На первый взгляд перед нами просто идеальная модель поведения, когда не нужны никакие институты сдерживания отрицательных чувств – их просто нет. Не нужно никого принуждать вести себя мирно и спокойно и уж, естественно, некого наказывать за «плохие слова».
Но всё не так просто. Принципиальное отсутствие механизма «выпускания пара» недопустимо в нормально функционирующем человеческом обществе: ведь этот «пар» накапливается в любом коллективе, и шерпы не исключение. Поэтому шерпы вынуждены искать и находить какую-то замену такому механизму.
Прежде всего, не все табу соблюдаются одинаково ревностно. Если убийство и его попытки запрещены очень строго, запреты на «гневные слова» больше декларируются, чем выполняются на деле. Без перебранок дело, по-видимому, не обходится.
Но оказывается, что одних таких «гневных слов» порой бывает недостаточно. Требуется что-то покрепче. И поэтому важное значение в культуре шерпов приобретает механизм так называемого «вышучивания» на пирушках. Имеется в виду практика шутливого задирания друг друга, которое иногда переходит в грубые выпады, на которые, однако, запрещается обижаться.
Понять, почему этот метод пользуется успехом, помогает указание этнографов на крайнюю обидчивость шерпов и болезненную реакцию даже на слабую критику в свой адрес. Малейший косой взгляд соседа заставляет шерпа волноваться и начинать выяснять причины такого поведения. Что очень важно, этика шерпов заставляет их искать названные причины прежде всего в себе, а не в соседе.
В таких условиях «вышучивание» воспринимается весьма серьёзно: с одной стороны, перед нами «всего лишь» шутка, с другой – всё равно очень неприятно. Соответственно и реакция может быть разной. Обычно все окружающие весело смеются над жертвой шутки, и сам вышучиваемый охотно участвует в веселье. Достигается желаемая разрядка: шутка принимается и в то же время ощущается как агрессия. Получается что-то вроде прививки от болезни с помощью малой дозы болезнетворных бактерий.
Но бывает, и нередко, другой исход: обидчивый шерпа не выдерживает насмешек, и вместо добродушного смеха кидается на соседа с кулаками. А это ещё более тяжёлое нарушение табу. «Вышучивание» не сработало, приём разрядки дал сбой.
Этим объясняются возникающие время от времени в общине шерпов психологические взрывы, скандалы, внешне выглядящие как истерические всплески: агрессивные эмоции так или иначе должны вырваться наружу, какие бы религиозные цепи их ни сдерживали.
Вряд ли удивительно поэтому, что такая модель поведения характерна в основном для таких вот небольших изолированных культур: в открытом развитом цивилизованном обществе она оказалась бы нежизнеспособной.
Тем не менее она существует, и не только в шерпской группе. Вот описание очень похожего поведения чукчей писательницы Г. Башкировой:
«У чукчей […] ещё в начале XX столетия потрясённые исследователи наблюдали странные сцены. Время от времени кто-нибудь из членов небольшого их коллектива устраивал то, что среди цивилизованных людей принято называть истерикой. Человек раздевался донага, выбегал на снег, последними словами ругал своих близких, бросал им в лицо ужасающие обвинения, рыдал, рвал на себе волосы, грозил покончить с собой. За ним ходили, успокаивали, затем бережно укладывали спать. Наутро поскандаливший просыпался умиротворённым и счастливым; все остальные делали вид, что ничего не произошло. Когда однажды европейский врач, наблюдавший подобную сцену, попытался вмешаться – дать брому, валерьянки, его жёстко остановили: «Не мешайте! Так надо!»
Жизнь в условиях Крайнего Севера тяжела даже для носителей местной культуры: здесь и длительное пребывание в тесноте, долгое пребывание в темноте полярной ночи, недостаток кальция в организме. Когда психологический стресс оказывается слишком большим, организм срывается и реагирует истерическим всплеском. Причём этот срыв не планируется, он – неизбежное следствие отсутствия традиций и ритуалов, которые помогли бы это стресс снять. «Вышучивание» шерпов, по-видимому, как-то помогает, но только как вспомогательное средство. Помогают и чукотские истерики.
