«О-о-о-й Васька! – коровой взревела Варюха. – Ты разрываешь моё сердце. Вот жили люди, а! А тут?» – Она с недоумением оглядела кухню и послала её со всем своим грубым скарбом в такое место, какого у неё, как у женщины, и быть не могло.
Столь же описательно, но не менее понятно переданы слова Катюши в юмористическом стихотворении И. Иртеньева:
И, направив прямо в сумрак ночи
Тысячу биноклей на оси,
Рявкнула Катюша что есть мочи:
– Ну-ка брысь отсюда, иваси!
И вдогон добавила весомо
Слово, что не с ходу вставишь в стих,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
Я другой такой страны не знаю,
Где оно так распространено.
И упали наземь самураи,
На груди рванувши кимоно.
Устно и письменно
Не стоит забывать и о принципиальной разнице между устной и письменной речью. Прежде всего по самой своей природе инвектива носит устный характер. До сих пор ряд вульгарных слов даже не имеет чёткого правила написания («говно» и «гавно», «ссать» и «сцать», «ебти» и «ети», «пёрнуть» и «пёрднуть», «ебит твою мать!» и «еби твою мать!» и др.). Появление вульгарной инвективы в письменном виде резко меняет её статус: из вырывающегося от души восклицания она превращается в нечто гораздо более долговременное, допускающее возможность остановиться, обдумать оскорбление, возможность своей реакции и так далее. Кроме того, здесь всегда присутствует ощущение нарушения табу не только автором, но и цензором, редактором и так далее, то есть вызов общественной морали звучит более резко, как бы от лица целой группы людей, вдобавок облечённых властью разрешать и запрещать.
Но это ещё не всё. Если устная речь неотъемлема от человека как биологического вида, то речь письменная очень молода и с самого начала носила священный характер, тогда будучи доступной только жрецам и писцам. Собственно, и в настоящее время эта её особенность полностью не изжита, ибо, с одной стороны, огромная часть населения земного шара полностью или функционально неграмотна, а с другой стороны – даже читающая часть населения – далеко не обязательно пишущая. Письменное слово и сегодня – нечто гораздо более значимое, чем слово устное, отчего и нарушение письменного запрета воспринимается намного острее. «Слово не воробей: вылетит, не поймаешь» – это сказано именно об устном слове. «Поймать» же письменное слово нетрудно, а отсюда и возможность судебного и иного преследования.
«Неприличное» и «оскорбительное»
Весьма существенно, что в российском Уголовном кодексе есть понятие «неприличный» и нет «оскорбительный». Очевидно, что составители Кодекса считают, что это одно и то же. Однако это не так. Неприличное высказывание может быть осуществлено без единого грубого слова: например, неприлично критиковать внешность человека в его присутствии, неприлично («не приличествует») хвастаться своими действительными или мнимыми успехами и тому подобное Существует целый ряд неприличных в данном обществе поступков. Без сомнения, всякое оскорбление неприлично, но не всякое неприличие оскорбительно. Вспомним, что оскорбление прежде всего подразумевает грубое упоминание телесной функции, в первую очередь сексуальной сферы человека.
Попробуем определить, что такое «неприличная лексика». Это слова, которые в момент их опубликования считаются неприличными, недостойными того, чтобы быть напечатанными, хотя, возможно, и могущими быть произнесёнными в определённой ситуации.
Обратите внимание на осторожность этого определения. Понятие неприличного тесно связано с местом и временем употребления. «Недостойно быть напечатанным» – значит, всё-таки можно напечатать, но это будет «недостойно». Непристойная, неприличная лексика – это грубое вульгарное выражение, которым говорящий реагирует на ситуацию. Такая лексика, как правило, табуирована, запрещена для публичного употребления в силу сложившихся традиций.
А что такое «оскорбление»? Это правовая квалификация деяния, которое выражается в отрицательной оценке личности, унижающей честь и достоинство этой личности. Оскорбление уголовно наказуемо. Обязательное условие – оно должно быть выражено в неприличной, циничной форме. Если форма – «приличная», то есть человека обвинили в каком-то проступке или качестве без употребления брани, человек может обидеться, но в суд обращаться не может: факта «оскорбления» здесь нет.
Вот почему ставшее последнее время модным «оскорбление чувств верующих» – понятие неподсудное, если о почитаемом святом или священном событии говорится плохо, насмешливо или цинично, но без употребления неприличных слов.
«…Ибо не ведают, что творят»
Прежде чем начать эту главку, сделаем важную оговорку. Не будем забывать, что речь крестьянина и речь изучающего крестьянский диалект филолога – это языковые разновидности. При этом слова у них могут звучать одинаково, но не обязательно иметь то же самое значение.
