Виртуальная реальность в «Матрице»
Глава 13Записки из подполья: нигилизм в «Матрице»Томас С. Хиббс
Вопрос влияния технологического прогресса на природу и жизнь людей формирует повестку как «высокой», так и популярной культуры. Эта тема проскальзывает везде: в философских спорах о непрофессиональности понятий «душа» и «сознание», в политических дискуссиях об этичности клонирования, в «Терминаторе» (1984) и «Искусственном разуме» (2001).
В «Матрице» высокая и популярная культуры объединены. Фильм может похвастаться многим: интригующим амбициозным сценарием, постмодернистским пересказом древних мифов, спецэффектами запредельного уровня и зрелищными драками. Но в основе фильма лежит неутомимый интерес к современным технологиям и искусственному интеллекту. Во многом «Матрица» повторяет вечные споры о роли Просвещения. Желание просветителей любой ценой доказать превосходство технологического прогресса над природой ставит под угрозу само человечество. Похожим образом безрассудное восхваление личной свободы индивидов парадоксально приводит к гомогенизации населения земного шара.
С этой и других точек зрения либеральная современность может стать первой ступенью к нигилизму. Нигилистами называются люди, считающие, что человеческая жизнь лишена какой-либо цели или глубокого смысла, помимо получения удовольствия. Таких людей совершенно не волнуют главные вопросы философии, веками вдохновлявшие человечество.
Достоевский, утопия просвещения и нигилизм
Достоевский – один из самых недооцененных мыслителей. При этом он наряду с Ницше, Токвилем и Арендт смог ухватить неочевидную связь между просвещением и нигилизмом[67]. Между его «Записками из подполья» (книга, в которой Ницше слышал «зов крови»), и сюжетом «Матрицы» есть поразительное сходство. «Записки из подполья», выпущенные в 1864 году, – это сатирическая диатриба против отдельных элементов западного Просвещения, проникающих в Россию. Объектом полемики для Достоевского стал роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?», смесь гуманитарного социализма, романтизма, утилитаризма и рационального эгоизма. Этот роман построен на утопических идеях французского социалиста Шарля Фурье[68]. Ленин отмечал, что книга Чернышевского укрепила его веру в необходимость революции. Герой Достоевского, человек из подполья, осуждает просвещенных строителей современного города, которые верят, что социально-научные знания позволят им систематизировать, отрегулировать и удовлетворить все человеческие потребности. В знак протеста против «рационализации» общества герой предпочитает жить в своей убогой подпольной каморке.
Человек из подполья страдает от обостренной сознательности. Здоровый «человек дела» не видит проблемы в том, что законы природы управляют человеческой жизнью, и даже доволен таким раскладом. А сознательный думающий человек осознает, что предопределенность в духе естественных наук несовместима с многогранным человеческим мышлением и свободой выбора. Сознательный человек постоянно натыкается на «каменную стену» естественных законов, в результате чего становится жертвой психологической «инертности».
«Наука научит человека… что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы».
Цель социальных наук – просчитать желания человека наперед и предсказать его будущее. Тогда «на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений». Если прислушаться к научным рациональным доводам, протест человека из подполья может показаться отрицанием ради отрицания и отречением от здравого смысла во имя иррациональной свободы. Поэтому он предпочитает прятаться, а не действовать; изолироваться, а не выстраивать диалог; озлобляться, а не искать счастья. Но даже эта стратегия обречена на поражение, как отмечает он сам, «злоба у меня, опять-таки, вследствие этих проклятых законов сознания, химическому разложению подвергается».
Однако внимательный читатель увидит в размышлениях героя Достоевского нечто большее, чем просто неприятие социальных учений Просвещения. Ему действительно удается найти противоречия в этой доктрине. Главное из них касается свободы. Сторонники Просвещения обещают освобождение от многих привычных источников контроля: семейных, политических, религиозных. Но в это же время применение принципов Просвещения ненамеренно, но ограничивает свободу. Эта проблема была емко сформулирована героем «Бесов» Достоевского Шигалевым: «Я запутался в собственных данных: и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом».
