ет элитарность в принципе и заявляет о своей принадлежности к новой группе. В своё время были известны белые американские антирасисты, заявлявшие, что отныне они считают себя неграми, как и арийцы в фашистской Германии, с риском для жизни объявлявшие себя евреями.
14. Этот случай можно было бы назвать «Я начальник – ты дурак». Это когда начальник полагает, что подчинённый поймёт его, только если с ним разговаривать матом. В типично русском анекдоте Сталин якобы спрашивает у де Голля, есть ли во французском языке матерные слова. Генерал говорит, что нет. Тогда, говорит Сталин, вам трудно управлять государством…
В большинстве случаев «начальственный мат» не предполагает матерного же ответа. Впрочем, бывают и исключения. В рассказе И. Меттера речь идёт о высокопоставленном сановнике и егере Антоне в ситуации выезда на рыбалку:
С этой минуты, с выезда на залив, Антон говорил гостю вперемежку то «вы», то изредка «ты». А уж когда шла ловля, тыкал подряд. В особо острых случаях мог и матюгнуть. Гость не обижался, быть может, полагая егеря на это время своим начальником. А может, ощущая удовлетворение оттого, что умеет не отрываться от простого народа, несмотря на свой высокий чин.
15. Следующая группа – это когда говорящий с помощью инвективы хочет привлечь к себе всеобщее внимание. Деревенский сказочник в былые времена мог предварять свой рассказ какой-нибудь неприличной прибауткой, никак не связанной с основным текстом, но зато вызывающей всеобщий смех. Избавим читателя от примеров этого сомнительного юмора, но вспомним, что нечто подобное и сегодня существует в городском фольклоре. Правда, они оторвались от последующего текста, это самостоятельные произведения, ничего не предваряющие. Обычно это стихи, достаточно примитивные, построенные на разнообразных сочетаниях непристойностей. Впрочем, надо признать, встречаются и рифмовки, позволяющие говорить об определённых литературных способностях анонимных авторов и даже, в отдельных случаях, о знакомстве их с классикой:
Цветёт и пахнет вся Европа,
У нас же смрад, спасенья нет.
Читатель ждёт уж рифмы «розы», —
Так получи её, эстет!..
В некоторых случаях используется довольно сложная игра: вместо ожидаемого подсказываемого рифмой непристойного слова предлагается другое, которое тут же рифмуется с вполне пристойным, отчего читатель чувствует себя одураченным:
Себя от старости страхуя,
Вошли в Госстрах четыре… деда.
Они пришли после обеда,
О бренной юности тоскуя.
В ночной тиши на водной глади
Стиль брасс показывали… девы.
Они резвились, словно евы,
На водной глади в Ленинграде.
В следующем четверостишии автор как бы пытается идти по тому же пути, но в конце притворяется, что «не выдержал стиль»:
У виноградника Шабли
Пажи принцессу у…видали.
Сперва сонеты ей читали,
Но позже всё же уебли.
Анекдот:
Конферансье – залу: Шарада. Первый слог – это то, что нам всем столько лет обещали. Второй – это то, что мы в конце концов получили. А в целом – это моя фамилия. Как меня зовут?
Зал (хором): Райхер!
С определёнными оговорками к этой функции можно отнести инвективную лексику в современной поэзии, сознательно насыщенной вульгаризмами, эпатажным языком улицы. Именно такой язык кажется наиболее естественным певцам хулиганства как образа жизни, бардам карнавала, вовлекающим в свою орбиту всех, находящихся вблизи. Есенин хотел «луну из окна обоссать».
У Тимура Кибирова:
Это всё моё, родное,
это всё хуё моё!
То раздолье удалое,
то колючее жнивьё.
То берёзка, то рябина,
то река, а то ЦК,
то зека, то хер с полтиной,
то сердечная тоска!
У И. Иртеньева:
Какая ночь, едрить твою!
Черней Ремарка обелиска.
16. Важная функция инвективы – сбить противника с толку, отвлечь его внимание от чего-то, что необходимо скрыть, например, собственный страх или уязвимость. Как известно, лучший способ отступления – наступление. Пример из рассказа А. П. Чехова:
– Кто тут?
– Я, батюшка, – […] отвечает старческий голос.
– Да кто ты?
– Я… прохожий.
– Какой такой прохожий? – сердито кричит сторож, желая замаскировать криком свой страх. – Носит тебя здесь нелёгкая! Таскаешься, леший, ночью на кладбище!
Такое желание «ошарашить», чтобы получить известный выигрыш во времени, часто приводит к необходимости употребления очень грубых инвектив, особенно связанных с упоминанием родственников, а также наиболее древних, ныне попавших в разряд вульгарных, жестов типа фиги, задирания подола платья, обнажения нижней части тела и проч.
Это очень древняя традиция. В определённой степени подобные жесты и восклицания идут от шаманских ритуальных плясок и выкриков. У эстов инвектива помогала при нежелательной встрече. Брань могла сопровождаться плевком. Русского лешего тоже можно было отогнать матом. Пример из романа В. Астафьева:
Поймав себя на том, что он думает о шаманке как о живом, на самом деле существующем человеке, Коля громко кашлянул, нарочито грязно выругался, плюнул под ноги пренебрежительно и поспешил к зимовью.
