Конечно, месячного младенца не спрашивают, когда менять памперс. Его тело пока ему не вполне принадлежит. Но подросший ребенок учится сам контролировать свое желание сходить в туалет, собственные сопли, чистоту и то, каким образом на нем надеты вещи. Например, трехлетнему ребенку может быть очень важно обуться самостоятельно. Допустим, он надел ботинок не на ту ногу, родитель его переобувает, а ребенок снова садится, снимает ботинок и надевает опять — но обязательно сам. Помочь себе не дает, бросается в крик. Выглядит смешно, но это необходимый этап развития. Если в этот момент переборщить с родительской опекой, ребенок может продолжить настаивать на своем и бороться за свою телесную независимость. Потребность в развитии в этом возрасте так сильна, что малыш не боится даже поссориться с мамой.
В шесть-семь лет и тем более в десять сыну или дочери особенно важно, чтобы родители не трогали их при других людях. Когда мать начинает, например, собственноручно стирать следы шоколада со рта дочери-школьницы, она может ощущать это как унижение, потому что с ней обращаются как с маленькой, то есть как с объектом заботы. А она уже не объект, а субъект. Ей важно иметь отдельное, собственное тело, к которому никто не притрагивается без разрешения с целью внести какие-то усовершенствования. Обнимать себя они в этом возрасте обычно все-таки еще разрешают даже без спроса. К 13 годам лучше уже просить разрешения: «Можно, я тебя обниму?»
Это вовсе не значит, что вы никогда больше не сможете без разрешения обнять собственного ребенка: к 17–18 годам, когда субъектность полностью завоевана и освоена, молодой взрослый начинает чувствовать те моменты нежности, иронии, новой дружбы между родителем и выросшим ребенком, когда старший может похлопать по плечу или приобнять — и это уже не ощущается как присвоение, низведение до малыша.
К сожалению, бывают мамы, которые продолжают поправлять детям воротнички, даже когда тем уже 50 и они приехали домой на праздники. И делают это отнюдь не бережно и трепетно, а бестактно и бесцеремонно: ну иди сюда, кровиночка, замарашка, весь изгваздался, испачкался, хрюшка моя. Почему это я не имею права, ведь это же мое, ты для меня всегда остаешься ребенком. За этими маленькими проявлениями бесцеремонности стоит большая проблема уважения к человеку, которого родитель когда-то «на горшок сажал».
Из этого же ряда — рассказывание полуумилительных-полуунизительных историй из детства при знакомых подросшего ребенка. Например, коронный номер свекрови или тещи — поведать что-нибудь из такого при женихе/невесте. Рассказывая об этом, мать бессознательно возвращает взрослого ребенка под свою власть и одновременно делает его в глазах любимого/любимой слегка смешным, чуточку обесцененным. Известная ведь шутка: если чересчур влюблен — представь свою принцессу на горшке; так что эти рассказы могут быть не столь уж невинны. За ними стоит, конечно, ревность и попытки напомнить всем: этот человек когда-то был моей частью — и сейчас в каком-то символическом смысле остается ею.
Ваши родители до сих пор, условно говоря, поправляют вам воротничок? Конечно, я не советую подросшим детям разоблачать матерей, когда те практикуют подобные мелочи. Если дело ограничивается только прикосновениями и шутками, мы понимаем, что мама может таким образом сбрасывать накопившиеся чувства — ревность, смятение, грусть от того, что малыш вырос, а она постарела. Если вас все это не слишком беспокоит, дайте ей эту отдушину. Но если мама постоянно пытается установить над вами контроль и в более важных вещах — обратите внимание в том числе и на эти мелкие проявления и постарайтесь их мягко пресечь. Конечно, чем лучше ваши отношения с родителем, тем мягче стоит действовать, чтобы их не испортить.
Если речь о вас и мама — это вы, попытайтесь ввести ваше желание обнимать ребенка или гладить его по волосам в некий контекст. Лучше всего, если вы делаете это иронично и нежно. Например, одна моя знакомая комически преувеличивает разницу в росте с сыном — привстает на цыпочки, как будто не может достать до его шеи, чтобы обнять. Другая в минуты особой нежности называет 45-летнюю многодетную дочь по имени-отчеству и добавляет ласковое слово: «Анна Сергеевна, птичка моя!» Убедитесь, что сам выросший ребенок не воспринимает ваши прикосновения как попытки установить контроль или исправить его. Тело и одежда — вещи деликатные. Этот человек уже давно не ваш, но вы его любите. Исходите из этого. Нежность и уважение подскажут вам, как себя вести.
