Он поплелся по туннелю к Дроффо. Одежда на нем самом была ничуть не лучше, чем на юном графе, — разодранное тряпье. Приходилось наклонять голову, чтобы не глотать темный дым, все еще плывший по штольне. Он потряс Дроффо, но тот не пошевелился. Лицо графа было бледным, из носа сочилась кровь. Дым опускался все ниже и ниже. Орамен нагнулся, взял Дроффо под мышки и потащил по деревянному настилу.
Выяснилось, что это непросто. Все болело. Даже кашель причинял боль. Хоть бы Дроффо пришел в себя — и поскорее вернулся слух. Дым поднимался снизу тихими, темными клубами и, казалось, снова догонял его. Не лучше ли бросить Дроффо, а самому бежать, спасаться? Если он это сделает и спасется, а Дроффо погибнет, то в этом есть свой резон. Если он это сделает и оба останутся в живых, то такой поступок будет неправильным. Все ведь очень просто. Он решил пока что тащить Дроффо. Потом он взвесит еще раз — не бросить ли юного графа, если видеть и дышать станет совсем невозможно. Спина сильно болела.
Ему показалось, что ноги ощутили какую-то вибрацию, — но подвел звон в ушах. К тому времени, когда он понял, что вибрация может быть шагами, оказалось слишком поздно. «Приходится платить», — успел подумать он.
Потом чья-то грубая ладонь легла ему на нос, рот, подбородок, и он ощутил страшный удар по спине. Возможно, кто-то прокричал затем проклятие.
Он обнаружил, что бросил Дроффо, и вывернулся из рук нападавшего, тем более что хватка того, казалось, ослабла. Повернувшись, он увидел Баэрта — тот стоял с ошеломленным видом, держа в руке сломанный длинный нож. Клинок, распавшийся надвое, лежал на деревянном настиле. «Вот так беспечность», — подумал Орамен, завел руку за спину, через остатки разодранной одежды нащупал пистолет, на который пришелся удар, и вытащил его.
— Вот обо что ты сломал нож! — крикнул он Баэрту, взмахнул пистолетом и выстрелил в рыцаря.
Три раза нажимал он на крючок, даже после того, как Баэрт упал, чтобы уж наверняка, и еще раз — через дернувшееся веко, чтобы уж не оставалось никаких сомнений. У Баэрта ведь тоже был пистолет — рука убитого лежала на его рукояти. Что ж, нужно было с пистолета и начинать. Орамен порадовался звону в ушах — он не слышал звука четырех выстрелов в тесном пространстве. Это наверняка было бы больно.
Он вернулся к Дроффо, который уже шевелился.
— Постарайся встать, Дрофф! — прокричал Орамен и поднял парня, засунув ему руку под мышку.
Теперь они шли бок о бок и видели, что там впереди, теперь эти сучьи убийцы с длинными ножами уже не застанут их врасплох. Дроффо, казалось, силился что-то сказать, но Орамен пока еще ничего не слышал. Туннель впереди выглядел длинным и полным какого-то тумана — но только тумана.
Наконец в туннеле показались люди, и он не стал в них стрелять: обычные рабочие и несколько охранников. Они помогли Орамену и Дроффо выйти наружу.
Они сели, а потом легли в маленьком лагере у входа в штольню. В темноте подземелья виднелось множество огоньков. Орамену показалось, что он слышит (приглушенно, словно в ушах стояла вода) чей-то быстро удаляющийся топот.
— Ах вы бедный, ваше высочество! Посмотрите только на себя! Ах, какой вы несчастный, ваше высочество! Настоящая промокательная бумага! — Негюст Пуибив помогал сиделке Орамена одевать принца. Он был потрясен количеством синяков и царапин на теле своего хозяина. — Прямо защитная окраска, ваше высочество, клянусь. Я видел такие грузовики и всякие военные штуки — но ваша бедная кожа расписана куда красочнее!
— Не красочнее, чем твои сравнения, Негюст, — сказал Орамен, застонав от боли, когда сиделка подняла его руку, а слуга натянул на нее рукав нижней рубашки.
В ушах все еще звенело. Слышал Орамен теперь довольно неплохо, но звон, хотя и стал тише, до конца не исчез, и доктора не обещали, что он пройдет целиком. Видимо, единственное серьезное повреждение — можно сказать, легко отделался. У Дроффо была сломана рука и порвана перепонка в одном ухе, которым он больше не слышал. Доктора считали, что рука у него срастется; в больницах Колонии был накоплен большой опыт лечения разнообразных травм.
Орамен почти все время находился среди врачей. В какой-то момент он думал, что группа сарлских врачей начнет выяснять отношения на кулаках со своими делдейнскими коллегами. Те и другие никак не могли прийти к общему мнению: что делать с обширными синяками и царапинами? Интересно, думал Орамен, может, они просто хотят на законном основании утверждать, что лечили самого принца?
Приехал генерал Фойз и вежливо пожелал принцу выздоровления. Правда, у Орамена создалось отчетливое впечатление, что генерал смотрит на него как на вышедшее из строя и подлежащее списанию снаряжение. Поатас послал ему записку со словами сочувствия, к счастью, сообщая, что занят важными и срочными делами — в немалой степени связанными с очисткой частично обрушившейся выработки.
