Мысли в голове Елены Евгеньевны путались. Вопросов было больше, чем ответов. «На что способны обычные люди в условиях отсутствия ответственности за содеянное? – продолжала размышлять Елена Евгеньевна. – Многие из этих парней, кто сейчас на войне совершает жестокие поступки, еще вчера были чьими-то послушными сыновьями. А сегодня они превратились в монстров, насилующих женщин и детей. Что происходит с подсознанием еще вчера «хорошего мальчика»? Почему человек не способен управлять своей агрессией, используя ее лишь в защитных целях?»
Мысли увели Елену Евгеньевну в историю других войн. Тысячи «почему» и «как» приводили в смятение и печаль: «Почему во всех войнах солдаты прибегают к сексуальному насилию женщин и девочек, словно пытаясь уничтожить все, что связывало их, мужчин, с женским началом, а значит, с их собственной матерью?»
Елена Евгеньевна и сама не заметила, как оказалась в кафе. Лиля уже сидела, как обычно, в самом дальнем углу за их любимым столиком, который официанты для них еженедельно резервировали. Она выглядела встревоженной. Подруги обнялись. Официант, знающий наизусть предпочтения обеих дам, уже спешил с подносом к их столику.
Ароматный запах кофе возвращает подруг в реальность, и после нескольких приветственных фраз Лиля почти шепотом спрашивает Елену:
– Почему все это происходит с нами? Бедные матери, каково им отправить сына на войну и больше никогда не увидеть его живым? Я даже на секунду не могу такое представить, очень больно становится. А еще больнее понимать, что твой сын убивал таких же сыновей и насиловал детей и женщин. Не могу поверить, что наши сыновья способны на это. Нет, невозможно! Мой мальчик никогда бы не смог! – глаза Лили увлажнились. Ее последняя фраза прозвучала совсем неуверенно и больше была похожа на вопрос к подруге, почти полжизни посвятившей работе с детскими травмами у взрослых людей и коррекции отношений детей и родителей.
– Знаешь, я думаю, они насилуют женщин и девочек потому, что бессознательно мстят своим матерям, – как выстрел прозвучал для Лили голос подруги. Елена Евгеньевна остановила свой взгляд на дрожащих пальцах рук Лили. Та быстро спрятала руки под стол:
– Кто?
– Солдаты, – Елена Евгеньевна говорила спокойно, твердо, но в пространстве встречи облаком расплывалось напряжение.
– За что им мстить матерям? За то, что подарили им жизнь? За то, что ночей недосыпали, кормили, одевали, воспитывали? – почти возмущенно спрашивает Лиля. – У многих таких мальчишек прекрасные отношения с матерями, я в этом уверена.
– В том-то и дело, что прекрасные. Но это как обертка, как красивая маска на израненном лице.
– Я не понимаю тебя, Лена, что ты имеешь в виду?
– Как большинство мам воспитывает детей? Манипуляциями, осуждением, обесцениванием, критикой, угрозами, оскорблениями, насмешками, упреками. Виной, страхом и стыдом из ребенка легко сделать управляемую куклу для игры в «сыночки-дочки-матери». И ты сама знаешь, что даже в наше время нередки физические наказания.
– Я не считаю физическим наказанием шлепок или подзатыльник, – возражает Лиля. Очевидно, что назвать такие методы рукоприкладством Лиле мешает собственное чувство вины перед сыном.
– А как иначе ты можешь классифицировать подзатыльник и шлепок? Слушай, Лиля, даже без физического наказания достаточно тех мер, что я перечислила, чтобы причинить психике ребенка вред. Это невидимое домашнее насилие, которое применяется к ребенку почти в каждой семье и служит для него нормой в дальнейшей жизни. Вырастая, он живет в модели насилия: либо кого-то подвергая ему, либо сам становясь его жертвой. Ведь другие способы прожить свою жизнь ему неизвестны. И самый интересный феномен, Лиля, что ребенок потом отводит от матери свой гнев, направляя его на внешний мир. Он делает с другими женщинами все то, что делала с ним его мама.
– А если это девочка? Что тогда? – не сдается Лиля. – Она тоже будет ненавидеть женщин и насиловать их?
– Да. И в первую очередь начнет подвергать себя опасности насилия, будет провоцировать его вокруг себя. При этом она посчитает, что «у меня самая лучшая мама в мире», отведет от матери свой гнев, спрячет его в уголках подсознания и направит на мужа и на собственного ребенка, но не на маму: «мама – это святое». Те, кто подвергается насилию и нарушению личных границ в детстве, будут жить в модели насилия, но личным выбором станет лишь то, в кого этот ребенок превратится: в жертву или в палача.
Елена Евгеньевна замечает, как глаза Лили наполняются слезами.
– Что с тобой, Лилечка? Ты плачешь? Что-то с Пашкой случилось? – спрашивает Елена подругу, зная ее больное место.
– Выходит, что и мой сын, когда пойдет воевать, тоже будет насиловать бедных девочек и женщин на чужбине? И только потому, что не смог обратить свой гнев на меня? Ведь я все то же самое с ним делала, о чем ты сказала, Лена. И даже шлепала его и в угол ставила.
