Естественно, что реакция на нарушение соответствующих табу должна была быть особенно резкой, и не только в индуизме, иудаизме или христианстве. Вот целый набор киргизской брани: «Выебу твою мать!», «Задница твоей матери!», «Выебу твою мать в задницу!», «Изобью твою мать!» и так далее. Примерно то же – у болгар: «Турям (хакам) го на майкати в устата» («суну “его” в рот твоей матери!»), «…на майкати в гьза» («…в задницу твоей матери»).
Не должен вызывать удивления и сам факт кощунственно оскорбительного соединения в одной инвективе имени матери именно с непристойным сексуальным глаголом и др. под. Для правильного понимания этого феномена полезно учесть следующее. Во многих древних национальных культурах, например в Индии, буквально тысячелетиями сохраняется самое священное отношение к проблемам секса. Примитивно-вульгарное восприятие соответствующего поведения исчезло там в незапамятные времена. Таким образом, казалось бы, что сама идея порочности сексуальных отношений не должна приходить тем же индийцам в голову. Однако в языковой практике национальных культур Индийского субконтинента имеется множество самых изощрённых непристойных инвектив, построенных именно на сексуальных мотивах.
С другой стороны, уже отмечалось, что вся христианская мораль строится, в отличие от индуистской, на представлении о греховности телесной жизни, нежелательности интимной близости и так далее.
Но и при таком кардинальном отличии одной морали от другой количество и характер европейской инвективной лексики, вопреки ожиданиям, мало отличается от индийской.
Разгадка такого «сходства несходного» кроется, как уже указывалось, в двузначности инвективы, в возможности отражения с ее помощью сразу двух явлений: священного трепета, который, как в кривом зеркале, отражается в нарушении табу с помощью инвективы, и убеждения в порочности определённых отношений, о которых можно говорить только непристойности, то есть те же инвективы. Причём пресловутая порочность есть лишь трансформация преклонения перед творческими силами природы.
Таким образом, перед нами в любом случае – всё та же попытка нарушения древнего табу с помощью инвективы.
Можно предположить, что дальнейшая судьба инвективы подобного типа будет зависеть от судеб культа матери и отношения к интимной стороне жизни в данной национальной культуре. Там, где культ матери продолжает свое существование, мат воспринимается как тягчайшее оскорбление (кавказский ареал); там же, где этот культ сходит на нет, он превращается в междометное восклицание, быстро теряющее свою взрывчатую силу (славянский ареал).
Интересно в этой связи рассмотреть инвективное поведение некоторых малозаметных субгрупп, например, детей афроамериканцев, в играх которых широко применяются инвективы, оскорбляющие мать путём соединения её имени с разнообразными сексуальными и скатологическими наименованиями. Это особенно показательно, если вспомнить о высокой роли матриархатных отношений в афроамериканской культуре.
Что еще более показательно, оскорбления матери в детских играх проводятся строго по правилам, до известного предела, переступать который строго запрещено. После того как этот предел перейдён, игровая инвектива превращается в тяжёлое оскорбление.
При чём тут сестра
Самого внимательного отношения заслуживают и все инвективы, затрагивающие других родственников, помимо матери. Из них наиболее интересны инвективы в адрес сестры. Выше уже говорилось, что в ряде культур таких инвектив много и они очень резки. Часть из них – это тот же мат, где вместо матери упоминается сетра. Таково итальянское «La fregna di tua sorella!». Но есть и более изощрённые варианты вроде арабского «Муж твоей сестры!».
Для носителя русской культуры включение сестры в инвективную практику может показаться загадкой, так как здесь нет ни единого ругательства, хоть как-то сопрягающего наименование этой родственницы.
Некоторые этнографы предполагают, что источник тут в борьбе древнего человека с половыми извращениями в виде связи с близкими родственниками. То есть уже очень давно стало понятно, что такая связь чревата печальными генетическими последствиями.
Именно на эту мысль наталкивает тот факт, что в большом количестве ареалов обвинения в адрес сестры или даже просто любые инвективы в её присутствии воспринимаются слишком уж резко. Сравним заявление туземца-полинезийца:
Если кто-то при мне выражается в присутствии моей сестры, я должен его ударить или уйти.
Как видим, в полинезийской культуре нельзя не только оскорблять сестру, но даже просто сквернословить в ее присутствии.
Сегодня эти инвективы могут пониматься как просто обвинение в неспособности постоять за честь сестры.
Обобщая, можно сказать, что универсальность и популярность большинства инвектив, построенных на сексуальных символах, отражает некоторые общие закономерности человеческого поведения.
Есть основания полагать, что они восходят к предыстории человечества, то есть что существование ряда сексуальных инвектив объясняется дочеловеческим опытом наших предков.
