Как видим, у Ремарка перебранка превратилась в самостоятельную деятельность. Авторов подобных высказываний в значительной степени интересует не цель добиться унижения адресата, а сам процесс творчества, блеск демонстрируемых стилистических приёмов сам по себе. В приведённом примере об этом сказано прямо: «…мы расстались, преисполненные взаимного уважения». Такой результат был бы невозможен, если бы цветистые обзывания действительно воспринимались собеседниками как оскорбления.
Впрочем, не стоит забывать, что обращение к инвективе как к привычному средству общения – безразлично в каком качестве – больше характерно для людей с очень бедным словарём, неспособным выражать обуревающие их эмоции. В частности, ещё и поэтому виртуозная брань воспринимается рядовыми членами группы как недоступное большинству искусство. В книге Н. Раскина «Энциклопедия хулиганствующего ортодокса» есть такая запись.
Юрий Петрович Любимов вспоминал:
«Мне Вольпин рассказывал, как спасся с Эрдманом в лагерях, когда туда к уркам попали. Блатняга к ним подходит. «Ну что, дать тебе в долг? Дать? Ну?» – пена у него уже изо рта шла. Сейчас пришьёт. И вдруг Вольпин выдаёт ему на двух страницах зарифмованную матерщину. И блатняга обалдел. И идёт у них отвал. Театр. А они это любили. И Вольпина с Эрдманом сразу зауважали. Места на нарах уступили. И попросили матерщину на бис повторить.
Скорее всего, речь там шла о бессмысленных рифмовках, состоящих только из самых грубых русских инвектив, обычно бытующих под сомнительными названиями «Большой загиб Петра Великого», «Малый загиб Петра Великого» и прочих. Вот одна такая. Её сообщил автору Л. М. Городин, политзаключённый с двадцатилетним стажем:
…Мне с тобой не сговориться. Поцелуй лисицу в пиздицу, зайца – в яйца, собаку – в сраку, антилопу – в жопу, волка – в хуй и больше со мной не толкуй. Мать твою ети на сухом пути, тётку – в глотку, гувернанку – наизнанку. Дяде твоему в течь то, что ты ешь, матери твоей в сраку – мёрзлую собаку, чтобы она стыла, выла, лаяла, скребла, ебла и выебла такого сукиного сына, как ты. Хуй тебе жеребячий в рот вставлячий да потише вынимачий, чтобы стал ты понимать, как ебу я твою мать.
Вы заметили, что в рассказике «художественная матерщина» называется именно театром? И повторяется она не как-нибудь, а «на бис»?
Важное уточнение. Сказанное выше о любви к сквернословию людей с бедным словарным запасом, конечно, остаётся в силе. Но вот какой текст появился в Интернете. Назывался он «Любовь к алкоголю и мату: странные признаки высокого интеллекта»». Начинается он так:
Поздно ложитесь в постель, ругаетесь, как сапожник, и хаос на рабочем столе проводит в ужас? Не расстраивайтесь. Просто вы, скорее всего, очень умный человек. Так, по крайней мере, рассудили видные психологи сразу из нескольких главных университетов мира.
Группа учёных из университета американского штата Миннесота, утверждается в этом тексте, якобы заявляют, что сплошь и рядом люди с высоким интеллектом «матерятся, аки деревенский Ванька». И ограниченность словарного запаса тут ни при чём. Одним из главных свойств умного человека, говорят специалисты канадского университета Лейкхед, является проекция возможных неприятностей. В результате они вынуждены жить в состоянии перманентного стресса. Мат у них – своеобразная реакция и попытка разрядки.
К подобным сведениям из непроверенных источников следует относиться осторожно. Но если задуматься…
Что «пристало», а что «не пристало»?
Как мы можем добиться наибольшей оскорбительности? Разумеется, разнообразными способами, но один из самых нами излюбленных – приданием инвективе непристойного характера.
Прекрасно, но что такое «непристойный характер»? Вроде бы мы все это понимаем, но никто ещё не дал определения непристойности. И никогда не даст, потому что такого определения просто не может существовать. Понятие непристойности сильно менялось с течением времени – это раз. А два – оно носит национально-специфический характер. Выше мы уже говорили о том, что в одну эпоху непристойное обозначалось теми же словами, что пристойное – в другую, причём и совершаемое действие, и называемый предмет оставались теми же самыми.
Не существует ничего непристойного для всего человечества. Непристойным может быть только то, что в данной национальной культуре и в данный момент определено как непристойное.
Сколько авторитетных учёных спотыкалось об определение непристойности! Даже знаменитая «Британская энциклопедия» пишет:
Это то, что оскорбляет общественные представления о приличиях.
Как видим, перед нами повторение того же самого другими словами: непристойное – это то, что не пристойно. Понимая уязвимость такого определения, его автор добавляет:
Подобно красоте, явление непристойности зависит от личных пристрастий, что видно из невозможности дать ей удовлетворительное определение.
