Показательно, что священный характер экскрементов стимулирует их инвективное использование. Существуют первобытные культуры, в которых допускается любой аспект обсуждения сексуальных тем, в то время как даже простое упоминание об отправлении естественных надобностей считается непристойным.
В этом отношении любопытна культура аборигенов Тикопии (остров в западной части Тихого океана). Проблемы взаимоотношения полов здесь уступают по важности проблемам добывания скудной пищи. Неудивительно, что священное отношение распространяется здесь в первую очередь не на секс, а на пищу, с которой и связаны основные табу. Именно с пищей ассоциируются и наиболее резкие инвективы. Наибольшей популярностью пользуются инвективы, включающие наименования несъедобных предметов – прежде всего экскрементов. Таково, например, пожелание, чтобы отец или другие родственники оскорбляемого ели экскременты. Распространенное средство самоуничижения в религиозной церемонии: «Я ем твои экскременты!» и даже: «Я десятижды ем твои экскременты!».
Представляется, что именно одновременно священный и сниженный характер отношения к экскрементам делают их такими желанными компонентами инвектив и инвективных действий. К таким действиям можно, например, отнести просто желание оскорбить, отсылая оппонента в телесный низ.
Но возможна и другая цель – вывернуть наизнанку все самые священные для общества понятия, осмеять адресата. Сравним такие распространённые художественные, мифические или фольклорные эпизоды, как смерть во время дефекации или испускания газов. В «Кентерберийских рассказах» английского средневекового писателя Д. Чосера человек, которому шутки ради в лицо выпустили газы, от этого чуть не ослеп.
Неудивительно, что тема экскрементов входила обязательным компонентом во все варианты «юродского осмеяния» любой религии. Последователи дзен (чань) – буддизма в момент достижения состояния «Великого озарения» (сатори) разражались безумным хохотом, жгли священные рукописи и изображения, сквернословили и пускали газы.
Но возможно обращение к соответствующим действиям и ещё по нескольким причинам: например, из желания унизить свою телесную оболочку. Таково поведение юродивых.
Наконец, можно упомянуть противоположную эмоцию – дьявольскую гордыню. Соответствующее поведение зафиксировано в церковном искусстве в виде скульптурных и прочих изображений дьявола в весьма недвусмысленных позах, на корточках. Таким способом демонстрируется дьявольское презрение к освящённым религией ритуалам.
Как видим, один и тот же физиологический акт может быть интерпретирован несколькими способами – как гордыня, самоуничижение, презрение к физическому в человеке и так далее.
Очевидно, что использование скатологической инвективы могло иметь в своей основе любой из трёх мотивов. То есть послать человека в телесный низ или связать его с понятиями экскрементов можно было или сознательно нарушая общечеловеческие табу, или по-шутовски выворачивая наизнанку все самое священное для общества, или, наконец, сознательно поливая себя грязью с целью выразить своё пренебрежение телесной оболочкой.
Отметим также существование многочисленных шуток с упоминанием скатологизмов. Вполне вероятно, что это такая своеобразная форма протеста против запретов, исходящих от родителей, священников, органов правопорядка, особенно там, где от людей требуют соблюдение чистоты и порядка.
Раз плюнуть
Все сказанное о двойной роли выделений и соответственно о двойственном к ним отношении можно было бы проиллюстрировать и на материале других выделений, в том числе не «нижних», а «верхних» – например, слюны. С одной стороны, слюна рассматривается как нечистое выделение, плевок оскорбителен в большинстве культур, даже если он просто осуществляется в присутствии другого человека и не демонстрирует намерения оскорбить кого-либо из присутствующих. Такое поведение единодушно рассматривается как «дурные манеры», неумение «вести себя как следует».
В китайской народной культуре плеваться в общественном месте не считается особенно предосудительным, но в настоящее время против этой привычки ведётся настоящая кампания.
В некоторых культурах мнение о нечистоте слюны может достигать крайней степени. Брамин, даже просто поднявший руку ко рту, должен немедленно умыться или переодеться.
Согласно источникам XVIII в., наиболее сильное оскорбление для мусульманина, особенно в аравийском ареале, было плюнуть ему на бороду или даже просто сказать: «De l’ordure sur ta barbe!» («Грязь тебе на бороду!», то есть что-то вроде «Я плюю, испражняюсь и так далее на твою бороду!».
Почти то же самое – в елизаветинской Англии очень грубо звучало «God’s blessing on your beard!» Шекспир, разумеется, под «God’s blessing» имел в виду нечто прямо противоположное. Борода в его время была предметом гордости.
В русских криминальных субгруппах (в местах заключения) существует действие, называемое «минирование», направленное на крайнее унижение человека, которому в пищу тайно подмешивается слюна или сперма, чтобы потом объявить ему об этом. Съевший такую пищу человек попадает в число наиболее презираемых в группе.
