Эпоха постмодерна и симуляция в «Матрице»Дэвид Веберман
Давайте рассмотрим следующую гипотезу: где-то между 1966 и 1974 годами мир изменился – наш мир изменился. Серьезно. Это не общепринятая точка зрения, но многие ученые и историки утверждают, что именно в этот период мы вошли в новую эру, оставив позади эпоху модерна и оказавшись в кардинально новых обстоятельствах. Теперь мы все живем в эпоху постмодерна.
Что же произошло? Множество вещей. Деиндустриализация, переезд населения в пригороды и значительный рост гибкости накопления капитала, который привел к явлению, называемому теперь глобализацией. Во всех видах искусства и архитектуре чистота и глубина уступили место иронии и поверхностности, в то время как пропасть между высоким и низким искусством практически сгладилась: взять тех же Энди Уорхола и Мадонну. Многие философы отказались от идей эпистемологического и этического фундаментализма – несокрушимой аксиоматической основы наших знаний и ценностей. И, конечно, во всем этом огромную роль сыграло развитие технологий. Первое поколение детей, взращенных на «телевизионной» диете, появилось именно в это время. После телевидения появились кабельное телевидение, видео, факс, психостимуляторы, компьютеры, мобильные телефоны и интернет.
Все это повлияло на наши мысли, желания и чувства. Как могло быть иначе? Природа человеческого существования претерпела и продолжает претерпевать изменения. Лишенные реального понимания собственного места в этом мире, мы превратились в духовных кочевников. В мире, где нет места серьезности, мы стали неверующими циниками. В мире, построенном на наркотиках, наша личность стала размытой и утратила уникальность. В кого же мы превратились в этом полностью опосредованном мире? Этот вопрос приводит нас к «Матрице» сестер Вачовски и Матрице как набору отраженных образов, в которых мы запутались сильнее, чем когда-либо (насколько мы можем это отследить). Это можно называть истиной, реальностью или кроличьей норой. Если смысл фильма именно в этом, то это взгляд на самих себя как в текущем моменте, так и в обозримом будущем.
«Матрица» вышла в прокат в 1999-м, а не 1969-м, поэтому ей нетрудно было найти отклик у зрителей. Мы понимаем этот фильм, понимаем его силу, – не только как футуристической научной фантастики, но и как отражение нашего общества. Это не первый фильм или произведение искусства, рассуждающее на данную тему, но, вероятно, самый продуманный философский фильм, обращающий внимание на одно из главных постмодернистских явлений: размытую или исчезающую грань между реальностью и симуляцией.
Очевидно, что в «Матрице» эта грань исчезает: намеки на это можно найти чуть ли не в каждом диалоге, да и создатели фильма с самого начала дают нам подсказку. В сцене, где к Нео домой приходит группа хакеров, он достает товар из разрезанного тома книги «Симулякры и симуляция» Жана Бодрийяра – постмодернистской работы о разрушении реальности и ее замены на симуляцию. Слова Морфеуса «Добро пожаловать в пустыню реальности», возможно, тоже были вдохновлены Бодрийяром, который считал постмодернистскую Америку большой пустыней, где «вы освобождены от всего глубокого… сверкающая, подвижная, поверхностная нейтральность, сомнение в значении и глубине, сомнение в природе и культуре, внешнее киберпространство, без всякого происхождения, без точек опоры»[88].
Несмотря на указание о размытости этой грани, нам не сразу становится понятно, что конкретно говорится (точнее, показывается) о ней. Также неясно, что конкретно такого постмодернистского или нового в аллегории нашего времени, которую выводит фильм. В данном эссе мы попытаемся нащупать эту грань, окинуть взглядом кроличью нору и понять, кем мы стали.
Мы рассмотрим четыре тезиса, четыре возможные интерпретации того, что в фильме говорится о различиях между реальностью и симуляцией в наш век высоких технологий.
1. Абсолютно невозможно отличить реальное от нереального.
2. Реальность можно смоделировать и усовершенствовать.
3. Смоделированная (виртуальная) реальность может быть (и, скорее всего будет) лучше настоящей реальности.
4. Метафизически смоделированная реальность реальна так же (если не больше), как настоящая реальность.
Нам не обязательно предполагать, что какое-то (или хоть какое-то) из этих утверждений истинно. Наша задача состоит в том, чтобы осмыслить, как «Матрица» заигрывает с каждым из них и как они описывают наш постмодернистский век по сравнению со всей предыдущей мировой историей. Хочется верить, что после этого кроличья нора будет казаться хоть чуточку знакомой.
