– О, это было нелегко, – вздохнула мисс Ласкин. – Но, видишь, как-то смогла. Однажды вечером приготовила я ей ужин, а потом поднялась к себе, сложила все свои жалкие пожитки в картонную коробку, спустилась и объявила, что ухожу. «Я сняла дом», – говорю.
Тётка, конечно, разбушевалась: «Ах, она дом сняла! Да как это ты могла снять дом, когда у тебя за душой всего фунт в неделю и больше ни шиша?»
«Вот взяла и сняла», – отвечаю.
«А еду на какие коврижки покупать будешь?»
«Уж как-нибудь перебьюсь», – буркнула я и кинулась за дверь.
– Ой, какая же вы молодчина! – крикнула Матильда. – И вы наконец-то освободились!
– Наконец-то освободилась, – сказала мисс Ласкин. – Даже передать тебе не могу, какое это было счастье!
– Неужели вы и вправду уже два года ухитряетесь здесь жить на фунт в неделю? – спросила Матильда.
– Да, а что? – сказала мисс Ласкин. – Десять пенсов плачу хозяину, а остального хватает на керосин – для лампы и примуса, ну, ещё покупаю немного молока, чай и хлеб с маргарином. Всё самое необходимое. Я ж тебе уже сказала – я плотно перекусываю в школе на обеде.
Матильда на неё смотрела во все глаза. Какая же она храбрая, какая же она молодчина, эта мисс Ласкин! Просто настоящая героиня, думала Матильда.
– Но зимой – зимой тут ведь дико холодно? – спросила она.
– А печурка на что? – сказала мисс Ласкин. – Ты даже представить себе не можешь, как здесь бывает уютно.
– А кровать у вас есть, мисс Ласкин?
– Ну, как сказать, – и тут мисс Ласкин опять улыбнулась. – Но ведь на жёстком, говорят, полезно спать.
И вдруг Матильде с абсолютной ясностью открылось всё положение. Необходимо помочь мисс Ласкин. Не может же она жить в таких условиях до бесконечности!
– Вы бы жили гораздо лучше, мисс Ласкин, – сказала она, – если бы ушли из школы и получали пособие по безработице.
– Никогда я такого не сделаю, – вздохнула мисс Ласкин. – Я люблю учить детей.
– И эта ваша жуткая тётка – ведь она, наверно, до сих пор живёт в вашем милом старом доме?
– А что ей сделается, – сказала мисс Ласкин. – Ей же всего пятьдесят. Ещё всех нас переживёт.
– И вы думаете, что ваш папа в самом деле хотел, чтобы дом навсегда ей достался?
– Вовсе он не хотел, я уверена. Родители часто предоставляют опекунам право занимать дом на какой-то срок, но почти всегда дом остаётся за ребёнком. И становится его собственностью, когда-тот достигает совершеннолетия.
– Выходит, это ваш дом? – спросила Матильда.
– Завещание моего отца так и не нашли, – вздохнула мисс Ласкин. – Похоже, кто-то его уничтожил.
– И не приходится долго гадать, кто именно, – сказала Матильда.
– Не приходится, – подтвердила мисс Ласкин.
– Но раз завещания нет, мисс Ласкин, ведь дом же автоматически переходит к вам. Вы же ближайшая родственница.
– Знаю, – сказала мисс Ласкин. – Да только тётка заготовила бумагу, якобы собственноручно написанную моим отцом, где сказано, что он оставляет дом свояченице в благодарность за доброту, с которой она присматривала за его дочерью. Я на сто пропенсов уверена: это подделка. Но никто не сможет ничего доказать.
– А если попробовать? Нанять хорошего адвоката и побороться за дом?
– Да откуда же я деньги возьму на хорошего адвоката, – сказала мисс Ласкин. – И моя тётка, учти, в нашем городке – весьма уважаемая фигура. У неё колоссальное влияние.
– Да кто она такая? – спросила Матильда.
Мисс Ласкин на минуту замялась. Потом тихо проговорила:
– Мисс Таррамбах.
Имена
– Мисс Таррамбах! – Матильда так и подпрыгнула. – Так значит, это она ваша тётка? И это она вас воспитала?
– Да, – ответила мисс Ласкин.
– О! Теперь я не удивляюсь, что вы были запуганы! Позавчера мы все своими глазами видели, как она схватила одну девочку за косы и кинула через забор!
– Это ещё что! – сказала мисс Ласкин. – Когда умер отец, мне было пять с половиной лет, но я мылась сама – уж так она постановила. И если ей покажется, что я плохо вымылась, она сунет меня, бывало, головой в воду и долго-долго так держит. И лучше ты не расспрашивай, что ещё она со мной вытворяла. Толку от этого никакого.
– Вот именно, – подхватила Матильда. – Никакого толку.
– Мы сюда пришли, чтоб поговорить о тебе, а я всё время только о себе и болтаю. Как дура. Ведь меня же действительно куда больше волнует, что ты ещё способна делать с помощью своих потрясающих глаз.
– Я много чего могу, – сказала Матильда. – Я знаю. Я разные вещи могу опрокидывать.
– Послушай, – предложила мисс Ласкин, – может, мы сейчас очень тщательно и осторожно проверим на практике, какие именно вещи ты в состоянии опрокидывать? Что скажешь?
И вдруг – вот уж мисс Ласкин не ожидала! – Матильда ответила:
– Вы не обижайтесь, мисс Ласкин, но только мне что-то не хочется. Лучше я пойду домой и обдумаю на досуге всё, что сегодня услышала.
