Во всяком случае, отмечается, что слово «ass» обозначает просто осла как домашнее животное и произносится [æs]; когда же оно употребляется в оскорбительном смысле («Какой же ты осёл!»), нередко предпочитается произношение [æ:s]. Правда, в последнее время форма с кратким гласным, по-видимому, предпочитается в обоих значениях. Дело в том, что ass, как известно, может употребляться ещё и в вульгарном смысле как русское «жопа», так что ass в любом случае звучит достаточно грубо, хотя и не так грубо, как близкое по значению arse [α:s].
Сравни озорной стишок:
There was a young lady called Glass,
Who had a beautiful ass,
Not round and pink,
As you might think,
But gray, and had ears, and ate grass.
Шутка явно построена на одинаковом произношении сова ass в обоих значениях. Как любую игру слов, перевести её можно только с оговорками: «Жила-была молодая леди по имени Гласс, у которой был красивый задик (или: у которой был красивый ослик). Но не кругленький и розовый, как вы могли подумать, а серенький, с большими ушами, который кушал травку».
Однако в других случаях, не столь уж редких, противопоставление долгих и кратких гласных с той же целью сохраняется. В практике афроамериканцев для выражения благосклонного отношения слово «bad» (плохой) произносится [bæ:d]. То есть если «bad» означает именно «плохой», то оно произносится [bæd], а если «bad» означает «хороший», то [bæ:d]. Комплимент темнокожего юноши своей девушке мог бы звучать: «Baby, you look bad!» [bæ:d].
Впрочем, в присутствии автора этих строк белый американец тоже восхищённо воскликнул, услышав остроумную музыкальную шутку: «That was bad» [bæ:d]!
Английское «bastard» обычно произносится [bæ:stәd] как термин, означающий ребёнка, рождённого вне брака, и как [bæstәd] в резко отрицательном смысле (ублюдок, выблядок). Однако слишком частое сниженное его использование в военном жаргоне привело к тому, что вначале оно стало употребляться в нейтральном смысле, а затем в… ласкательном. В результате жаргон лишился очень выразительного бранного слова, которое впрочем, очень быстро в него вернулось – но в фонетически изменённом виде [b٨stәd]. То есть на этот раз эмоционально нагруженной по контрасту оказалась форма с кратким корневым гласным.
В произношении, характерном для англичан Южного Уэльса, «fuck» произносится [f٨k], если имеется в виду соответствующее действие, но [fә:k], в качестве бранного междометия.
Фонетическое искажение в ольстерском английском не связано с долготой и краткостью, но само его наличие не вызывает сомнения. Сравним «Jesus!» в религиозном контексте и «Jasus» [dzeizәs] – в инвективном. Соответственно «Devil!» и «Divil!» В фарерском языке просто «дьявол» – «djevil», а то же понятие в ругательстве – «devil».
Наконец, говоря о словах этой группы, упомянем слово из совершенно другой культуры – японское «Чикусоо!» или в более эмоциональном варианте «Кончикусоо!» С краткой конечной гласной («Кончикусо» это слово эмоционально нейтрально и означает животную стадию в буддистской теории перевоплощения. В оскорбительном смысле (сравним русское «Скотина!») конечное «о» удлиняется. В настоящее время это слово утратило прежнее резко негативное значение и употребляется в роли примерно русское «Сукин сын!» или английское устаревшего «God damn!»
Одним из наиболее табуированных слов является имя божества. Отсюда неудивительно существование многочисленных способов как-то назвать его, избегая точного наименования. Англ. «God» [god] можно исказить как [g٨d], что предполагает уменьшение священной силы слова и снижает опасение, что произнесение священного имени навлечёт неприятности на говорящего. Второе произношение [go: d], наоборот, удлиняет корневую согласную и преследует противоположную цель – придать слову ещё больший вес. Особый священный характер этого произношения виден и из того, что именно этот вариант (в написании Gawd) был запрещён в нерелигиозном контексте в ряду других наиболее грубых богохульств в специальном кинокодексе США 1930 года.
Такие сложные взаимоотношения священных и сниженных понятий и слов, даже возможность их сосуществования в некотором комплексе убедительно подтверждает практическую неразделимость высокого и низкого, священного и обыденного, а в конечном счёте – любви и ненависти.
Независимо от того, осознаёт это человек или нет, для него существует некий сложный комплекс, объединяющий в своём значении «плюс» и «минус». Можно даже говорить о своеобразной паре «запрещённое слово – облагораживающее его искажение», «престижное произношение – непрестижное произношение» и так далее.
