Что касается связи «собачьего» мата и нечистой силы, то есть возможности замены собаки на дьявола (см. примеры выше), то такая замена вполне допустима, если учесть, что собака, как будет показано ниже, могла считаться исключительно нечистым животным, спутником дьявола и так далее.
Именно поэтому в народном сознании собака могла успешно конкурировать с чёртом в других инвективных восклицаниях типа «Чёрт с ним!» – «Пёс с ним!», «Чёрт его знает!» – «Пёс его знает!» и даже «Ну его к чертям собачьим!». Вот почему обвинение в сношениях с собакой (= дьяволом) можно было понимать и как обвинение в ведьмовстве, то есть «Твоя мать совокуплялась с собакой» = «Твоя мать – ведьма!».
Однако такое объяснение «собачьего» мата не является единственным. Допустимо интерпретировать его и как способ максимального унижения матери оппонента, причём и эта интерпретация возможна в двух вариантах: 1) «Твоя мать была изнасилована собакой» и 2) «Твоя мать по собственному желанию вступила в связь с собакой». В последнем случае это оскорбление смыкается с инвективой типа «Твоя мать – шлюха!». В обоих случаях оппонент – «сукин сын». Сравним фарси «Mâdar sag!» – «Твоя мать – собака!».
Заслуживает внимания гипотеза о том, что наиболее непристойное слово русского языка – «пизда» произошло от «пёс», как и его соответствия в других языках – например, английское «cunt», французское «соп», исп. «соñо» и др. под. могут иметь отношение к латинскому «canis» («собака»). Греч, «киоп» («бесстыдный») может означать «vulva».
Как видно из приведенных выше примеров, в настоящее время инвектив, напрямую называющих собаку в качестве производителя непристойного действия, осталось мало – конечно, если не включать в это число многочисленные варианты «сукина сына» («сын суки», «сын собаки» и так далее). Даже простая инвектива «Собака!» может рассматриваться как намек на «собачий» мат, подобно тому как инвектива «Сестра!» или «Шурин!» содержат непристойный намёк в некоторых культурах (см. ниже).
Суммируем сказанное. Вначале инвектива была исключительно резкой и обвиняла оппонента в позорном или даже дьявольском происхождении, что, разумеется, имело целью понижение его социального статуса. Однако позже произошёл ряд социальных и языковых изменений, которые привели к серьёзному изменению самой сути инвективы. Прежде всего, изменилась оценка собаки, которая в одних ареалах оставалась «нечистым» существом, в других приобрела статус лучшего друга человека. К концу Средневековья охота за ведьмами стала терять свою «актуальность», так что обвинение в ведьмовстве перестало ощущаться столь остро, как раньше.
Сам факт крайней эмоциональной насыщенности инвективы «Пёс!», «Собака!» привел к эмоциональному перенасыщению и как результат – к снижению эмоциональной силы слова и его междометизации.
Когда же всё выражение с этим словом окончательно превратилось в довольно слабое восклицание, подлинный непристойный смысл всего сочетания перестал иметь большое значение, и «пёс» мог опускаться как само собой разумеющийся. С течением времени, однако, перестав употребляться на протяжении столетий, слово «пёс» забылось.
В результате такой трансформации вся инвектива неожиданно приобрела новый, очень грубый смысл, так как теперь уже основная оскорбительная роль принадлежала не псу, а самому говорящему.
В абсолютном большинстве случаев, однако, говорящий в подобных инвективах не называется, хотя и подразумевается, то есть «Ёб твою мать!» интерпретируется как «Я ёб твою мать!».
Именно отсутствие прямого упоминания говорящего заставляет подозревать, что самого говорящего в этом выражении никогда и не было, что он фактически домыслен в результате описанной выше трансформации. Эта трансформация и превратила бывшую «собачью» инвективу в одну из самых грубых для любого современного ареала.
Наконец, нельзя не упомянуть о ещё одной гипотезе, согласно которой собака вообще не имеет отношения к природе мата. Исследователь инвективного словаря в языках народов мира И. Гавран, писавший на сербско-хорватском языке, а вслед за ним и Ф. Кинер, выпустивший монографию на ту же тему по-немецки, предполагают, что первоначально мат выглядел примерно как «Пусть дьявол выебет твою мать!», а уж потом «дьявол» заменился на автора высказывания.