Мисс Ласкин тут же встала.
– Ну что ж, – сказала она. – Я и так тебя слишком долго здесь продержала. Твоя мама уже, наверно, беспокоится.
– Никогда она не беспокоится, – сказала Матильда и улыбнулась. – Но всё равно я лучше пойду, если вы не против.
– Иди, – согласилась мисс Ласкин. – И прости уж, что я тебя напоила таким гадким чаем.
– И вовсе он был не гадкий, – сказала Матильда. – Мне он очень даже понравился.
До дома Матильды обе шли в полном молчании. Мисс Ласкин чувствовала, что Матильде не хочется разговаривать. Девочка, вся погрузившись в мысли, не замечала дороги, и только у самых ворот мисс Ласкин попросила:
– Забудь, пожалуйста, всё, что я тебе сегодня наговорила.
– Этого я вам обещать не могу, – сказала Матильда. – Зато обещаю не говорить об этом больше никогда и ни с кем, даже с вами.
– Так-то оно лучше, – улыбнулась мисс Ласкин.
– Но перестать об этом думать я обещать не могу, мисс Ласкин, – сказала Матильда. – Я всю дорогу от самого вашего дома об этом думала, и в голове у меня, по-моему, зародились кое-какие небольшие идеи.
– Не надо, – попросила мисс Ласкин. – Забудь об этом, ну пожалуйста.
– Чтобы перестать об этом думать, мне сперва нужно вам задать три вопроса, – сказала Матильда. – Согласны вы мне на них ответить, мисс Ласкин?
Мисс Ласкин улыбнулась. «Удивительно, – подумала она, – а ведь эта кроха всерьёз взялась, кажется, решать мои проблемы, причём так по-хозяйски, так круто взялась».
– Ну, – сказала она, – это смотря какие вопросы.
– Первый вопрос: как мисс Таррамбах называла вашего папу, когда они были дома?
– Она, конечно, называла его Магнус, – ответила мисс Ласкин. – Ведь это его имя.
– А он как называл мисс Таррамбах?
– Её имя Агата, – сказала мисс Ласкин. – Так он её, конечно, и называл.
– И, наконец, третий вопрос, – сказала Матильда, – как ваш папа и мисс Таррамбах называли вас, когда вы все были дома?
– Они меня называли Салли.
Матильда очень серьёзно обдумывала все три ответа.
– Проверим, точно ли я вас поняла, – сказала она наконец. – Дома, в домашней обстановке ваш папа был Магнус, мисс Таррамбах была Агата, а вы были Салли. Правильно?
– Совершенно точно, – подтвердила мисс Ласкин.
– Спасибо, – сказала Матильда. – А теперь всё, теперь я больше даже упоминать про это не буду.
Мисс Ласкин подумала: «Господи, и что-только происходит в голове у этого ребёнка?»
– Только глупостей не наделай, – сказала она. Матильда захохотала и вприпрыжку побежала по аллее, к своему дому, крича на ходу:
– Спасибо, спасибо, мисс Ласкин! Всё было очень вкусно!
Упражнения
Дома, как всегда, никого не оказалось. Папа ещё не вернулся с работы, мама ещё не вернулась с бинго, братишку где-то носило. Матильда прошла прямо в гостиную и открыла шкафчик, где папа тщательно прятал свой ящик с сигарами. Вынула одНу-сигару, отнесла к себе в комнату и закрыла за собой дверь.
«Перейдём к упражнениям, – решила она. – Будет трудно, знаю, но раз надо – значит, надо».
План по спасению мисс Ласкин уже выстроился в голове у Матильды. Он был тщательно продуман, весь, до самой последней чёрточки, но его осуществление полностью зависело от того, удастся ли кое-что проделать с помощью одних только глаз. Конечно, сразу, с ходу это невозможно, но, если хорошенько потренироваться, в конце концов всё должно получиться. Сигара – как раз то, что надо. Конечно, не мешало бы ей быть чуть-чуть потоньше, зато вес в целом вполне удовлетворительный. Отлично подходящий для упражнений.
В комнате у Матильды стоял небольшой столик, на нем лежали расчёска, щётка для волос и две библиотечные книги. Матильда поскорей сдвинула всё это в сторону и положила сигару на самую середину столика. Потом попятилась, села на край кровати. Теперь от сигары её отделяло метра три.
Она уселась поудобней, сосредоточилась, и – на сей раз совсем скоро – в глазах собралось электричество, глазам стало жарко, миллионы маленьких ручек потянулись от глаз к сигаре.
– Сдвинься! – шепнула Матильда и даже сама удивилась, как быстро, ну прямо чуть ли не мигом, сигара, опоясанная красно-золотым ободком, покатилась, покатилась по столу и – плюхнулась на ковёр.
Как хорошо! Как славно! У Матильды словно искры посыпались из глаз – и всё сыпались, не переставая. Какое-то почти райское ощущение собственной силы! И до чего же быстро всё получилось! До чего же просто!
Она подошла к столику, подняла сигару с пола, положила на прежнее место.
Так-так, а теперь – за самое трудное, решила Матильда. Ведь если я могу толкать, я же могу, наверно, и поднимать, да? Мне необходимо этому научиться! Я научусь, я обязательно научусь её поднимать, да, и держать в воздухе! Не такая уж это тяжеленная вещь, подумаешь, сигара – она и есть сигара!
Матильда села на край кровати и снова взялась за дело. Теперь всё пошло гораздо легче: раз-два, взяли и сосредоточили всю силу в глазах. Как на курок в мозгу нажать.