Абсолютно невозможно отличить реальное от нереального
При первой встрече с Морфеусом Нео узнает, что интуиция его не подводила, с окружающим миром действительно что-то не так, и все дело в некой Матрице. Он выбирает красную таблетку, чтобы увидеть, насколько глубока кроличья нора, и вскоре выясняет, что мир, каким он знал его прежде, не более чем спроектированная компьютерная симуляция. Еще до его отправления в реальность, почувствовав неверие Нео, Морфеус спрашивает: «Как отличить реальность от иллюзии?» Намек понятен: Нео не знает ответа.
Конечно, это философский вопрос, а конкретнее, эпистемологический – и довольно древний. Возможно ли такое, что мы ничего не знаем, потому что все наши убеждения ложны? Можем ли мы как-то быть уверены в том, что это не так? «Государство» Платона, написанное больше 2400 лет назад, повествует об узниках пещеры, которые принимают тени на стенах пещеры за реальные вещи. Они не знают, что такое реальность, так как никогда не сталкивались с этим и более того, они не подозревают о своем невежестве. Для Платона это метафора людей, которые признают лишь материальный мир, а не высший мир Идей или Форм, который и делает возможным существование материального мира.
Намного позднее, в XVII веке, Декарт размышляет о вероятности того, что все наши убеждения могут оказаться ложными. В своих «Размышлениях о первой философии» он пытается найти надежные основания для наших убеждени. Решив начать с нуля, Декарт предпринимает попытку показать, что все наши убеждения подвержены сомнению. Он приступает к идее о ненадежности наших чувственных ощущений, но и этого оказывается недостаточно. Философ предполагает, что все, что нас окружает, – не более чем сон, и нет никакого способа доказать, что мы бодрствуем. Но, как отмечает Декарт, мы бы не могли постоянно жить одними сновидениями, потому что события в наших снах должны основываться на каких-то внешних факторах. Далее он выдвигает гипотезу о том, что некий злобный демон постоянно обманывает нас, и заставляет верить в ложные убеждения. Ввиду возможности такого расклада (и невозможности доказать обратное) рождается радикальный или глобальный скептицизм, который Декарт надеялся опровергнуть в последующих главах книги.
Из этого можно сделать вывод, что слова Морфеуса о невозможности различать реальный и нереальный миры – вполне уважаемое философское мировоззрение, хоть против него и можно привести веские аргументы. Заложена ли в словах Морфеуса какая-то новая мысль? Лишь поправка на технологии. С XVII века и до недавнего времени идея злобного демона казалась нереалистической: лишь немногие могли вообразить, каким образом некое всесильное существо могло помещать в наши головы некие мысли. Теперь же, с развитием компьютерных технологий и знанием того, что мозг работает на основе электрических импульсов, это выглядит вполне возможным. «Матрица» и другие научно-фантастические фильмы и книги облегчили труд преподавателям философии. Радикальный скептицизм перестал казаться преувеличением. Неудивительно, если с такими темпами развития технологий и нейронаук иллюзии в какой-то момент будут загружаться напрямую в наш мозг или центральную нервную систему. Возможно, мы уже бултыхаемся в чане с жижей, раздумывая: «Как бы мы смогли отличить?»
Основный смысл здесь по-прежнему тот же, и утверждение о невозможности отличить реальное от нереального – не новая в философии идея. Но в «Матрице» можно найти и кое-что поновее.
Реальность можно смоделировать и усовершенствовать
Давайте начнем с идеи о том, что существует одна реальность, она именно такова, какой мы ее знаем, и за ее пределами ничего нет. Откуда же взяться иллюзиям и почему мы иногда им верим? Иллюзии могут спонтанно преследовать нас во снах. Так же спонтанно они могут быть результатом сенсорного или когнитивного искажения и вводить нас в заблуждение. Так или иначе, реальный мир сосуществует рядом с чем-то иным благодаря могуществу и слабости нашего разума. Помимо этого, не стоит забывать, что люди могут представлять мир в форме знаков, языка и картинок. Следовательно, нас окружают вещи и представления о вещах.