Как видим, перед нами что-то вроде своеобразного оберега. В смягчённом виде эту традицию можно усмотреть среди детских дразнилок. Что-то похожее встречается в современной тактике спортивной борьбы.
17. Очень близка к этой функции функция инвективы как средства передачи оппонента во власть злых сил. Речь идёт о выражениях типа «Чёрт бы тебя побрал!», «Иди к чёрту!», английский «Go to hell!», немецкий «Zum Teufel mit dir!», итальянский «Va a diavolo!» и другие подобные. Вульгарные варианты строятся главным образом по модели «Иди ты в…», «Иди ты на…» и тому подобное В них можно усмотреть обвинения мужчины в принадлежности к женскому полу, гомосексуализме и прочие.
18. В самом тесном родстве с этой функцией находится функция магическая, восходящая к древней уверенности в священной силе слова. Это различные клятвы, божба и прочее типа русского «Богом клянусь!», «Разрази меня гром!», английский «By God!», «Christ!», французский «Nom de deu!», испанский «Por vida de Dios!», итальянский «Per la Madonna!» и многие другие. Не следует думать, что перед нами сравнительно мягкие возгласы, некоторые из них воспринимаются в своей культуре как чудовищные оскорбления общественной морали, много хуже русского мата. В любом случае перед нами богохульства, упоминания имени Господа всуе.
В русской «блатной музыке» эту роль играют общеизвестные вульгаризмы:
Сукой буду по-ростовски,
Блядью буду по-московски,
Пайку хавать, век страдать
И свободы не видать!
19. В некотором родстве с этой и некоторыми предыдущими функциями находится тоже очень древняя: дать говорящему ощущение власти над «демоном сексуальности». Иными словами, обращаясь к инвективе, человек подсознательно выражает тревогу за своё сексуальное здоровье. Это что-то вроде посвистывания суеверного человека, проходящего ночью через кладбище, уверение самого себя, что ему не страшно. Человек может свободно говорить о том, что его на самом деле очень волнует. Тогда он может обратиться к непристойным куплетам, скабрёзным частушкам или сальным анекдотам. Особенно это характерно для людей среднего или старшего возраста, уже ощущающим проблемы со своим сексуальным здоровьем.
Впрочем, к подобному же жанру могут обращаться и подростки, пытающиеся доказать с помощью непристойной лексики (а в недавнем прошлом – рисунками на заборах) свою мужественность, жёсткость, твёрдость характера, агрессивность. Выраженная таким образом насмешка над сексуальными ощущениями нередко играет у них роль серьёзной психологической разрядки. Некоторые сексопатологи даже советуют обратить внимание на соответствующее поведение подростков: если в период полового созревания человек совершенно избегает пользоваться непристойной лексикой, это может свидетельствовать о проблемах с его сексуальным здоровьем: ведь иной лексики у человека может просто не оказаться или она будет выглядеть крайне неуместной.
20. Инвектива может оказаться полезной для демонстрирования своей половой принадлежности. Эта функция помогает объяснить, почему в большинстве культур мужчины прибегают к услугам инвективы чаще, чем женщины. По мнению некоторых исследователей, мужчинам сложнее, чем женщинам, доказать свою половую принадлежность. Чтобы доказать, что она женщина, ей достаточно родить. Мужчине же постоянно приходится доказывать, что он «настоящий мужик». Среди таких «доказательств» – бесстрашие в нарушении разнообразных табу, прежде всего сексуальных.
Подтверждением сказанному может служить наблюдение, что женщины, осознающие свои равные права с мужчинами (феминистки), охотнее прибегают к инвективам, чем женщины, живущие по традиционной модели и не стремящиеся вести себя во всём подобно сильному полу.
21. Очередная древняя функция инвективной лексики – осмеяние с оградительной целью, когда позор фиктивный имеет целью предотвратить позор истинный. Оскорбление наносится доброжелателями. Вспомним в этой связи «злопожелание» охотнику: «Ни пуха ни пера!» или английское пожелание удачи: «Break your leg!» («Чтоб тебе ногу сломать!») Именно с такой целью на русской свадьбе было принято поношение жениха – это так называемые «корильные песни», иногда внешне очень обидные. С этой же целью римские солдаты осыпали оскорблениями полководца-триумфатора. Сюда же можно отнести и выбор нашими предками уничижительного имени для родившегося ребёнка, чтобы демоны не покусились на столь ничтожный предмет. Обряд поношения у африканского племени ндембу так и называется: «Говорить о нём злобно и оскорбительно». Во время этого обряда соплеменникам нового вождя не возбраняется осыпать его бранью и самым подробным образом припоминать ему и предшественнику возможные обиды. Всё это сопровождается унизительными церемониями, вождю же впредь категорически запрещается припоминать своим обидчикам то, что они с ним проделывали.