Ещё один пример примерно из того же северного ареала. О нём пишет известный лингвист Й. Хёйзинга, описавший своеобразные «хульные состязания» эскимосов, игравшие, помимо всего прочего, роль судебной тяжбы:
«Если у одного эскимоса имеется жалоба на другого, то он вызывает его на барабанное или песенное состязание. Племя или клан собираются на праздничную сходку в самых лучших нарядах и в атмосфере веселья. Оба противника поочерёдно поют друг другу бранные песни под стук барабана, упрекая один другого во всевозможных проступках. При этом не делается различий между обоснованными обвинениями, нарочитым высмеиванием и низким злословием. Так, один из поющих перечислил всех соплеменников, съеденных женой и тёщей его противника во время голода, и настолько поразил слушателей, что они разразились слезами. Попеременное пение сопровождается телесным воздействием и причинением физических неприятностей: дышат и сопят друг другу в лицо, бьют противника лбом, разжимают ему челюсти, привязывают к палаточной жерди – и всё это «обвиняемый» должен сносить совершенно невозмутимо и даже с насмешливой улыбкой. Присутствующие подхватывают припев, хлопают в ладоши и подстрекают противников. Некоторые же сидят, погрузившись в сон. В промежутках обе противные стороны общаются друг с другом подобно добрым друзьям. Заседания, посвящённые подобному единоборству, могут растягиваться на годы; стороны всякий раз придумывают всё новые песни и указывают на всё новые преступления. В конце концов собравшиеся решают, кого нужно объявить победителем. После этого дружба восстанавливается, но бывает и так, что семейство, пережившее позор поражения, вовсе уходит прочь».
Й. Хёйзинга отмечает и другие подобные традиции, причём едва ли не всякий раз дело могло кончиться миром, а могло скандалом, кровопролитием или сражением. Доисламские арабы устраивали настоящие большие состязания, которые могли выливаться в убийство или межплеменную войну. В древнеисландских сагах за одну лишь хульную песню в свой адрес герой собирается выступить против Исландии. А вот у древних германцев зафиксирован мирный исход такого соревнования в хуле, когда после очень обидных выпадов король удерживает бранящихся от рукоприкладства, и на этом они радостно приводят пир к завершению.
Большей частью такая модель поведения характерна для небольших групп. Но в определённой мере заимствовать её могут и большие народы. Вот описание традиционного предновогоднего «сезона крика» в Японии. После многочисленных предпраздничных пирушек всегда тихие и вежливые японцы вдруг принимаются пинать уличные фонари, опрокидывать мусорные урны, издавать оглушительные вопли. В Токио проводится «конкурс крикунов», когда после долгих месяцев сдерживания японцы получают возможность во всеуслышание излить свою ярость по поводу посетивших их в истекшем году неудач: неприятностей по службе, семейных неурядиц, любовных треволнений и так далее: «У меня ушла жена!», «У меня с верёвки украли всё бельё!» – кричат они. Когда кончается конкурс, полностью восстанавливается и обычная японская модель поведения.
Вряд ли удивительно, что такая модель существует как основная только в небольшом числе национальных культур: в большом масштабе она явно оказалась бы нежизнеспособной. Собственно, и в Японии подобные конкурсы – курьёзный эпизод: как было показано выше, в основном японцы справляются со стрессами иначе.
И тем не менее такая модель существует, и само её существование заставляет сделать важные выводы. Чтобы их сформулировать, сравним модели поведения европейцев, японцев и шерпов.
Из сказанного выше очевидно, что японская культура по сравнению с европейской сильно «зажата» всевозможными ритуальными ограничениями, в то время как культура шерпов, наоборот, стремится в противоположную сторону, отвергая ритуалы или, по крайней мере, сводя их к минимуму. Культура общеевропейского типа должна находиться на такой шкале где-то посередине, ибо она не столь жёстко самоограничена, как японская, но и не столь экстремистски анархична, как у шерпов.
Именно эта позиция и обеспечивает ей популярность в большинстве культур: в ней в более или менее приемлемой пропорции находятся все элементы механизма общения.
Три источника, три составные части нормального общения
Таким образом, для нормального функционирования общества полезно наличие всех трёх элементов: 1) социальных институтов принуждения (кодексы чести, уголовные кодексы, суды, уставы и так далее), 2) бранного словаря, 3) словаря, содержащего учтивые, этикетные выражения. Отсутствие или недостаточное присутствие одного из этих каналов заставляет общество искать другие пути трансформирования эмоций. И некоторые из этих путей могут оказаться социально опасными.
Разумеется, вряд ли можно научно доказать прямую связь между, например, утратой бранной лексикой «облегчающей душу» функции и ростом преступности – особенно вандализма, физической агрессии, немотивированных случаев насилия и тому подобного; однако исключить такую связь нельзя.
***
Подведём итог всему сказанному выше.
Энергия, порождённая совершенно определёнными импульсами (агрессия, ненависть), может воплотиться в свою противоположность (дружба, приязнь). Объяснение этому феномену может быть дано лишь в случае, если постоянно помнить о самой тесной связи агрессивности и миролюбия, священного и обыденного характера явления. Эта тесная связь изначально присуща поведению человека. Хотя вполне вероятно, что поначалу агрессивность генетически противостояла только нейтральному состоянию организма и лишь позже как бы генерировала из себя противоположную эмоцию (любовь, притягивание).
Можно выделить: а) национальные культуры, в которых одним из способов «выпускания пара» является словесная агрессия (всевозможные словесные инвективы), б) культуры, для которых в целях разрядки более желанным является неукоснительное соблюдение правил этикета (ритуалы, общественные институты, другие общественно одобряемые средства) и в) культуры, стремящиеся как-то обойти проблему.