Представления о вещах существовали еще со времен наскальных рисунков и языков жестов. Но теоретики постмодернистской эпохи утверждают, что сейчас мы живем в мире, кишащем визуальными и словесными образами. Слова, знаки и особенно изображения просочились повсюду и настолько захватили непосредственность материального мира, что его теперь впору считать спектаклем, а не пространственно-временным континуумом, заполненным физическими объектами. Французский философ Ги Дебор в своем «Обществе спектакля» (1967) писал:
«В обществах, где преобладают современные способы производства, вся жизнь выглядит как нагромождение спектаклей. Все, что раньше проживалось напрямую, теперь стало представлением. Образы, отделившиеся от каждого из аспектов существования, смешались в один поток, из которого былое единство жизни уже не восстановить. Реальность, разделенная на части, становится отдельной целостностью, отдельным псевдомиром, доступным лишь для созерцания. Спектакль – это не совокупность образов, но социальные отношения между людьми, опосредованные образами»[89].
По мнению Дебора, нашу жизнь сейчас заполняет больше образов и представлений, чем когда-либо, и, более того, они складываются в единую сеть (матрицу?), повсеместный спектакль. Этот спектакль нам понятнее, чем нечто непрезентованное, поэтому непрезентованное превратилось для нас в неразборчивую абстракцию. Чтобы понять, что имеется в виду, окиньте взглядом пространство вокруг себя и оцените, насколько наша реальность подстроена под потребление. Или поразмышляйте о том, с какой целью компьютерные мониторы и телевизоры висят в зале ожидания аэропорта в частности и где-либо в целом.
Следующий этап завязан на компьютерной симуляции. С ней мы не только можем производить и потреблять созданные людьми представления о мире, но симулировать сам мир. Симуляция – это способ воспроизведения объективных жизненных процессов и субъективных впечатлений, которые, возможно, существовали до этого, а возможно, и нет. Обычно это достигается с помощью компьютеров. Так мы можем воспроизвести автокатастрофу, запах жареного лука или ощущение невесомости. И люди занимаются этим в серьезных научных лабораториях и в IMAX-кинотеатрах по соседству. В итоге мы живем в мире, наполненном производными всех этих симуляций – симулякрами.
В наше время компьютерные симуляции зашли не так далеко, но эта отрасль развивается с невиданной скоростью. Скорее всего, сложность заключается не в имитации и изменении человеческого поведения, а в том, что нужно убедить мозг в правдивости этой имитации, скрыть факт симуляции. Но представьте, что технологии достигли такого прогресса. Точнее, «Матрица» представляет это за нас. Симуляция начинается со стука клавиатуры – безоговорочный признак того, что скоро в фильме произойдет нечто интересное. Кибер-пространство в «Матрице» обрисовано очень привлекательно: белое пространство без стен, пола и потолка. В сцене, где Морфеус показывает Нео «внутренность» программы, там стоят два кресла с красной обивкой и старинный телеприемник – ностальгия по 1950-м, по времени, когда граница между действительностью и виртуальной реальностью еще не была размыта. В том же пространстве Нео с Тринити оказываются, когда запасаются оружием перед вызволением Морфеуса из плена. Остается лишь заполнить белое пространство чем душа пожелает – небоскребы, пушки, женщина в красном – и отправить в мозг через провод, подключенный к нужным нервным окончаниям. Вуаля – перед нами полностью симулированный мир 1999 года, и мы не увидим разницы.
В фильме все представлено настолько наглядно, что нетрудно поверить в возможность создания виртуального мира, который обманет наши представления о реальности. Но один аспект фильма продуман не до конца: личность и ее ментальные способности. Морфеус объясняет Нео, что когда человек помещается в компьютерную программу, то он становится «остаточным образом себя» и превращается в «мысленную проекцию своей цифровой личности». Но что это означает? Не факт, что эти высказывания несут в себе какой-то смысл, но мы попытаемся его найти. Когда Нео отключают от Матрицы и погружают в киберпространство, он приносит с собой серьезный отпечаток того, кем он является в реальном мире – на «Навуходоносоре». У него тот же характер, те же воспоминания (которые, кстати, были сформированы в виртуальном мире, а не в реальном), то же стремление к свободе, те же навыки джиу-джитсу (которые ему запрограммировали), и так далее. Вместе с тем характер Нео и сила в киберпространстве зависят от способностей его разума. Во время рукопашного боя Морфеус объясняет ему, что в поединке побеждает разум, а не тело. Его разум достаточно силен (в отличие от силы воли или уверенности в себе), чтобы побеждать гравитацию и сгибать ложки. Не до конца понятно, откуда исходит эта сила. Ее можно было бы легко запрограммировать на клавиатуре, но это так не работает. Нео бездвижно лежит в кресле, управляя своим телом и законами физики в киберпространстве. Как такое возможно?
