Кухарка, длинная тощая особа, вид которой красноречиво свидетельствовал о том, что все жизненные соки давным-давно из неё выпарились от вечного стояния у раскалённой печи, вышла на сцену в грязном белом фартуке. Этот выход был явно подстроен директрисой и заранее отрепетирован.
– Ну вот, Ирландер, – прогремела Таррамбах, – а теперь сообщи кухарке своё мнение о её шоколадном торте.
– Он очень вкусный, – промямлил Брюс. Стало ясно, что он не на шутку встревожен тем, что будет дальше. Одно он знал твёрдо: закон запрещает Таррамбахихе бить его стеком, которым она легонько себя похлопывала по бедру. Ну, это утешение, конечно, но слабое. Кто же знает, чего можно ждать от Таррамбахихи?
– Итак, кухарка, – прокричала Таррамбах, – Ирландер остался весьма доволен твоим тортом! Он просто от него без ума. Может, угостишь его ещё? Найдётся у тебя ещё немножечко торта?
– А как же, найдётся, конечно, – сказала кухарка. Похоже, она выучила свою роль назубок.
– Так поди же принеси. Да нож не забудь.
Кухарка скрылась. И почти тотчас явилась вновь, еле переступая, покачиваясь, с явным трудом таща громадный шоколадный торт на фарфоровом блюде. Был этот торт чуть ли не в метр диаметром и весь покрыт соблазнительной шоколадной глазурью.
– Ставь на стол, – приказала Таррамбах. Посреди сцены стоял маленький столик, а рядом стульчик. Кухарка осторожно опустила на этот столик свой торт.
– Ну вот, Ирландер, – сказала директриса, и снова голос у неё вдруг стал тихим, вкрадчивым, даже добрым. – Это тебе. Всё до последнего кусочка. Поскольку вчера тебе так пришёлся по вкусу кусочек моего торта, сегодня я приказала испечь такой же, да побольше, исключительно для твоего личного пользования.
– Спасибо вам большое, – пролепетал совершенно ошарашенный Брюс.
– Кухарку благодари, не меня, – сказала директриса.
– Спасибо большое, кухарка, – вякнул Брюс. Кухарка стояла, тощая, гнутая, поджав губы, неумолимая и недовольная. Вид у неё был такой, как будто она набрала полный рот лимонного сока.
– Валяй, приступай, – сказала Таррамбах. – Что же ты не отрежешь себе хорошенький кусочек, не отведаешь?
– Как? Прямо сейчас? – осторожно поинтересовался Брюс. Он понимал, что тут, конечно, кроется какой-то подвох, но не мог догадаться, какой именно. – Может, я лучше домой его отнесу?
– Э, нет, ишь чего выдумал, – и Таррамбах хитро усмехнулась, – ты же должен лично показать кухарочке, как ты ей благодарен за труды.
Брюс не шелохнулся.
– Ну же, давай, – понукала Таррамбах. – Отрежь себе ломтик и скушай. Не до вечера же нам тут с тобой торчать.
Брюс взял нож и собрался вонзить в торт, но вдруг замер. Оглядел торт. Потом посмотрел на Таррамбах, на тощую кухарку с лимонным соком во рту. Дети в зале, все как один, внимательно смотрели и ждали, что будет. Что-то ведь точно будет, в этом никто не сомневался. Не из таковских Таррамбахиха, чтобы дать кому-то целый шоколадный торт, просто так, по доброте сердечной, мол, кушай на здоровье. Многие думали, что в этот торт напихали перца, налили касторки, одним словом, подмешали какой-то ужасающей дряни, от которой Брюса кошмарно вырвет. А вдруг это даже мышьяк, и тогда он вообще через десять минут умрёт? Или, может, в этом торте заложена мина и, как-только его надрежут, он взорвётся – и конец Брюсу Ирландеру! Ни один человек во всей школе не сомневался, что Таррамбахиха на такое способна.
– Не надо мне его, – сказал Брюс.
– Хоть попробовал бы, щенок невоспитанный, – прошипела Таррамбах. – Кухарку обижаешь.
Очень-очень осторожно мальчик отрезал тоненький ломтик торта. Поддел его, подвинул. Потом отложил нож, взял липкий ломтик в руки и принялся есть – очень-очень медленно.
– Ну и как? Вкусно? – спросила Таррамбах.
– Очень вкусно, – жуя и глотая, промычал Брюс. С ломтём было покончено.
– Бери ещё, – велела Таррамбах.
– Хватит с меня, спасибо, – пробормотал Брюс.
– Сказано тебе, бери ещё, – отчеканила Таррамбах, и теперь уже металл явно звякнул в её голосе. – Ещё кусок! Кому говорят?
– Да не хочу я больше, – сказал Брюс.
И вдруг Таррамбахиха взорвалась.
– А ну лопай! – заорала она, хлеща себя по бедру стеком. – Я сказала – лопай, значит – лопай! Торта захотел? Украл? Стибрил? Слямзил? Так вот тебе торт! Пожалуйста! Получай! И ты его съешь! Не сойти тебе с этой сцены, и ни единый человек не уйдёт из-зала, пока ты не слопаешь весь этот торт, который перед тобой стоит! Я понятно объясняю, Ирландер? Ты всё усвоил?
Брюс посмотрел на Таррамбах. Потом посмотрел на громадный торт.
– Жри! Жри! Жри! – визжала Таррамбахиха.
Очень, очень медленно Брюс Ирландер отрезал себе ещё кусок и начал есть.
Матильда смотрела на него как зачарованная.
– Думаешь, он это осилит? – шепнула она Лаванде.
– Нет, – шепнула Лаванда в ответ. – Исключено. Его и от половины стошнит.
