Рассорившись не на шутку, рабы вдруг принялись толкать друг друга, затем, вовсе разозлившись, вооружились палками и принялись стучать по глиняным кружкам, из которых посыпались устрицы с гребенчатыми раковинами.
Вошла молодая рабыня, одетая в полупрозрачную ткань, сквозь которую просвечивало ее точеное смугловатое тело, и принялась собирать рассыпавшие раковины, после чего с поклоном стала раздавать их гостям.
– У тебя все так необычно, – заметил Калигула, открывая раковину.
Император хотел что-то ответить, но неожиданно его лицо застыло, превращаясь в болезненную гримасу. Приподняв руку, он показал через стол на противоположную стену, туда, где на хорах играли рабы на струнных инструментах. Музыка смолкла. Окаменев, присутствующие в ужасе наблюдали за потугами императора. Тиберий Клавдий, опершись о ложе, пробовал подняться. В какой-то момент казалось, что это ему удастся, но уже в следующую секунду, ослабев окончательно, император рухнул лицом на подушки.
– Императору плохо! – закричал молоденький раб с флейтой.
– Пошел прочь! – прикрикнул на него сенатор. – Ты разве не видишь, что император просто захотел прилечь.
Рабы, поспешно спустившись с хоров по круговой лестнице, один за другим быстро исчезли за массивной резной дверью столовой.
Ошарашенный Калигула взирал на неподвижное тело великого правителя Римской империи. Под столешницей слегка раскачивался серебряный стакан, пролитое вино стекало с покрывала ложа, превращаясь в неряшливую темно-красную лужицу.
– Теперь ты император, Калигула, – торжественно произнес сенатор Макрон, – ведь именно тебя Тиберий назначил своим преемником.
Верить в смерть великого Тиберия отчего-то не хотелось – уж слишком она была неожиданной. Казалось, что это очередная забава императора, столь гораздого на шутки, – он просто решил потешить своих гостей, вот сейчас поднимется и трескучим старческим хохотом посмеется над обескураженными гостями.
Проходили минуты, но император оставался неподвижен. Если это комедия, то она начинала затягиваться.
– Гай Цезарь Калигула, пора выйти к народу и объявить о смерти императора Тиберия Клавдия Нерона, – настаивал Макрон. – Уверен, что ты будешь лучший из императоров, не забывай, что ты сын великого Германика.
Калигула тяжело поднялся. Он еще не стал императором, но бремя власти уже давило на плечи.
– Я сделаю так, как должно быть, – голос его покрепчал. – Я наследник императора Тиберия Клавдия, а следовательно, правитель Римской империи. – Его худое лицо вдруг исказилось нешуточной злобой. – Долго же я пресмыкался перед этим стариком, он не только убил моего отца, но и погубил мою мать, умершую в изгнании, а два моих старших брата и вовсе сгинули в ссылке от истощения. Мне бы следовало удавить его собственными руками, – кулаки Калигулы крепко сжались.
Неожиданно Тиберий застонал, заставив гостей оцепенеть от ужаса. За прошедшие несколько минут было произнесено столько всего, что им быть распятыми на кресте. Глаза императора смотрели на гостей сурово – в них читался безжалостный приговор.
Приподнявшись, Тиберий протянул вперед слабеющую руку и произнес:
– Дайте мне копье.
Сенатор перевел взгляд на побледневшего Калигулу. Сам он мог припомнить немало случаев, когда вот после такого дружеского обеда гости императора отправлялись прямой дорогой в клетку ко львам на съедение.
Неужели они следующие?
– Мне нужно копье! – окрепшим голосом пожелал Тиберий.
Дальше его голос может перерасти в крик, и тогда на его зов сбежится стража.
Император просто бредил! Поднявшись с удобного ложа, Макрон шагнул к Тиберию. Никогда прежде сенатор не видел императора Тиберия Клавдия Нерона на столь близком расстоянии – ведь величественный Тиберий предпочитал от простых смертных отгораживаться семью ступенями, что вели к его трону, как к Олимпу, а за обеденным столом это была всегда широкая столешница. И вот сейчас он увидел, насколько Тиберий стар: кожа на лице была желтой, с крупными порами. Ее можно было сравнить разве что с пересушенным пергаментом. Пугали лишь глаза, казавшиеся невероятно молодыми.
Уж не дьявольское ли это порождение?
Подняв подушку, сенатор приблизился вплотную. Тиберий неожиданно рассмеялся.
– Чего ты смеешься? – спросил Макрон.
– Дожить до девяноста лет, чтобы быть задушенным своим слугой.
Подняв подушку, Макрон положил ее на лицо императора и навалился всем телом.
Еще минуту Тиберий слабеющими руками пытался отпихнуть от себя грузное тело сенатора, а потом затих, вытянувшись во весь рост. Приподняв подушку, некоторое время сенатор смотрел на лицо почившего императора, не в силах заглянуть в его глаза, а когда все-таки отважился, невольно вздохнул – пугающий огонек угас, как это случается с угольком, угодившим под подошву сандалии.
– Меня могут заподозрить в убийстве, – хмуро проговорил Калигула, созерцая мертвое тело императора.