С первого взгляда может показаться, что симуляция делает всесильным человека за компьютером и бессильным объект симуляции – человека в кресле. Но что, если все работает по-другому? Ведь симуляция – мир, вживленный в наш мозг; что, если мозг может не только воспринимать запрограммированную в него информацию, но и влиять на нее, как в компьютерных играх? Именно в киберпространстве человеческие способности не ограничены законами физики. Возможно, в «Матрице» есть доля правды, и изощренная симуляция может подстраиваться под киберличность, если та оказывается достаточно волевой. Согласно «Матрице», воля может быть могущественнее компьютера. Возможно, мы узнаем ответ на этот вопрос через пару сотен лет, но я не против подключиться прямо сейчас. Кстати, вопрос для знатоков фильма: какая сила, согласно «Матрице», могущественней всего? «Разум и сила воли» – неправильный ответ. «Любовь» – правильный. Если вспомнить концовку фильма, становится очевидно, что силы воли и разума Нео недостаточно, чтобы победить агентов. Его спасает любовь Тринити.
Итак, реальность можно не только симулировать, но и усовершенствовать. Иначе зачем ее симулировать? Значит, недостаточно просто повторить базовую структуру реальности: нужно внести в нее коррективы, согласно нашим пожеланиям. Виртуальная реальность Матрицы не повторяет полуразрушенный мир 2199 года, а имитирует красочный 1999-й. Возможно, даже приукрашивает его: причем не только женщиной в красном, но и победой над нищетой. В фильме мы видим только бизнесменов, и, учитывая, что машинам нужно покладистое население, было бы неразумно допускать голод и лишения.
По всем параметрам, симуляция – это улучшенная версия реального мира, что заставляет нас задуматься о собственном положении. Достигли ли мы точки, в которой иллюзия предпочтительнее реальности? Может ли банановый ароматизатор быть вкуснее, чем настоящий банан? Может ли 10D-изображение Гранд-Каньона в IMAX быть более впечатляющим, чем сам каньон? Уолкер Перси, романист-философ, однажды заметил, что намного приятнее было бы столкнуться с Гранд-Каньоном неожиданно, чем приехать туда с экскурсией. Представьте, что IMAX-экспириенс способен временно стереть у вас из памяти факт существования Гранд-Каньона. И вот вы подъезжаете к нему верхом на лошади и испытываете абсолютный восторг. Если бы такое было возможно, люди бы ожидаемо советовали: «Раз у тебя в запасе три часа, сходи в IMAX, это круто. Если у тебя есть лишнее время, съезди в сам Каньон, но, будь готов, что он не оправдает ожиданий». И как мы можем их осуждать? Все это подводит нас к следующей главе.
Смоделированная (виртуальная) реальность может быть (и, скорее всего будет) лучше настоящей реальности
Что предпочтительнее: реальный мир или усовершенствованный виртуальный? Красная или синяя таблетка? Как мы уже поняли, продвинутые технологии в руках умелого программиста способны сделать иллюзию более привлекательной. Это доказывает и Сайфер, готовый пойти на сделку с агентом Смитом. Запивая аппетитный стейк бокалом изысканного красного вина, он рассуждает: «Я знаю, что этого стейка не существует. Я знаю, что когда я откусываю кусок, Матрица дает моему мозгу сигнал о том, что он сочный и аппетитный. Но знаешь, что я понял после девяти лет в реальном мире? Счастье в неведении».
В Матрице есть сочные стейки, в реальном мире – только пресное варево. В Матрице есть культовые ночные клубы, в реальном мире их нет. В Матрице есть женщина в красном, в реальном мире есть… Тринити (но это, скорее, исключение, подтверждающее правило). Суть в том, что Матрица ощущается как рай по сравнению с реальным миром. Сайфер – просто гедонист, не желающий больше питаться недостижимыми идеалистическими надеждами. Он хочет вернуться в киберреальность, чтобы любой ценой избежать еще девяти лет поедания жижи. Но для остальных членов команды «Навуходоносора» есть что-то поважнее удовольствий: свобода и истина. Особенно для Нео, который с самого начала отрицает существование судьбы, потому что хочет осуществлять контроль над своей жизнью.