– Мы все это делали, и я в том числе. Ты не одна, моя дорогая, – Елена обнимает подругу за плечи. – Прожитого не вернешь, и нам просто нужно работать над тем, чтобы мамы могли иначе воспитывать своих детей, не применяя методов невидимого насилия.
На столе давно остыл кофе. Подруги сидели рядом на диванчике с влажными от слез глазами. Елена Евгеньевна продолжала, глядя в одну точку:
– Нам всем нужно поменять свое мышление и отношение, в первую очередь к себе и к детям. Тогда прекратятся войны и психологическое насилие в семьях.
– Но воспитание без насилия требует затраты сил, энергии, времени. Помню, опаздываю на работу, сына нужно вести в садик, а он упрямится и не хочет надевать штанишки. А у меня нет времени уговаривать, вникать в ситуацию, в его чувства. Проще ведь шантажом и угрозами заставить его сделать то, что нужно. Или один шлепок – и проблема решается моментально.
– Лиля, должны быть иные способы общаться с ребенком в такие моменты, которые в принципе предотвращают подобные конфликтные ситуации между мамой и ребенком, то есть превентивные методы. Насилие недопустимо. Иначе целые поколения наших детей будут гибнуть в войнах и мстить за давление и насилие всему, что олицетворяет собой образ женщины, матери.
– В новостях говорят, что там насилуют матерей в присутствии детей, а детей в присутствии матерей. Это самое изощренное издевательство над людьми. Почему они так поступают, Лена?
– Насилие глубинно связано с подсознательной травмой солдата, полученной в детстве от матери. Он не понимает и не подозревает, что вся невыраженная ярость, отведенная от «святой мамы», невысказанная в детстве, подавленная в подсознании злость обрушивается на мир, в котором мужчина живет. Война подрывает плотину, которая могла бы всю жизнь удерживать эту ярость, давая ей лишь просачиваться в личные отношения мужчины с женой и с его детьми.
– Лена, ты думаешь, здесь можно что-то изменить в глобальном смысле?
– Может быть, на это уйдет много времени, но искоренить невидимое насилие родителей по отношению к детям стоит хотя бы попытаться.
– Но как? Как ты одна собираешься решать такую задачу?
– Мамам нужна информация о том, как устроена психика ребенка и как их собственное подсознание уводит их из реальности. Я собираюсь дать мамам знание, как общаться с ребенком без давления и насилия, как не попадать в ловушку своих собственных детских травм.
– Лена, Пашка собирается на войну контрактником, – наконец Лиля признается в том, что по-настоящему тревожит ее в данный момент. Она прикрывает ладонью лицо, готовая расплакаться.
– Как? Ему же еще нет восемнадцати!
– Через три месяца исполнится, – всхлипывает Лиля. – Говорит, свои деньги хочу, надоело от тебя зависеть, пойду воевать. Я ему все время вбивала в голову, что надо учиться, книги читать, а он в компьютере своем сидит. Ничего не делает, что требует хоть малейших усилий. Привык жить на всем готовеньком. Когда его отец нас бросил, я вцепилась в Пашку, готова была все-все для него сделать, всю жизнь ему посвятила. Говорю ему, ты смысл моей жизни, куда же ты пойдешь? А вдруг убьют? Ты о матери подумай. Он смеется надо мной.
– Он решил отобрать у тебя себя. «Слишком хорошая мать» – тоже беда для ребенка. Он не может и не хочет быть смыслом твоей жизни – это огромная ноша для него, Лиля. Сейчас он пытается оторваться – сепарироваться от тебя через агрессию к тебе.
– Лена, что же мне делать с ним?
– Не с ним, моя дорогая, а с собой, – отвечает Елена, прикасаясь рукой к руке Лили. – У тебя есть еще время наладить с ним контакт.
– Но как? Где те книги, в которых написано, как налаживать контакт с ребенком, когда отношения уже разрушены до предела, когда ребенок не доверяет, отвергает, игнорирует мать… Стоп! – Лиля резко встрепенулась, словно от укуса осы. – Все, что я сейчас перечислила, я делала с ним в детстве – отвергала, игнорировала, не доверяла, поэтому контролировала и давила на него. И это все он теперь обратил против меня? Лена, ведь получается, что я сама его этому научила?
– Твои мысли идут в совершенно правильном направлении. Как исправить? Делай сейчас противоположные вещи: доверяй, не игнорируй его злость, спроси, за что он злится на тебя, чего с ним больше нельзя делать, каковы его личные границы. Проявляй к нему интерес и дай ему свободу. Тебя было слишком много для него. Сейчас он должен почувствовать, что ты отступила от его границ. И тогда, быть может, он бросит идею брать оружие в руки и идти нарушать границы других людей, убивать их, бросая всю накопившуюся за долгие годы ненависть, пока мама была «главным управляющим» его жизни.
Лиля с интересом слушала подругу, но как только голос Елены смолк, завела вновь «песню бессилия и отчаяния», словно в одну секунду вдохновенные слова подруги выветрились из ее головы.
– Я без него сойду с ума, не выживу я без моего любимого сыночка. Он – моя единственная радость в жизни, – тихо заныла Лиля.
– А где ты сама? Кто ты без него? Из чего состоит твоя собственная жизнь? Каковы твои личные интересы?