Макрон уже совладал с собой и теперь говорил хорошо поставленным голосом трибуна:
– Как только ты сядешь на престол, тотчас объяви траур по Тиберию, это заткнет глотку всем недоброжелателям.
Калигула сдержанно согласился:
– Хорошо, я последую твоему совету.
Убийство императора далось нелегко. На щеках сенатора выступили крупные капли пота. Отерев влагу тыльной стороной ладони, Макрон спросил:
– Что-то я не пойму, зачем Тиберию в последнюю минуту жизни понадобилось это копье? Признаюсь, поначалу я принял его слова за обыкновенный бред.
– С этим копьем он не расставался все последнее время, – заметил Калигула. – Даже говорил, что теперь оно для него атрибут императорской власти.
На стене среди парадного оружия висело ничем не примечательное копье. По какой-то странной прихоти Тиберий отвел ему центральное место.
– Это копье того самого центуриона, что проткнул Христа.
– Христос… Это тот самый смутьян, которого распяли в Иерусалиме? Говорили, что он якобы воскрес.
– Именно так.
– Второе, что я сделаю после траура по Тиберию, так это отзову Понтия Пилата. Он не оправдал возложенных на него надежд. А копье… – Калигула снял со стены дротик. – Пожалуй, я возьму его с собой в Рим. Тиберий не однажды говорил, что оно приносит ему удачу. Надеюсь, удачу оно будет приносить и своему новому хозяину. И в-третьих, я выполню волю Тиберия и взойду на трон в той материи, что он мне подарил перед смертью.
Глава 17
Спишь, голубь?
В гараж Кирилл приехал далеко за полночь и совершенно не удивился, когда застал в нем Михаила Григорьевича. Тот по-деловому зачищал напильником заусенцы у какой-то трубки, которую вполне можно было бы принять как за вороток, столь нужный в автохозяйстве, так и за самодельный ствол. Заметив гостя, Михаил Григорьевич без суеты ослабил тиски и поднес к дымчатым линзам выточенный предмет, стремясь выявить возможные дефекты. И, видимо, не обнаружив таковых, с довольным видом положил изделие в карман халата.
– Прибыл, – протянул мастеровой. – Знаешь, давно я не выполнял такой приятной работы, а то занимаешься черт-те чем. А тут настоящим оружейником себя почувствовал. Глядишь, скоро и латы буду ковать, мне бы только кузнечному делу подучиться. Хе-хе-хе, и порядок! Держи!
Рядом со станком лежала фотография, на которой был запечатлен наконечник копья. Точность выполненной копии была просто поразительна. Кирилл Глушков был не из тех людей, кто склонен восторгаться, но в этот раз в его глазах блеснул огонек.
– Хорошая работа, ничего не скажешь. А главное, друг будет доволен. Он известный собиратель разной старины, чего у него только не встретишь!
Открыв портфель, Фомич бережно уложил в него наконечник копья.
– Очень интересная форма копья.
Михаил Григорьевич достал сигарету, небрежно чиркнув зажигалкой, закурил. Похоже, он был расположен к обстоятельному разговору, что было для него не характерно.
– Верно, очень древняя. Такие даже в Средние века не изготавливали.
– Наверняка оно откуда-то из античного мира.
– Все может быть, – неопределенно ответил Кирилл.
– Знаешь, я в прошлом году был с женой на экскурсии в Вене и нечто похожее видел в музее Габсбургов. Там лежит такое же копье. По преданию, центурион ударил им под ребро Христу. Случайно не его копию я делал? – Глаза Михаила Григорьевича плутовато прищурились.
Кирилл невольно нахмурился, не самое подходящее время для расспросов. Пусть даже безобидных на первый взгляд. Закрыв портфель, Фомич напрягся:
– У тебя богатое воображение, Григорьевич. – И уже совсем весело добавил: – Но это не так уж и плохо.
Расплатившись, Фомич вышел из гаража. Метрах в двадцати стояли двое мужчин и покуривали. Прежде в этом гаражном кооперативе он их не встречал. Наверняка какие-нибудь полуночные заказчики. Круг общения у Михаила Григорьевича широк, так что удивляться не стоит.
Фомич позабыл о незнакомцах тотчас, как только сел в автомобиль.
Кирилл крепко спал.
Некоторое время он не мог понять, что же происходит: рядом с ним, пробиваясь через глубокую дрему, раздавалась какая-то назойливая музыка, которая норовила достучаться до сознания. И только изрядно помучившись, он догадался, что это трезвонит мобильный телефон. Не открывая глаз, он пошарил рукой по тумбочке и отыскал ладонью дребезжащий телефон.
– Слушаю, – произнес Фомич, даже не пытаясь придать своему тону любезность.
– Спишь, значит, голубь? – Голос в трубке прозвучал ехидно. – Хорошая у тебя работа, однако. Вскрыл какую-нибудь хату, толкнул барахлишко скупщику и отлеживайся себе до следующего раза. А вот только нет у меня времени ждать, пока ты выспишься.
– Послушай, я тут немного…
– Знаю, ты сделал то, что от тебя требовалось. Такой шухер навел!.. Жду тебя через час. На том же месте.
Анастасия лежала, повернув голову в его сторону, слегка посапывая через приоткрытый рот. Она была лучшее из того, что ему удалось завоевать, а потому терять ее он не хотел.