Орамен отпустил сиделку — чопорную женщину средних лет, грозную на вид — и тогда уже со стонами и гримасами позволил Негюсту одеть себя. Когда с этим было почти покончено, Орамен, в официальном облачении, готовый к своему первому публичному появлению через три дня после взрыва, вытащил свой церемониальный меч и попросил Непоста обследовать его кончик, держа его на уровне глаз слуги, почти касаясь его носа. От этого усилия рука Орамена застонала от боли.
Негюст был само недоумение. К тому же он выглядел немного комично, когда скосил глаза на кончик меча в такой близости от своего лица.
— Чего я ищу, ваше высочество?
— Вот об этом я тебя и спрашиваю, Негюст, — тихо сказал Орамен. — Чего ты ищешь?
— Ваше высочество?
Негюст с крайне недоуменным видом начал поднимать правую руку, чтобы прикоснуться к кончику меча.
— Оставь его! — резко сказал Орамен. Негюст опустил руку. — Тебя в самом деле так сильно укачивает в воздухе?
— Ваше высочество?
На лбу Непоста собрались морщины, словно то был не лоб, а вспаханное поле. «Такие глубокие, — подумал Орамен, — завязнуть можно».
— Ты очень вовремя отсутствовал, парень, когда все мои близкие были обречены на смерть.
— Ваше высочество? — снова сказал Негюст с таким лицом, будто собирался заплакать.
— Прекрати твердить «ваше высочество», — мягко сказал Орамен, — или, клянусь, я воткну меч в один из твоих идиотских глаз.
— Ваше высочество, да я недавно харчей накидал при одном только виде этой летающей твари! Клянусь вам! Спросите кого угодно! Я не желаю вам зла, ваше высочество! Вы не можете меня подозревать, не можете, ваше высочество! — Негюст был потрясен, ошарашен. — О господи! — слабым голосом произнес он и осел, соскользнул по стене, тяжело ударившись задом о пол вагона, колени его разошлись в разные стороны; Орамен опустил кончик меча, чтобы тот по-прежнему почти упирался в нос парня. — Ах, ваше высочество! — Негюст закрыл лицо руками и зарыдал. — Ах, ваше высочество, убейте меня, если вам так хочется. Лучше уж умереть, чтобы доказать мою невиновность, чем жить без вас свободным человеком, но быть обвиненным, пусть даже всего лишь в вашем сердце. Ногу за волосок. Я поклялся в этом господину Фантилю, когда он говорил мне, что я должен защищать вас до последнего дыхания и быть вашим самым преданным слугой. Да я предпочту отдать руку или ногу, чтобы с вас не упал ни один волосок!
Принц с решительным и безучастным выражением, сквозь звон в ушах, слушал лепет Негюста, приглушенный из-за ладоней на лице, и глядел на рыдающего слугу. Наконец Орамен сунул меч в ножны — это движение тоже отдалось болью, хотя и терпимой, — потом наклонился, взял Негюста за руку, влажную и горячую от слез, потянул вверх, поднимая парня на ноги, и улыбнулся ему. От рыданий лицо Негюста покраснело, глаза распухли. Он вытер нос рукавом и громко шмыгнул, а когда моргнул, крохотные капельки влаги упали с век.
— Успокойся, Негюст, — сказал Орамен, легонько похлопывая его по плечу. — Ты — моя защита и моя совесть в этом деле. Я отравлен слишком поздно открывшимся заговором против меня. Мне сделали запоздалую прививку против предательства, и у меня случилось осложнение — приступ подозрительности: каждое лицо рядом со мной внушает мне сомнения, а в каждой руке, даже протянутой с намерением помочь, мерещится нож. Но вот тебе моя рука. Прими извинения. Я был несправедлив к тебе — считай, что тем самым ты тоже пострадал от взрыва. Мы заражаем самых близких нам людей, когда они заботятся о нас, при этом не желая им зла.
Негюст проглотил слюну, снова шмыгнул носом, вытер ладонь о штаны и взял протянутую Ораменом руку.
— Ваше высочество, я клянусь...
— Помолчи, Негюст. Больше ничего не надо говорить. Побалуй меня тишиной. Поверь, она мне очень нужна. — Он повел плечами, чувствуя, как все кости противятся этому движению, и сжал зубы. — Скажи, как я выгляжу.
Негюст шмыгнул носом. Робкая улыбка озарила его лицо.
— Очень хорошо, ваше высочество. Просто шикарно, я бы сказал.
— Тогда идем. Настало время показать мое бедное лицо людям.
После взрыва Воллирд тоже бросился было в штольню, сжимая карабин, но потом вернулся. Его окликнул кто-то из местного начальства, и Воллирд, застрелив его, пустился в подплощадную темноту, преследуемый руководителем взрывных работ на раскопках. Впрочем, возможно, рыцарь взял его в заложники — сообщения расходились. Позднее взрывника нашли неподалеку, тоже застреленного.
В живых после взрыва и пожара в конце штольни (сильно пострадавшей и частично обрушившейся) остались немногие. Раскопки вокруг черного куба — который счастливым образом, похоже, остался цел — пришлось надолго отложить. Поатас, казалось, винил во всем Орамена.
Орамен собрал двор в самом большом из шатров, позвав всех, о ком вспомнил. Был здесь и ворчащий Поатас, раздраженный из-за вынужденного отсутствия на раскопках. Но он получил распоряжение прибыть вместе с остальными и явно считал, что неразумно противиться приказу принца, только что избежавшего гибели.