В этой связи интересно мнение исследователя В. Ю. Михайлина, который предполагает, что демонстрация обилия слюны восходит к демонстрации «пёсьего бешенства» атакующего врага воина, одержимого яростью. Как отмечается нами в другом месте книги, В. Ю. Михайлин возводит мат к существованию в древности института крайне агрессивных молодых воинов, ассоциирующих себя с волками. Этот же исследователь предполагает, что плевок себе под ноги есть остаток традиции волков и собак метить свою территорию.
С другой стороны, мифы и легенды неоднократно повествуют о чудесных, целительных свойствах слюны. Сравним евангельский эпизод:
Он, взяв слепого за руку, вывел его вон из селения и, плюнув ему на глаза, возложил на него руки и спросил его, видит ли что? Он, взглянув, сказал: вижу проходящих людей, как деревья.
Но не только слюна божественного происхождения наделялась мистической силой. В очистительный обряд ранних христиан входило осенение себя крестным знамением с головы до ног рукой, смоченной слюной.
Примеры включения слюны в инвективную практику упоминались выше.
Стоит привести довольно экзотическое ругательство тагалов: «Buwa ka ng ina mо!» – «Ты – смегма (секреторные выделения) твоей матери!» Автору неизвестна ни одна другая культура, в инвективной практике которой упоминалось бы это выделение.
«Зоологизмы»
Бранные ассоциации с различными животными, по-видимому, характерны для всех без исключения национальных культур. С помощью таких ассоциаций инвектант обвиняет оппонента в наличии у этого последнего определённого отрицательного качества, которое национальная традиция приписывает тому или иному животному.
Значительная часть обвинений имеет скрытый или явный сексуальный подтекст и, собственно говоря, могла бы рассматриваться в разделе, посвящённом сексуальному элементу инвективной лексики, если бы не используемое название животного.
Кроме того, возможны и «комплиментарные зоообращения» типа «Сокол ты мой ясный» или «О голубка моя!», а также комплиментарные сравнения типа «Он дрался как лев». В любом случае речь идёт об установлении некоторого сходства поведения человека и животного или их внешнего подобия. Сплошь и рядом сходство здесь чисто условное, мало общего имеющее с действительностью. По крайней мере, мы сегодня прекрасно знаем, что ворона очень умная птица, а свинья ещё и достаточно чистоплотная, и всё равно, называя человека вороной, мы имеем в виду, что он рассеянный и бестолковый, а обзывая свиньёй, хотим сказать, что он грязнуля или непорядочный. Голуби доставляют горожанам немало хлопот, раздаются даже призывы к их уничтожению, но любимая девушка – всё равно «голубка».
Во всех культурах возможны оскорбления, в составе которых животное не называется, но зато та или иная часть тела оппонента, его орган и так далее обозначаются словом, пригодным для животного, и, следовательно, его обладателю отказывается в праве считаться человеком. Сравним русские инвективные названия для частей тела человека: «морда» вместо «лицо», «брюхо» вместо «живот», «Он роет землю копытом», «Сейчас дам тебе по рылу!», «Закрой пасть!» Последнее выражение соответствует немецкому «Halt’s Maul!», как и «Halt die Schnauze!», a «Halt deinen Schnabel» – «Захлопни клюв!».
Уже простые национальные списки пар «животное – приписываемое ему свойство, переносимое на человека» обнаруживают яркую специфичность народных представлений. Естественно, что живущие по соседству народы нередко демонстрируют сходные пары.
Так, следующие латышские зоосравнения практически неотличимы от русских: «хитрый, как лиса», «глупый, как индюк», «быстрый, как ласточка (олень, серна)», «трусливый, как заяц», «смирный, как овца», «заносчивый, как петух», «трудолюбивый, как муравей» (пчела), «назойливый, как муха», «тихий, как мышь», «сильный, как бык», «голодный, как волк», «вонючий, как хорек», «слабый, как цыпленок», «черный, как ворон», «скользкий, как угорь», «голый, как церковная крыса».
Отличающихся от русских сравнений у латышей немного: «коварный, как лиса», «хитрый, как змея», «жадный, как волк», «мокрый, как крыса».
У соседей латышей – литовцев «zaltys» (уж) – это немного хитрый и злой человек. «Varna» (ворона), как и у русских, означает разиню, «asilas» (осёл) – глупца, как и «avinas» (баран) или «vista» (курица). «Karve» (корова) у них – человек неловкий, неосторожный, неуклюжий. В восклицательном, междометном смысле, вроде «Черт побери!», латыши очень часто восклицают «Rupuze!» (жаба). Как ни странно это для русского уха, поляк может ласково назвать подругу «zabko» или «zabciu» – наверно, по-русски это было бы «Жабулька ты моя!».