих просматривал в Интернете, что есть нового об Эдике, и заметил, что рядом с датой рождения стоит дата его смерти – 28-ое марта 2012 года. Это было такой неожиданностью для нас, что просто никак в это не верилось, хотя и знали о его тяжелой болезни. Позвонили Оскару, потом Володе Немухину…
Что нас особенно удручает – это то, что мы с Эдиком не попрощались, ведь умер он в Париже, а мы об этом ничего не знали! Приехали бы непременно.
Все дни вспоминается что-то об Эдике. Хоть и не довелось нам общаться длительное время, но чувство такое, что были друзьями. С Эдиком было легко, даже удивительно легко. Он был таким простым, таким естественно открытым и, несмотря на свое нездоровье, веселым, моментами даже по-мальчишески задорным. Помнишь, в какой восторг он пришел, когда Эрих вытащил из кармана своего пиджака крошечный фонарик, чтобы осветить темный, длинный коридор вашего дома, где не горела ни одна лампочка. Эдик был совершенно очарован этой сценой, увидев в ней явление, как он выразился, «чисто немецкое».
Или его веселый задор, когда он уговаривал меня убедить мою сестру пить по два стакана красного вина ежедневно – «верное лекарство против рака», как уверял он, следуя совету своего врача.
Вспоминаются, конечно же, и картины Эдика, разрисованный им фарфор, его непринужденное объяснение своего искусства, сопровождаемое порой шуточными комментариями. Помнится, как он медленными, затрудняющими его движениями выставлял одну за другой свои маленькие работы («нет сил писать большие»). Удивительно чистые, прямо-таки светлые (светящиеся изнутри) картины. Ни тени скорби, обиды на свою судьбу.