Щелкнул затвор, грянул выстрел. Туберкулезник разложился на асфальте, как морская звезда, раскинул руки-ноги.
Голова треснула, как арбуз, и из дыры поползла губчатая дрянь.
- Ну и нахрена? - Шрам скривился.
- Да ты погляди, е-мое! - Лось потряс фартук блевотины. - Чертополох драный! Кому он нужен?
Вопрос повис в воздухе. Нас куда-то гонят, нас слепят фары, нас облаивают собаки, и поневоле чувствуешь себя заключенным.
Еду нам практически не давали. Сухой картон или там куски рубероида - вроде как галеты с сыром, воду, отдающую гнильцой. Мы-то на самом деле не зэки, а солдаты.
Нас погнали по коридору, и подошвы стучали о желтоватый кафель, а трубки ламп испускали нездороый свет, от которого слезились глаза. Вряд ли нам предложат баню, я вообще уже забыл, что это такое: подставить тело горячим струям, расслабиться.
Мы топали молча, как в моих снах, и может быть, не только я вспоминал те самые кошмары.
Нас гонят как овец, и задние ряды наталкиваются на передние, я втыкаюсь носом в чье-то голое, склизкое плечо.
Вениамина утешать нет смысла, как и нет смысла что-то говорить. Он тоже это понимает. Мы с ним держимся какое-то время за руки, но потом между нами вклинивается поток. Помимо лая собак, гомона, матерных окриков, автоматных очередей, я слышу и еще что-то, вроде статического трансформаторного гула.
Потом нас сгоняют в подземелье. Во всяком случае, так кажется. Здесь сырость сухая, и я стучу зубами, теперь уже совсем потерявшись в общем потоке.
Удержать бы сознание в раскалывающейся башке... и не упасть бы, затопчут.
Снова темнота, толчея, люди тянут друг друга, дергают.
И вдруг свет в лицо.
- Роман Филатов? - прорычал чей-то голос. Я разлепил губы, но сквозь них вышел только легкий свист. Тогда я попробовал кивнуть и погрузился в непроглядную чернь воды, с надеждой, что там нет того младенца-спрута, из моего блокнота.
***
Серое небо пллевалось мелкими капельками, ползали завитки туч, и клочки грязной ваты наслаивались друг на друга. Тучи целиком состоят из этих мелких капелек - конденсированных, заряженных электричеством частичек.
- Мы это... с вами бы, - замялся мужик с наколками. Айзек недоумевал, зачем решать такие вопросы на улице, на дожде, но стоял вместе со всеми. Тут Рамис, Пантелеев, и Скачков, подтянувшийся со своими ребятами буквально полчаса назад. Попс тут, и Кенни, его не видать за спинами других. Сандро скрестил руки на могучей груди и смотрит на расписного мужика.
- Мои пацаны уходят, кароч, е... Чо делать - сами не знаем, поэтому к вам пришли. Нас немного, но мы того... С вами бы, - «пахан» шмыгнул носом и сплюнул в сторону. - Короче, ну часть туда уже ушла. А мы чо - решили к вам...
- Примкнуть? - подсказал Сандро. Мужик угрюмо кивнул. За его спинами человек сто, не больше. Переговариваются, смешки издают. Беспокойное стадо.
- Ну, типа того. А чо делать? Щас вообще голяки везде. Переложат нас по одному, переложат, нача-альник...
- А вы, сколько народу переложили? - крякнул Пантелей. - Мы вас взять можем, конечно, но... наши ребята, могут ли они доверять вам?
- А сейчас такое время, - «пахан» вновь шмыгнул носом. - Никому доверять нельзя. Но если вы не хотите, мы так... ну, пойдем куда-нибудь. Мы по дороге на тварей наткнулись, типа из этих. Ну, которые зачистки делают, зондер-команда, е-мое! Еле ноги унесли.
- Кто такие? - нахмурился Пантелеев.
- Те, которые яйца режут, - пояснил «пахан». Айзек заметил, что на веках у мужика набиты глаза. То есть, он все видит, даже когда спит. - Ну, увозят и режут. Не все же сами, того, идут.
Айзек устал от косноязыячия этого вымерзшего, промокшего мужика. Трепета его синие картинки вызывали не больше, чем татуировки Кенни.
- Хватит уже базарить, - кашлянул Айзек. - Вы с нами. Но знайте, если кто скрысит, то расправа последует незамедлительно. Да и чего я вас пугаю, - вздохнул Айзек. - Вы этим только себе навредите. Поэтому, если у кого-то вдруг возникнет желание украсть жратву или оружие, кого-то прирезать или отбрать понравившуюся вещь, просто вспомните о «зондеркоманде» и собственных... ну выпоняли. Засим, предлагаю заняться насущными проблемами.
- Слышали, братва? - проорал «пахан». - Нормально, живее-оом!
«Братва» заорала, заулюлюкала.
Пантелеев, Сандро и Рамис переглядывались, косились на Айзека, а он просто скрестил руки на груди.
***
Проснулся я от жажды и холода. Еще понял, что стою посреди огромной залы, голиком. Высокие своды, темные стены, и мне задавал вопросы какой-то жирдяй, мелькала желтая рожица, с глазами-крестиками. Причем тут эмблема «Нирваны»?
Уж не во сне ли была поездка, на грузовике? Хотя, я бы скорее поверил, что нахожусь во сне СЕЙЧАС.
Одно «но»: я точно не сплю.
Сердце колотится, подступает к глотке. Шаг, еще один, на коже пупырышки, а мошонка сжалась в крохотный плотный комочек. Впереди синеватые очертания спинки трона, и не видно, сидит ли там кто-то.
Однако я знаю, что он не пуст.