Как такое возможно? Во-первых, социальные науки признают правдивым только то, что может быть подтверждено математикой, механикой и естественными науками, – это уже ограничение свободы. Во-вторых, сторонники Просвещения обычно слишком наивно полагают, что все их идеи очень легко претворить в жизнь. На самом деле для этого нужно изменить и человеческую натуру, и структуру общества, а это подразумевает методы принуждения и даже жестокости, что со свободой несовместимо.
На самом деле разрыв между теорией и практикой еще шире. В попытке просчитать действия людей наперед сторонники теории просвещения приняли всех людей за рациональных эгоистов, а это, конечно, было ошибкой. Предполагалось, что все люди воспринимают выгоду одинаково, а все зло можно искоренить с помощью образования и политических реформ. Но они не учли как минимум два фактора. Во-первых, так называемое развитие цивилизации зачастую сопровождается кровопролитием и жестокостью. Во-вторых, у людей есть глубочайшая потребность быть по-настоящему независимыми в своих решениях. Люди, как утверждает человек из подполья, готовы даже на очевидно безнадежные и даже саморазрушительные деяния, чтобы доказать, что они вольны поступать как вздумается. Можно сказать, герой Достоевского предвосхищает знаменитое высказывание Ницше о том, что «человек предпочтет хотеть ничего, чем ничего не хотеть».
Как это зачастую бывает и у Ницше, в «Записках из подполья» сам по себе нигилизм – не конечная цель, а протест или подготовка к нему. Всегда есть надежда, что отрицание приведет к утверждению. Человек из подполья признается, что не хочет оставаться антигероем, который только и делает, что извращает и отвергает идеи современников. «Вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!»
Бездействие, озлобленность и нигилизм, которые воплощает собой человек из подполья, вовсе не альтернатива теории Просвещения, а ее прямое последствие. В конце повести герой насмехается над своими оппонентами: «Я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины». Книга Достоевского – это reductio ad absurdum (доведение до абсурда), или, если выразиться точнее, reductio ad nihilum (доведение до нигилизма) теорий его оппонентов.
Не утопия и не нигилизм: человеческая жизнь как квест в «Матрице»
Проект Просвещения ставит перед нами множество вопросов: что есть реальность? Что есть человечность? Насколько мы можем быть свободны? Как хорошо мы знаем себя? Как правильно подмечает человек из подполья, теория Просвещения – перенос математических наук на социальные, основанный на редукционистском предположении о том, что все реальные вещи можно измерить. Из-за таких допущений просветителей остро встает вопрос свободы человека и пределов самопознания. О них говорится еще в самом начале «Матрицы». Во время одного из первых разговоров Морфеус говорит Нео, что тот находится внутри компьютерной программы, где представления человека о самом себе сильно искажены. Далее он заявляет, что реальность – не более чем электрические импульсы, интерпретированные мозгом, а Матрица – мир нейроактивной стимуляции. «Анатомирование человека», как его называет Достоевский, нивелирует саму возможность самопознания.
«Навуходоносор» очень напоминает достоевское подземелье. Летающий на «пиратском софте», со всеми своими гаджетами, способными воздействовать на человеческое сознание, он походит на миниатюрную копию Матрицы. Но у людей на его борту, в отличие от людей в Матрице, нет непробиваемой уверенности в себе. Он также не обладает всемогуществом и автономным контролем агентов Матрицы. Выброшенная в «пустыню реальности» команда бунтарей с трудом добывает информацию о прошлом человечества, смутно понимает свои текущие задачи и не лелеет особых надежд на будущее.
У жизни в «пустыне реальности» есть своя цена. Во-первых, человеку необходимо признать, что вся его предыдущая жизнь проходила в иллюзии. Как и у Достоевского, ложное чувство свободы сопровождается ложным ощущением собственной целостности, самоконтроля и контроля над будущим. Более правдоподобная концепция свободы строится на чувстве неопределенности и внутренних противоречиях, и заставляет еще сильнее ценить человечество. Сначала мы должны заподозрить, что что-то не так, как это было в случае с Нео, а уже затем искать ответ. Ведь нами движет вопрос.