Очень удачно здесь сравнение непристойности с красотой: для кого-то идеал красоты – это бюст царицы Нефертити, но, скажем, Мерилин Монро оставляет совершенно равнодушным, а для других – например, для президента Кеннеди, всё было как раз наоборот. В статье из «Британской энциклопедии» даже говорится, что пятьдесят стран мира подписали международное соглашение о контроле за непристойными публикациями, однако действует это соглашение без определения, что это такое. Страны-подписанты договорились, что это понятие носит национально-специфический характер.
Специально изучающий проблему А. У. Рид определяет непристойность как такой способ упоминания о некоторых телесных функциях, который вызывает у адресата шок испуга или стыда, обычно возникающий, когда мы видим, делаем или говорим что-то «грязное». Для сравнения: нормальной реакцией на простое («пристойное») упоминание о грязи, экскрементах или телесных функциях является безразличие или отвращение. Реакция же на инвективу, всё это называющую, выглядит как «щекочущее нервы возбуждение». Как видим, исследователь попытался объяснить непонятное слово «непристойность» через столь же необъяснимое понятие «грязное», но всё же показал, что реакция на «непристойную» инвективу в основном – эмоциональная, по силе намного превосходящая ту, которая могла бы возникнуть от буквального понимания смысла сказанного.
Свою трактовку понимания непристойного предлагает известный учёный Эрик Берн. Он считает, что ощущение непристойного уходит корнями в детство, когда только и возникает восприятие тех или иных понятий как непристойных. Именно поэтому англичанина не шокирует ни немецкое «Scheisse!», ни французское «Merde!», и он может произнести их, не смущаясь, в любом обществе: усвоенные в позднем возрасте, слова эти лишены для него первичной образности, выглядят более абстрактными, чем своё английское «Shit!» (все эти три слова соответствуют русскому «говно»), которое сегодня хотя и получило права гражданства в образованных слоях англоязычного общества, но всё же воспринимается как определённая грубость или фамильярность.
Правда, если человек овладевает новым языком в совершенстве, какая-то часть подобных слов из чужого языка способна постепенно проникнуть на первичный уровень и зазвучать непристойно, подобно их английским соответствиям. Однако можно с уверенностью утверждать, что даже для очень неплохо знающих английский язык русских слово «fuck» звучит несравненно менее вульгарно и грубо, чем для тех, для кого это слово является родным. Традиционно воспитанная девушка-англичанка невозмутимо может произнести русское матерное слово, английское соответствие которому она не произнесла бы ни под каким видом. (Справедливости ради заметим, что последние десятилетия такие воспитанные англичанки – в большом дефиците.)
Таким образом, по Берну, ощущение непристойности изначально присуще человеку. Слово становится непристойным, если оно сопровождается отвратительной первичной образностью, идущей от детских ощущений. В основе своей такие слова имеют отношение к запаху и вкусу, а также к скользкому прикосновению.
Трактовка интересная, но небесспорная. Многочисленные исследования указывают на отсутствие стыда у животных и у совсем маленьких детей. Так что есть все основания считать стыд, а стало быть, ощущение стыда в «непристойной» ситуации, понятием благоприобретённым, социально воспитанным. Спокойное же восприятие иноязычной непристойности, соответствующее данной инвективе, можно легко объяснить особенностями восприятия иноязычной культуры вообще.
Поясним сказанное на примере любого иноязычного слова. У русскоязычного человека слово «лимон» вызывает слюноотделение, у него сразу возникают ощущения, связанные с опытом использования этого фрукта. А вот от английского слова «lemon», скорее всего, такой же реакции не последует, или она будет много слабее. Хотя английским этот человек может владеть на вполне приличном уровне. «Лимон» в его сознании всё-таки находится «глубже», чем «lemon».
Исходя из сказанного, целесообразно считать непристойным некий поступок или название этого поступка (действия, качества, предмета), если они способны вызвать у адресата благоприобретённое ощущение своей крайней неуместности. При упоминании этого предмета и тому подобного возникает шок испуга или стыда, то есть ярко выраженные негативные эмоции.
Определение объёма непристойного носит ярко выраженный исторический и национально-специфический характер, хотя, по-видимому, во всех культурах понятие непристойного связывается прежде всего с сексуальной и выделительной сферой жизнедеятельности.
Американский учёный Тимоти Джей советует различать два понятия: оскорбительность и оскорбляемость. Оскорбительность – это когда в слове объективно содержится значение отрицательное или вызывающее отвращение. Чем оскорбительнее слово, тем сильнее оно табуируется, запрещается к употреблению. Таким образом, «оскорбительность» есть свойство самого слова, изначально присущий ему оскорбительный смысл. Русский мат в «приличном обществе» оскорбителен сам по себе, безотносительно к личности говорящего или слушающего.