Шлеп, шлеп по плитке. Мурашки бегут по коже, как муравьи и щекочут нервы. Все тело будто пронизано гитарными струнами, и по ним пустили ток.
- Я долго тебя ждала, - голос приятный, мелодичный. Жутко знакомый. - И вот ты пришел.
Огибать трон страшно, я не хочу знать, КТО там. Но я все-таки обхожу его по кругу, но... сколько бы не шагал, вижу женщину сбоку. На лице у нее карнавальная маска... вросшая в лицо. Из-под маски выступает что-то бордово-синеватое, как будто черничному джему тесно. Маска вроде бы костяная, и растет прямо сквозь кожу.
- Кто ты? - отвечаю я одними губами. А может, мы и не разговариваем вслух.
- Любимый, ты меня не узнал? - говорит она голосом Оли. Голос вибрирует, потрескивает, как будто записан на пленку, именно на магнитофонную пленку.
- Что ты хочешь?
- Тебя. Всех. Мы будем вместе, все для этого готово. Ты хочешь меня?
Я все еще переставлял ноги, в тщетной попытке разглядеть ЕЕ, под стук крови в висках.
- Мы будем вместе вечно. Только скажи, как сильно ты меня любишь...
- Я тебя люблю.
- У нас будет ребеночек... Слышишь, Ром?
- Будет ребеночек... - повторил я, как эхо. Сознание заволокло теплым туманом, в желудке кислый жар, будто я глотнул какого-то зелья. - Но мы же с тобой... Оля, мы с тобой...
- Оля? - насмешливо оборвала Королева. - Я не Оля.
Она захохотала, заливаясь, а я теперь видел трон спереди. Маска отвалилась, глаза Королевы превратились в черные воронки, и из них бросились врассыпную мелкие сороконожки или мокрицы, а рот твари ощерился зубами.
- Ты хочешь меня? - вопрошала Королева.
Челюсть свело, а отступить назад не получается - ступни примерзли к полу. Я вырывался, как олененок из капкана, а Королева меж тем встала, помахивая полами балдахина, и руки ее провисли вдоль тела плетьми.
Правая нога с хрустом отделилась от пола, я заорал, и из глаз брызнули непрошеные слезы. Потом потерял равновесие и плюхнулся на задницу: левая нога так и приклеена к полу, вывернута в голеностопе. Сознание застлала пузыристая пелена, зеленая.
«Проснуться, проснуться»
Мясо отрывалось от стоп лохмотьями, колено вывернулось под опасным углом, накатила тошнота.
Я кричу, кричу...
Маленькие отростки ощупывают тело, лижут щеки, глаза. Твердые, осторожные щупальца, они скользят по лицу, по губам.
Я хотел отпоползти назад и наткнулся на стену. Королева нависла надо мной: темный, размытый силуэт. Пористая масса лица находилась в непрерывном движении и сквозь эту кровяную маску проглядывали знакомые черты. Я вспомнил о Северном сиянии, ведь сейчас надо мной разноцветные всполохи...
- Ты хочешь меня ты любишь меня этот мир только для нас ты любишь меня, - скороговоркой твердила Королева. Я что-то мычал в ответ, и тут нос и затылок вдруг взорвались так, как от «чиха».
- Ты любишь меня? Эй, ты слышишь меня? Рома!
Королева растворилась. На ее месте возник Вениамин: лицо чумазое, контрастирует с сединой. Он присел надо мной, протягивая дрожащие ладони.
- Что т-так-кое? Где мы?
- В камере, - ответил Вениамин, смахивая со лба прядь. - Ты кричал. Плохой сон?
- Ага, - пробормотал я. Отголоски кошмара все еще бродили в растревоженном мозгу, в груди полыхало ледяное зарево ужаса, и кровь медленно, но верно разносила его по жилам, растворяла. - Все нормально... Где Рита?
- Мне не доложили, - Вениамин резко встал, так что щелкнуло колено, скрестил руки на груди, и заходил по камере.
Сырые стены, никаких тебе окон. Тяжелая дверь, черно-зеленая. Пол бетонный, но вряд ли мы в тюрьме, поскольку вытяжка в углу забрана пластиковой решеточкой.
- Что они с тобой сделали? Почему посадили нас в одну камеру? - спросил я. Спина горит, как после мази «Финалгон», но избирательно так, что ли, как будто целая куча царапин на коже.
Сразу Оля перед глазами, и водопад. Все это было очень-очень давно, еще в День Первый, но я вижу это необычайно четко. На мгновение, вместо стен камеры передо мной распустились зеленые листья кустарников, и я услышал шум бегущей из трубы воды.
«Что это у тебя на спине?», - спросила она. А я в шутку ответил, что это, мол, девушки виноваты, впиваются в порыве страсти.
- Не знаю. Я ничего не знаю, - ответил Вениамин, ероша волосы, нарушая тем самым иллюзию. - Да разве это важно? Что ты видел, там? А?
- Где? - нахмурился я.
- Ну... Ты видел ЕЕ?
- Как понять?.. - нахмурил я брови.
- Какие сны тебе снятся? - в лоб спросил Вениамин. Глаза у него бегали, то и дело обшаривали камеру, каждый уголок. Он облизнул сухие губы - язык мелькнул как у змеи.
- Ты ведь сейчас не рисуешь. Значит, подсознание должно давать тебе картинки.
- В смысле?
- Твое подсознание выливается в рисунки, а ты брался за карандаш уже долго. Ты видел, чем все это закончится?
- Н-нет.
- Знак у тебя на спине. Он горит. - Веня сказал скорее утвердительно. И снова стал мерять цементный пол широкими шагами. Потом зарыл пятерни в седую шевелюру: - Ты можешь повлиять на это. Ты должен рисовать, это твое оружие. Знак на спине...