Может показаться, что Матрица привлекает только поверхностных гедонистов, готовых жить во лжи, а к жизни в реальности стремятся люди, ценящие свободу, истину, самостоятельность и подлинность. В итоге мы получаем старую добрую голливудскую мораль – совсем не по-постмодернистски. Создатели фильма ратуют за освобождение человечества от злобных машин, но при этом так изображают реальный мир и мир Матрицы, что выбор Сайфера выглядит более вменяемым. Давайте разберемся, почему.
Матрица не просто предлагает чувственные наслаждения: по факту она удовлетворяет любые желания, от самых низменных до самых глубинных. Если предположить, что машины не ограничивали фантазию, Матрица – это мир, в котором можно ходить в музеи и слушать концерты, читать Шекспира и Стивена Кинга, влюбляться, заниматься сексом, растить детей, дружить, и так далее. Весь мир лежит у наших ног – и этот мир наверняка лучше нашего, потому что у машин нет мотивации нарочно делать людей несчастными, отправлять людей на войну, вызывать пандемии. Чтобы стабильно поставлять энергию, люди должны быть счастливы. В реальном же мире царит уныние. Библиотеки и театры разрушены, в небе никогда нет солнца. Нужно лишиться ума (или быть близко к этому), чтобы выбрать реальный мир. И дело не в базовом гедонизме. Пользуясь терминологией Джона Стюарта Милля, в Матрице можно удовлетворить «высшие потребности» и получить более полное и глубокое наслаждение, чем в «пустыне реальности».
В то время как Нео выбирает красную таблетку, я бы, как и Сайфер, выбрал синюю, но не только ради праздных чувственных наслаждений. Но есть и третье мнение. Робин Бек, к примеру, считает, что «не существует рациональных аргументов для принятия решения», потому что «эпистемологически, оба мира одинаковы», так как после принятия какой-либо из таблеток каждый из миров выглядит для человека реальным. Бек прав насчет реальности обоих миров, но по содержанию они сильно отличаются, и мир синей таблетки выглядит более привлекательным[90].
Но что же насчет свободы, истины, самостоятельности и подлинности? Машинам вряд ли есть дело до ваших занятий, пока вы спокойно живете в Матрице. Можно заниматься живописью, писать музыку, поддерживать правительство или выступать против него. В Матрице вы обладаете той же свободой, которой обладаете сейчас. Нельзя лишь отключаться от Матрицы, помогать другим отключиться, или мешать Агентам устранять людей, пытающихся отключиться. Что касается истины, то лишь одна истина вам недоступна: что все это лишь виртуальная реальность. Но ощущения на 100 % реальны, и нет причин в них сомневаться, пока к вам не наведаются Морфеус и его команда. Так стоит ли забивать себе голову? Имеет ли все это значение? Правда ли все это нереально, как доказать, что все это нереально? Перейдем к заключительному тезису.
Метафизически смоделированная реальность реальна так же (если не больше), как настоящая реальность
Давайте сперва обратимся к теоретику постмодернизма Жану Бодрийяру:
«Само определение реального таково: то, что можно равноценно воспроизвести. В пределах процесса воспроизведения реально не только то, что можно воспроизвести, но и то, что уже воспроизведено. Гиперреальное превосходит воспроизведенное лишь потому, что является симуляцией. Искусственность является основой реальности»[91].
Когда Нео впервые оказывается с Морфеусом в киберпространстве, он хватается за подлокотники кожаного кресла, стоящего в белой пустоте, и спрашивает: «Хочешь сказать, все это ненастоящее»? Морфеус в ответ задает вопрос: «Что такое реальность? Как определить, что настоящее, а что нет?» Это не просто вскользь брошенная фраза и не риторический вопрос. В необычном контексте фильма и в нашем еще более необычном технологическом мире это весьма здравый вопрос. Следующая реплика Морфеуса лишь подтверждает это: реальность – это то, что мы можем «почувствовать, учуять, попробовать на вкус и увидеть», и зависит она от «электрических импульсов, интерпретированных мозгом». Но если ощущение виртуальной реальности также является следствием интерпретации электрических сигналов, то почему бы ей не считаться такой же реальной, как «настоящая» реальность?