«Печатное» и «непечатное»
Одной из важных особенностей всякой инвективной лексики является устная форма её существования. Резкость и недопустимость инвективы стремительно возрастает, если из устной речи она проникает в печать, звучит со сцены или с экрана. Табу на подобные словоупотребления настолько сильны, что у большинства стран существуют не только общественные, но и юридические запреты на произнесение и написание(напечатание) определённых слов.
Можно назвать минимум два объяснения разной силы воздействия устной и письменной инвективы. Прежде всего это само происхождение инвективы, огромный дочеловеческий период её бытования и «допечатный» период её развития. Именно это обстоятельство привело к возникновению у инвективы свойства своеобразной импульсивности, спонтанности, неожиданности и недолговечности. Инвектива, зафиксированная на бумаге, теряет это свойство и взамен приобретает противоположное. Теперь её можно обдумать, вернуться к ней, предъявить в качестве доказательства и так далее. Другими словами, её воздействие искусственно удлиняется и усугубляется.
Запрет на написание и напечатание «непечатных» слов приводит к многочисленным попыткам его обойти или найти приемлемый компромисс. Здесь возможны значительные колебания. До недавнего времени в очень большом количестве стран наиболее грубые инвективы появлялись в печати только в виде условных обозначений (первых букв инвективы, точек и тому подобное), описаний в усечённой форме или с заменой наиболее социально неприемлемой части нейтральным словом («Мать твою налево!», «Мать твою туда и растуда!»), а также развёрнутых описаний типа «Он грязно выругался». Сравним характерный пример последнего приёма:
«…А чего мне бояться? – распоясался председатель. – Я всё равно на фронт ухожу. Я их…» Тут Иван Тимофеевич употребил глагол несовершенного вида, по которому иностранец, не знающий тонкостей нашего языка, мог бы решить, что председатель Голубев состоял с работниками учреждения в интимных отношениях. Чонкин был не иностранец, он понял, что Голубев говорил в переносном смысле. Председатель перечислил ещё некоторые государственные, партийные и общественные организации, а также ряд отдельных руководящих товарищей, с которыми в переносном смысле он тоже находился в интимных отношениях»
В английской (британской) традиции печатание наиболее грубых вульгаризмов то разрешалось, то запрещалось, соответствующие слова то печатались с помощью первой и последней буквально то заменялись точками или звёздочками. До известного закона 1960 года опубликование некоторых слов в полном виде могло вызвать судебное преследование. Исключение делалось только для классических произведений прошлых веков, например, изданий Дж. Чосера.
В 1931 году известный английский лексиколог и лексикограф Э. Партридж переиздал с дополнениями словарь жаргонизмов Ф. Гроуза, одно из немногочисленных изданий, включающих основные слова «грязной дюжины». Издатели понимали, что рискуют и были очнь осторожны. Всё издание было распространено по подписке и вышло ограниченным тиражом. Все соответствующие слова были изображены там с помощью первой и последней букв.
Ещё несколько десятилетий назад пресловутое «damn» звучало в США настолько оскорбительно что для обхода цензуры и смягчения впечатления приходилось идти на всяческие ухищрения. В знаменитом американском фильме «Унесённые ветром» (1939) сакраментальная фраза «My dear, I don’t give a damn!» (по впечатлению соответствует примерно «Пошли они все в жопу!») даже произносилась, вопреки всем правилам, с ударением на невинном глаголе «give», чтобы смягчить впечатление от «damn».
В то время это слово входило в список слов, запрещённых к употреблению на киноэкране, и было внесено авторами фильма как сознательный вызов политике Ассоциации кинопродюсеров и дистрибьютеров США. Судебного преследования избежать не удалось. На суде авторы фильма утверждали, что это слово было им необходимо, так как оно производило требуемое драматическое напряжение. В конечном счёте спорное слово в фильме удалось сохранить, но авторы были оштрафованы на 5 тысяч долларов. Весь процесс привёл к дальнейшей либерализации политики Киноассоциации.
В настоящее время англоязычные словари воспроизводят инвективную лексику в полном виде. Непристойные инвективы регулярно произносятся с кино– и телеэкранов. Инвективы, употреблённые в кинофильмах, осуждаются меньше, чем такие же инвективы с экрана телевизора: предполагается, что посещение кино – частное дело зрителей, в то время как телевизионные приёмники – обязательный предмет в каждой семье: так что получается, что зрителям и слушателям сквернословие принудительно навязывается.
Мало помалу отношение к сквернословию в США всё больше и больше либерализируется. В штате Массачусетс уже несколько десятилетий назад было принято решение, что брань в общественном месте, за которую раньше можно было попасть под суд, больше не принадлежит запрету, если она не ведёт к насильственным действиям. Ещё раньше штат Юта вынес решение, что сквернословить или не сквернословить – личное дело самих граждан, и запрещать в данном случае равносильно покушению на гражданские права.