Обезьяна – не человек, но человек – обезьяна
Рассмотрим в этой связи так называемое подставление, практикуемое рядом пород обезьян. Это своеобразный ритуал, при котором одна обезьяна становится в сексуальную, «приглашающую» позу, а другая забирается ей на спину и выполняет несколько условных ритуальных движений. Такое поведение, по наблюдениям этологов, активно способствует регулированию совместной жизни обезьяньего стада. Оно возможно в самых разнообразных ситуациях, в том числе несексуального характера, таких как приветствие, изъявление дружеских чувств, игра, небольшое волнение и так далее.
По-видимому, во всех этих случаях животное имеет целью смягчить возможное напряжение при общении за счёт демонстрации своей покорности, привлекательности, неагрессивности. Если в напряженной ситуации верхнее положение занимает доминирующая обезьяна, то в ситуации приветствия наверху может оказаться более слабое животное.
Подобным же образом ведут себя особи, находящиеся на низших ступенях иерархической лестницы, если две обезьяны – более слабое и более сильное животное – угрожают третьей обезьяне. Если более сильное животное до этого обнаруживало агрессивность, то после выполнения описанного ритуала напряжение исчезает и инцидент считается исчерпанным.
Важно, что весь этот ритуал возможен не только между самцом и самкой, но и между самцами и даже подростками. Другими словами, этот акт являет собой символ доминирования одной особи над другой и имеет очень мало (если вообще имеет) сексуального смысла. Говорить здесь приходится уже не столько о сексуальных жестах ритуального акта, сколько о жестах, приобретших новое значение – средства ослабления напряжённости.
Такой трансформации значения жеста способствует его происхождение как из сексуальных взаимоотношений, так и из взаимоотношений детёныша с матерью, когда детёныш стремится забраться к матери на спину. Однако и это последнее применение жеста покрывания имеет в конечном счёте сексуальные корни.
Легко заметить, что подобное использование обезьянами соответствующих жестов для символизирования доминации напоминает использование сексуальной инвективной лексики и жестов в человеческой социальной группе. Как мы только что видели, жесты обезьян утратили прямой сексуальный смысл и превратились в ритуальные движения; строго говоря, в ряде культур (прежде всего в русской, английской и американской), то же самое произошло с сексуальной инвективной лексикой, превратившейся в ритуальные идиомы, сохранившие, впрочем, сильный шокирующий эффект.
При этом всего вероятнее, что идиомы, направленные непосредственно на адресата типа английского «Fuck you!», восходят непосредственно к акту подставления. (У англоязычных народов и сегодня популярно выражение «to offer the ass» («предложить задницу») в смысле «делай со мной что хочешь, сдаюсь». Общность с «подставлением» у наших обезьяньих родственников очевидна).
А вот идиомы типа английского, русского, венгерского, новогреческого или среднеазиатского мата можно считать производным образованием, возникшим не раньше, чем в человеческом обществе появились различные половые табу на инцест и проч.
В обезьяньем обществе запрета на половые отношения с матерью не существует, более того, в жизни определённых обезьяньих видов зафиксировано очень нередкое сексуальное общение молодых самцов с матерями. Нет оснований считать, что у человеческих предков дело обстояло иначе.
Естественно поэтому, что оскорбить другого через обвинение его в противоестественных отношениях с его матерью (сравним английское «Motherfucker!», «Go fuck your mother!» и тому подобное) в условиях такого предельно свободного полового общения было невозможно. И наоборот, с появлением соответствующих табу, тем более – в условиях матриархата, подобное обвинение должно было восприниматься очень сильно.
Это ни в коем случае не означает автоматического исчезновения инвективы типа «Fuck you!» Со временем появляются новые инвективы, основанные на обвинениях в нарушении новых подобных табу (гомосексуализм, половые извращения и тому подобное), а также трансформируются старые («Сукин сын!»).
В этом отношении возможны разнообразные заимствования и взаимовлияния. Так, вполне представима связь американской инвективы «Motherfucker!» с аналогичными инвективами в африканских языках, например волоф. Это слово особенно популярно среди чёрного населения США, где его значение поддерживается отрицательным отношением к мужчине в семье, ибо в большинстве случаев мужчина в семье не живет. Многими социологами американское негритянское меньшинство считается практически матриархатным.
Чрезвычайно существенно, что подобная вербальная агрессия, с одной стороны, облегчает напряжение агрессору, с другой – предоставляет адресату возможность продемонстрировать свое положение, то есть либо смириться с более низким положением, либо самому превратиться в агрессора – ответить противнику подобным же образом и, как следствие, опять-таки облегчить напряжение.