Таким образом, поначалу это была чудовищно богохульная брань. В своё время брань даже против матери, отца, семьи считалась «малой бранью», а всё, что поминало веру, крещение, душу и так далее – «великой бранью». Гавран утверждает, что в XVIII в. славянский мат распространился на славянских католиков и частично – далматинцев. А в XIX в. расширился богохульный набор «объектов мата», кроме матери в ход пошли Бог, Мадонна, святые, всевозможные священные предметы вроде просфоры, креста и так далее. За ними последовали власти предержащие, мирские предметы…
Думается, что и эту гипотезу можно соединить с предыдущими: один вариант не исключает и другого. Сомнение вызывает разве что утверждение, что оскорбление в адрес рода когда-либо считалось слабее оскорбления религиозных святынь: в самом крайнем случае они могли быть только равными по уважительному к ним отношению; в конце концов, родовые святыни имеют самое прямое отношение к святыням церковным. В этом убеждает инвективная стратегия неславянских, особенно южных и восточных народов.
Все сказанное касается мата, с собакой или без оной. Однако и прочие инвективы, включающие «собаку», которые сохранились до наших дней, обычно воспринимаются как достаточно грубые. Сравним в русском языке:
Исторические (былинные) примеры:
Нечестно у князя за столом сидит,
Ко княгине он, собака, руки в пазуху кладёт.
«Ай же ты, старая собака, седатый пёс…»
Пример современный:
– Дай сюда вилы, собака, и отойди от греха.
– Я не собака, а хрещёный человек. Вот отвезу – и отойду. И совсем уйду
Слово «собака» было бранным у древних греков. Сравним:
Но Пелид быстроногий суровыми снова словами
К сыну Арея вещал и отнюдь не обуздывал гнева:
«Грузный вином, со взорами пёсьими,
с сердцем еленя!»
Но раздражилася Гера, супруга почтенного Зевса,
И словами жестокими так Артемиду язвила:
«Как, бесстыдная псица,
и мне уже нынче ты смеешь противостать?»
Совершенно очевидно, что современный переводчик сказал, бы не «псица», а «сука».
Даже происхождение собаки связывалось греками с Кербером, страшным псом – сторожем адских врат.
Инвективная политика римлян мало отличалась в этом отношении от греческой.
Из современных языков стоит обратить внимание на то, что даже в японском языке, с его относительно бедным и мало популярным набором некодифицированной бранной лексики существуют инвективы, означающие «Собака!» и «Волк!».
Очень резкий характер носят оскорбления, связанные с названием собаки, в кавказских культурах, причём мусульманские традиции мало отличаются в этом отношении от христианских. В произведениях Важа Пшавелы хевсуры (христиане и кистины (мусульмане) одинаково оскорбляют друг друга «Пёс!» и одинаково рассматривают это оскорбление как смываемое только кровью. Сравним:
Грянуло ружьё Муцара (мусульманина. – В. Ж.),
Открошился выступ скал.
Крикнул кист: «Эй, пёс неверный!
Так в тебя я не попал?»
«Не попала, пёс неверный!
(слова христианина Алуды. – В. Ж.)
И не ранен раб Гуданского креста!»
В грузинской и армянской традициях исключительно грубо звучат инвективы типа «Твой отец – собака!», потому что задевают честь не только того человека, к которому обращены, но и всего клана.
Подобным же образом самое крепкое ругательство в Египте: «Ах ты, отец шестидесяти собак!» Количество собак здесь подразумевает оскорбление всего мужского состава рода адресата. Аналогичным образом построена инвектива «Bint sittin kalb» – «дочь шестидесяти собак». Другие египетские инвективы из «собачьей серии» больше напоминают европейские, например, «kalb» – «кобель», «kalba» – «сука», «ibn kalb» – «сын кобеля», «bint ilkalb» – «сын собачьей (кобелевой) религии». В отличие от многих других национальных рядов, просто «Собака!» или «Сука!» звучит слабее, гораздо слабее, нежели «Сукин сын!» и его варианты.
В армянской традиции существует инвектива, означающая: «Ты вышел из ануса собаки!»; важно, что она воспринимается отнюдь не как пустая, бессмысленная, хотя и оскорбительная фраза. Наоборот, как указывают информанты, наблюдаются случаи, когда дети, рано услышавшие это ругательство, начинают верить, что и сами они появились на свет через анальное отверстие своей матери. (Такое мнение разделяется и представителями других культур. В канадском французском (Квебек) существует одно слово, означающее вагину и анальное отверстие, а среди выражений со значением «родить ребенка» встречается «chiér un enfant» (буквально «высрать младенца») и «chiér des os» («высрать кости»), а самого младенца могут назвать «frais-chiér» (буквально «свеже-высранный».)
Достаточно оскорбительны соответствующие инвективы и в других ареалах. По-калмыцки «Собака!» звучит очень резко. Сравнение с собакой – одно из самых оскорбительных у таджиков. Ненец может очень сильно задеть честь противника заявлением, что тот «хуже, чем собака!». Особенности ненецкого языка не позволяют возникнуть инвективе «Сукин сын», поэтому соответствующее оскорбление звучит всего лишь как «Потомок собаки!», то есть примерно так же, как в