«Ответ где-то рядом» заставляет вспомнить слоган популярнейших «Секретных материалов» – «истина где-то рядом». Центральная тема сериала – защита человечества от инопланетян, а не от искусственного интеллекта, но параллелей все равно немало. В обеих историях в центре страх того, что некое зло, будь то пришельцы, машины, правительство или бюрократия, захватило контроль над реальностью. Ситуация усугубляется тем, что отыскать этого тирана не так-то просто, потому что он забрался к нам в голову, изменив наши восприятие, сущность и поведение. Главная опасность, которая тоже может подталкивать людей к нигилизму, состоит в том, что, утратив связь с реальностью, мы можем навсегда остаться в мире иллюзий. Если нет никаких указаний, как выбраться из искусственно созданной вселенной, человек утратит любое чувство себя и понимание того, что происходит. В данной ситуации поиск корней нашей дилеммы – лишь насмешка над истиной. Недаром у «Секретных материалов», помимо «Истина где-то рядом», есть еще два слогана: «Не доверяй никому» и «Поверь в ложь». Адрианна МакЛин, внимательная исследовательница сериала, писала:
«Малдер и Скалли и в прямом и в переносном смыслах исследованы и расщеплены на молекулярном уровне всесильными и всезнающими силами, которые проникли сначала в телевидение, затем в интернет, и полностью завладели нашими жизнями. Они доверяют друг другу, но все их знания не имеют отношения к реальности. Телевидение научило их докапываться до сути вещей, но не формулировать ее. Послало на поиски себя, но напутствовало не верить ничему, что они обнаружат. Подоплека „Секретных материалов“ предполагает, что весь мир сосредоточен в одном месте, в нем все доступно, этот мир одновременно мудрый, опасный, ограничивающий и освобождающий»[69].
С намеком МакЛин на то, что поиски истины героями в «Секретных материалах» изначально бессмысленны, можно поспорить. Однако описываемая ею судьба героев вполне вероятна. В такую же ловушку могли попасть и герои «Матрицы». Сюжеты, в которые изначально заложена неспособность человека отличить правду от иллюзии, предполагают наличие сразу двух диаметрально противоположных рисков: риск не найти выхода из иллюзии и риск поверить в решение проблемы, которого на самом деле не было. Литературный критик Марк Эдмондсон называет это «поверхностной трансцендентностью»[70]. В своей книге «Кошмар на главной улице» Эдмондсон утверждает, что в современной американской культуре идет борьба между двумя видами повествования: обесцененной готикой фантастики и «поверхностной трансцендентностью» реализма. Ни один из них не может побороть нигилизм: первый только погружает нас в него, а второй создает иллюзию освобождения. Как же эта проблема решается в «Матрице»?
Очевидно, что фильм пытается избежать обеих этих крайностей; особенно это заметно по тому, как в нем поднимается тема свободы человека. Мысль о том, что наша жизнь была спланирована за нас, вызывает у людей особенное негодование. На вопрос о том, верит ли Нео в судьбу, тот отвечает: «Нет, потому что она означает, что я не контролирую собственную жизнь». То, что его представления о свободе весьма схематичны, понятно не только из диалога с Морфеусом, но и из подколов Пифии. Когда Нео, выслушав ее невеселые предсказания, собирается уходить, она напоминает, что он не верит в судьбу и сам контролирует собственную жизнь.
Но то, что Морфеус называет судьбой, сильно отличается от полного отсутствия свободы в Матрице. Его представление о судьбе как раз находится где-то посередине между плоской концепцией свободы как полного контроля над собственной жизнью и бескомпромиссным детерминизмом. То, что Морфеус называет Нео Избранным, которого он искал всю жизнь, указывает на то, что он рассматривает судьбу как своего рода провидение.
Глава 14