«Здесь нет ничего твоего»
Лиза росла в крепкой, многодетной трудовой семье. Родители в начале 1990-х не растерялись, отец завел небольшой бизнес, потом еще один. Разбогатеть не разбогатели, но жили, по меркам их провинциального городка, в достатке: подержанная иномарка, в каждой комнате по телевизору, запасы на черный день. При этом мать вела обширное хозяйство: не было разве что коровы, а козы, куры, огород и сад — обязательно. От детей ждали помощи, сначала в рамках «подай-принеси», от старших — более существенной. У Лизы никогда не было возможности распоряжаться своим временем. Мать зорко следила за тем, чтобы каждую свободную минуту дочь посвящала дому и хозяйству. Иногда Лиза думала: «Зачем нам столько всего? На это уходит уйма сил, можно было бы купить, вышло бы дешевле». Но мама просто не могла остановиться. Причины оставим за кадром: предки-кулаки, чью собственность отобрали во время коллективизации, детство, проведенное в бедности.
Когда Лиза стала подростком, она принялась отстаивать свое право на свободное время. Да, ей хочется гулять, а не полоть грядки — что тут такого? Мама жестко призывала Лизу к послушанию, та огрызалась, слушалась через раз. Жизнь в семье походила на небольшой колхоз: общее дело было делом каждого, а собственных занятий и личного пространства у детей существовать не могло. Мать могла в любой момент войти без стука, залезть к Лизе в шкаф или в ее тетради, чтобы проконтролировать учебу или порядок в одежде.
— Это моя комната! — пыталась возражать Лиза.
— Тут нет ничего твоего! — парировала мать. — Все куплено нами и на наши деньги. А ты просто эгоистка. Помогаешь через раз, а как доходит до «ее», видите ли, комнаты, так и не тронь ничего.
В этой логике было что-то фундаментально несправедливое, но Лиза не могла понять, что именно. Вроде бы все так и есть: ведь она, Лиза, еще не могла зарабатывать сама — только помогать взрослым. И действительно, все ее вещи были, получается, как будто не ее. Но и собственность семьи, в уход за которой Лиза вносила свой вклад, тоже не была Лизиной…
По мере того как Лиза росла, обстановка накалялась все сильнее. В конце концов девушка выскочила замуж в 17 лет — не только потому, что влюбилась, но и потому, что спешила поскорее выбраться из душной атмосферы упреков и принуждения к труду на благо семьи. Подростком Лиза пыталась отстаивать свободу, но упреки основательно въелись в подсознание. Еще много лет она не могла без угрызений совести полежать в ванне с книгой (в голове звучало: «Бездельничаешь? А полы не помыты!»). Ей сложно было полностью принять свое право на личное пространство и время.
Однако Лиза и частенько ловила себя на мысли: «Теперь меня никто не заставит!» Когда нужно было сделать что-то не очень приятное, трудозатратное, но необходимое, она чувствовала сильное внутреннее сопротивление, как будто результат был нужен не ей самой, а какому-то другому «хозяину».
С этой проблемой Лиза ко мне и пришла. Иногда это называют самосаботажем: человек как будто специально вредит себе, срывая сроки работы или делая ее спустя рукава, не прилагая усилий, которые должны привести к важной цели. Лиза не хотела слушаться саму себя, подсознательно отождествляя свою взрослую часть с приказывающей мамой. Кроме того, ей давно хотелось открыть свой бизнес, и необходимые навыки присутствовали, но мешало внутреннее ощущение, которое можно было бы определить как «тут нет ничего твоего».
К этому времени Лиза полностью дистанцировалась от жизни родительской семьи, но некоторые не самые конструктивные убеждения, вынесенные оттуда, застряли в ее голове. Мама, учившая детей слушаться, не передала им ощущение собственности, которое было так сильно в ней самой. Ведь чтобы человек любил хозяйство, оно должно ощущаться как личная ответственность. У меня есть другая клиентка, Алина, она выросла в семье фермеров, и куры были полностью на ней, когда Алине еще не исполнилось семь. Она сама кормила своих подопечных, убирала в курятнике, сама продавала яйца и тратила деньги как хотела. Это был ее маленький отдельный бизнес, которым Алина гордилась и который научил ее быть самостоятельной. У Лизы в семье было совсем не так: она чувствовала себя скорее батраком или колхозником, чем хозяйствующим субъектом. Делаешь все из-под палки, а результат к тебе никак не относится.
Психотерапевтическая работа принесла плоды. Лиза научилась присваивать свои большие цели, труд перестал вызывать у нее сопротивление. Она открыла собственный бизнес.
Но недавно Лиза написала мне сообщение и призналась, что иногда ее так и тянет сказать подросшим дочерям, когда они отказываются помогать или выступают с какими-то претензиями: «Тут ничего вашего нет и не было, а вы — ленивые эгоистки». Правда, Лиза, в отличие от ее мамы, в такие моменты глубоко вдыхает, делает паузу, а потом договаривается с дочками или спокойно, аргументированно отказывает им. Не всем удается этому научиться. Я знаю женщину, которая не захотела рожать своих детей, потому что в детстве была нянькой для четырех братишек, родившихся после нее. Она воспринимала орущих младенцев как агрессоров и никогда не умилялась им. Забота о малышах навсегда осталась для нее историей о принуждении, насилии. Печальная история: у нее было украдено и детство, и материнство…
Как помочь себе, если вы были батраком в роди