В другой сцене Нео на машине везут к Пифии. Разглядывая улицы в окно, он восклицает: «Господи, я там раньше обедал… Действительно крутая лапша!», затем откидываясь на спинку сиденья в разочаровании от того, что «все эти воспоминания, что у меня есть… они ненастоящие». Разве? Ведь они существуют. В отличие от ложных воспоминаний (которые возникают, к примеру, в процессе сомнительных психотерапевтических практик), воспоминания Нео действительно основаны на происходивших в тот момент событиях. Отличный обед в ресторанчике заставил его туда вернуться. Другими словами, его впечатление о ресторане соотносится с другими его впечатлениями и поведением. Более того, оно соотносится и с впечатлениями и поведением других людей, которых Нео приводил в ресторан в этом виртуальном межсубъективном мире (межсубъективном – потому что все человечество живет в одной и той же Матрице, а не в своих отдельных). В каком-то смысле их впечатления основаны на реальных событиях. Следы этих воспоминаний можно проследить и в мозге других людей, свернувшихся в коконах Матрицы.
Идея о том, что реальность и наши знания о ней зависят от сенсорных ощущений – основной принцип философского эмпиризма. В наше время это направление не менее популярно, чем в XVII–XVIII веках, когда оно только зарождалось в современном виде. Согласно Дэвиду Юму, не может существовать другого подтверждения нашим знаниям, кроме как наше чувство реальности. Можно возразить, что Нео и другие обитатели Матрицы на самом деле ничего не видят и не чувствуют. Но их чувственные ощущения ничем не отличаются от наших. Учитывая, что у них (как и у нас) нет никаких внешних доказательств того, что их впечатления иллюзорны, то получается, что для них Матрица так же реальна, как наш мир для нас, потому что сенсорные ощущения аналогичны. Эта точка зрения зависит от признания определенного метода верификации знаний, согласно которому убеждение может считаться верным, только если есть способ его проверить (к этому методу тоже есть определенные философские вопросы).
Мы установили, что предыдущие впечатления Нео основаны на реальных событиях, потому что они совпадают не только с остальными впечатлениями и поведением не только самого Нео, но и окружающих. Эта установка основана на представлении о последовательности (когерентности) истины, согласно которому убеждение вроде «Я часто обедал в том ресторанчике с друзьями» истинно, если соответствует большинству наших убеждений. Последовательность опыта и его способность служить основой для нашего поведения (тоже верно для опыта Нео) и является главным принципом прагматизма.
Однако человек, скептически относящийся ко всему этому – киберскептик, – скажет, что не важно, какие чувственные впечатления испытывают люди в виртуальной реальности и как они сочетаются с впечатлениями других людей. Кибермир не может считаться реальным, потому что его не существует в пространстве. Оно существует лишь в голове людей, как вымышленные любовники или Дед Мороз. Но киберзащитник ответит: он существует в пространстве – киберпространстве. Скептик будет утверждать, что киберпространство не реально, а защитник ответит: ага, так в этом вся суть киберпространства. Но скептик не остановится на этом и будет спорить, что нереальное пространство просто не может считаться пространством. Согласно этой точке зрения, киберпространство – это лишь метафора, а само слово – оксюморон.
Даже если предположить, что киберпространство – лишь метафора, нужно отметить, что кибер-скептик считает нахождение в пространстве (пространственность) необходимым свойством реального. Идея здесь заключается в том, что существует лишь один пространственно-временной континуум, и что некоторые наши убеждения и впечатления соответствуют тому, что есть в нем, а другие – нет. Если убеждения (или впечатления) не соответствуют ему, то они неистинные (или недоказуемые). Если объект не обнаружен в континууме, он ненастоящий. Но многие философы отвергали идею пространственности (и материальности, если материальность определяется через пространственность). Ее отвергал даже Платон: он считал, что Идеи (Формы) реальны, но не пространственны. Кант утверждал, что пространство не есть сущность, вещь сама по себе, но инструмент для исследования мира. Получается, некоторые идеи киберзащитников разделяли не только эмпирики, логики и прагматики, но и последователи Платона и, возможно, Канта. А еще постмодернисты (по крайней мере, во многих аспектах).
Платон считал, что Идеи более реальны, чем пространственные материальные объекты. Он приводил для этого сложные аргументы, но вкратце можно сказать, что Идеи вечны и неизменны и именно на них основываются объекты материального мира и наши знания о них. Виртуальную реальность нельзя назвать вечной или неизменной, и она не влияет на наш, несимулированный мир (по крайней мере, пока). Можно ли хоть как-то оправдать утверждение о том, что симуляция реальнее несимуляции? Возможно, если в будущем симулированная реальность сможет оказывать более сильное влияние на наш жизненный опыт и поведение, чем несимулированная реальность, то с прагматической точки зрения это будет так. Произойдет ли это, неизвестно – пожалуй, пару сотен лет придется подождать.