Возьмём какое-нибудь почти, по нынешним временам, «невинное» слово, например «жопа». В языке филолога это, несомненно, грубое обозначение известной части тела. Употреблять его в разговоре в среде образованных и воспитанных людей, преимущественно горожан, нельзя ни под каким видом. Для крестьянина же это обычное обозначение, идёт ли речь о корове или даже о самом себе.
Правильно ли называть это слово в устах крестьянина вульгаризмом? Слово «вульгаризм» имеет отрицательный оттенок значения, это что-то неприятное, нежелательное. Но вот одна пожилая крестьянка предостерегла автора этих строк, с которым была хорошо знакома и даже, можно сказать, дружна: «Тут вода на лавке пролита, не замочи жопу-то!» Хотела ли она автора оскорбить, обидеть, унизить? Разумеется, нет. Но тогда какой же это вульгаризм в её устах? Это чисто нейтральное слово, основное средство общения, ничуть не хуже, скажем, детского «попа», протокольного «ягодицы», просторечного «задница» или давно вышедшего из употребления греческого «афедрон».
Точно то же можно повторить об употреблении слов, в литературном языке обозначающих части тела животного: «брюхо» или «морда». Они приобретают инвективный характер, только когда в конфликтной ситуации их сознательно относят к человеку, то есть в этом отношении уподобляют его животному.
Никогда не следует забывать, что взгляд лингвиста на просторечие – это взгляд извне.
Разумеется, не стоит исключать и ситуации, когда носители просторечия используют те же слова с целью именно нанести оппоненту психологический урон. Тогда та же «жопа» приобретает дополнительный унижающий смысл.
При всём при этом речь может содержать и лексику совсем другого порядка, направленную на сознательное ниспровержение этических ценностей другой социальной группы. В речи более образованных слоёв общества это могут быть, например, уничижительные названия «низших» слоёв типа «деревенщина». История языка и общества знает много слов, первоначально нейтральных, обозначающих просто тот или иной класс или социальную подгруппу, но в силу презрительного отношения со стороны высших слоёв превратившихся в оскорбления. Таковы, например, русское прилагательное «подлый», первоначально обозначавшее просто «низший», польское «chlop» («мужик, крестьянин»), превратившееся в русском употреблении в презрительное «холоп», английские «knave» и «villain», первоначально обозначавшие слугу и крестьянина, а позже оба – негодяя, и многие другие.
«От такого слышу!»
До сих пор мы главным образом рассматривали бранный обмен с позиций ругателя. Но ведь совершенно очевидно, что позиция оппонента никак не менее важна. В случае возникновения конфликта наступающая сторона стремится к разрешению этого конфликта за счёт моральной победы над адресатом. Если эта победа удаётся, конфликт разрешается для атакующего, но никоим образом – для атакованного.
Более того, будучи разрешённым с одного конца – атакующего, – конфликт даже усиливается с другого конца – конца адресата. В результате борьба на следующем этапе нередко, так сказать, просто меняет знаки и вспыхивает снова, порой усиливаясь. Но теперь в качестве наступающей стороны выступает бывший адресат, чья роль теперь – погашение эмоциональной атаки бывшего агрессора, её нейтрализация. Речь идёт о реакции типа «Сам такой!», «На себя погляди!», «От такого слышу!» и так далее. В английском варианте: You’re a fool! – You’re another!
Следующий обмен двух «зэчек» зафиксирован русским информантом, бывшим заключённым:
– Ах ты, блядь!
– Ты сама блядь, у проститутки за полтинник в долг сделанная!
В такой ситуации не исключаются остроумные парирования, ловкие ходы и прочее. Вот пример из пьесы Э. Ростана в переводе Т. А. Щепкиной-Куперник:
Вальвер: Мошенник, негодяй, бездельник, плут, дурак!
Сирано (снимая шляпу и кланяясь, как если бы виконт представил ему себя): Вот как? Рад вас узнать: а я де Бержерак, Савиний Сирано-Эркюль!
Теоретически такая смена ролей может продолжаться бесконечно. Стало быть, она ведёт не к разрешению конфликта, а к его постоянному пульсированию с возможным усилением пульсации с каждой сменой ролей.
Из сказанного очевидно, что эмоции говорящего и слушающего будут обязательно несовпадающими. Оскорбляющий испытывает гнев, презрение, чувство превосходства – порознь или все разом, – а предполагает вызвать в объекте оскорбления чувство вины, унижения, стыда, страха и так далее.
А со стороны оскорбляемого эмоции, естественно, будут совсем другими. Одно и то же обращение, адресованное разным людям и в разных ситуациях, может произвести самый разный эффект, вплоть до противоположного. Всё может зависеть от особенностей оскорбляемого, его социальных, возрастных, половых, религиозных и прочих особенностей. Даже один и тот же человек в разное время может воспринять один и тот же текст по-разному.