Брюс жевал. Покончив со вторым куском, он в сомнении поднял глаза на Таррамбах.
– Жри! – взревела она. – Жадные воришки, жулики, любители полакомиться чужим тортом, пусть получают свой собственный торт! Жри давай! Живей! Живей! Мы не можем весь день тут с тобой цацкаться! И что это ещё за передышки? В следующий раз передохнёшь, когда всё слопаешь! Не сдохнешь! Не то тебе прямая дорога в карцер, причём я сама за тобой дверь запру, а ключ в колодец выброшу!
Брюс отрезал третий кусок и стал жевать. С ним он разделался быстрей, чем с двумя предыдущими, тотчас схватил нож и снова вонзил в сладкую глазурь. Как ни странно, он, кажется, набирал скорость.
Матильда, восторженно глядя на Брюса, пока не замечала в нём никаких признаков недомогания. Он даже, можно сказать, теперь держался как-то уверенней.
– Он держится молодцом! – шепнула она Лаванде.
– Скоро его вырвет, – шепнула та, – ой, что будет, ужас!
Разделавшись с доброй половиной гигантского торта, Брюс Ирландер на две секунды приостановился и несколько раз глубоко вздохнул.
Таррамбахиха стояла – руки в боки – и не спускала с него глаз.
– Ну! – рыкнула она. – Чего же ты? Валяй!
Вдруг Брюс мощно рыгнул – как гром прогремел над актовым залом. Кое-кто нервно хихикнул.
– Тихо вы! – рявкнула Таррамбах.
Брюс себе отрезал новый большой кусок и стал быстро есть. Он всё ещё не унывал, он не сдавался. Нет, явно непохоже было, что сейчас он взмолится: «Не могу я, не могу больше съесть ни единой крошки! Сейчас меня стошнит!» Нет, у Брюса явно были все шансы на успех!
И какая-то перемена произошла со всеми ребятами в зале. Только что все эти двести пятьдесят человек предчувствовали неминучую беду. Они уже заранее готовились увидеть страшную сцену: несчастный Брюс, по горло сытый, убийственно объевшийся шоколадным тортом, сдаётся, молит о пощаде, а торжествующая Таррамбахиха силком пихает, пихает остатки торта в рот гибнущего ребёнка.
И – ничего подобного! Брюс Ирландер умял уже три четверти торта, но при этом сохранял отличную форму. Чувствовалось даже, что он вошёл в раж. Раз надо взять вершину – пожалуйста, он её возьмёт, он её покорит или падёт смертью храбрых! Более того, он стал обращать внимание на зрителей, он чувствовал, как они болеют за него, молча его подбадривают. Это было – вот уж поистине! – настоящее единоборство между ним и всесильной Таррамбах.
Вдруг кто-то крикнул:
– Давай, Брюс! Давай! Поднажми!
Таррамбахиха резко крутанулась на пятках, взвизгнула:
– Мол-чать!
Все напряжённо смотрели на сцену, забыв обо всём на свете, кроме этого состязания. И ужасно, ужасно хотелось криками подбодрить Брюса, только боязно было.
– По-моему, он справится, – шепнула Матильда.
– И я так считаю, – шепнула в ответ Лаванда. – Ни за что бы не поверила, что кто-то может одолеть такой колоссальный торт.
– Таррамбахиха сама не верит, – шепнула Матильда. – Посмотри на неё. Она всё краснее и краснее. Она убьёт его, если он выиграет.
Брюс сбавил темп. Да, тут не могло быть сомнений. Но он продолжал запихивать в рот ломти торта, упрямо, настойчиво, через силу, как бегун на длинную дистанцию – вот уже он завидел финишную прямую и знает, знает, что должен бежать вперёд, к победе. И наконец исчез последний кусочек. Грянуло дружное «ур-р-ра!», мальчики и девочки повскакивали со своих мест, они хлопали в ладоши и кричали: «Молодчина, Брюсик! Ты чемпион! Победа!!! Золотая медаль твоя, Брюсик!» Таррамбах так и застыла на сцене. Лошадиная физиономия директрисы приобрела цвет расплавленной лавы, глаза метали молнии. Она уставилась на Брюса Ирландера, а он – он сидел на стуле, не в силах ни слова вымолвить, ни шелохнуться. На лбу у него выступил пот, но на губах играла победная улыбка.
Вдруг Таррамбахиха наклонилась вперёд и схватила большущее фарфоровое блюдо, на котором раньше был торт. Подняла его высоко-высоко, прямо над головой Брюса, да как брякнет об пол – только мелкие осколки по всей сцене засверкали.
Но Брюс Ирландер объелся тортом до такой степени, что уже ничего не чувствовал, стал буквально как мешок мокрого цемента, и если б вы даже стукнули по нему кувалдой, он бы и то глазом не моргнул. Он только качнул головой раз, другой – и сидел себе, улыбался.
– Ах, да пошли1500 вы все к чёрту! – взвизгнула Таррамбах и промаршировала по сцене прочь, а кухарка засеменила следом.
Лаванда
На первой же неделе первой четверти, в среду, мисс Ласкин сказала классу:
– У меня для вас важное сообщение, слушайте все внимательно. И ты тоже, Матильда. Отложи на минутку книгу и послушай.
Все глаза жадно уставились на учительницу.
– У директрисы есть такой обычай, – сказала мисс Ласкин. – Каждую неделю она сама лично проводит урок. Так она поступает с каждым классом в школе, и для каждого класса у неё выделен особый день недели. Наше время – четверг, ровно в два часа, сразу же после обеда. Так что завтра, в два часа, мисс Таррамбах заменит меня на один урок. Я, конечно, тоже буду тут, но в роли молчаливого свидетеля. Всё поняли?