непредрешенчестве.
Вот эпизод из воспоминаний видного деятеля Февраля В.Б. Станкевича: «Ярчайшим примером полного бессилия властей стали, пожалуй, события, происходящие в нескольких десятках верст от столицы – в Шлиссельбурге, городской совет которого 17 апреля выразил недоверие правительству, создал свой революционный комитет, объявленный высшим органом власти в городе. Земля в уезде была экспроприирована, причем это решение проводила в жизнь городская милиция. Город также обратился ко всей России с призывом немедленно установить рабочий контроль на предприятиях и ликвидировать частную собственность на землю» (см. [107]).
Население сразу поняло смысл туманной политэкономии Временного правительства. В своей первой Декларации от 2 марта правительство ни единым словом не упоминает о земельном вопросе. Лишь телеграммы с мест о начавшихся в деревне беспорядках заставляют его заявить 19 марта, что земельная реформа «несомненно станет на очередь в предстоящем Учредительном собрании», предупредив: «Земельный вопрос не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата».
С самых первых дней революции крестьянство выдвинуло требование издать закон, запрещающий земельные сделки в условиях острой нестабильности. Всероссийский съезд крестьянских депутатов – сторонник Временного правительства – потребовал немедленно запретить куплю-продажу земли[29]. Декларация правительства от 5 мая обещала начать преобразование землепользования «в интересах народного хозяйства и трудящегося населения», но правительство так и не издало ни одного законодательного акта во исполнение этой Декларации.
Товарищ министра земледелия писал: «Неоднократно мы вносили на обсуждение законопроекты, но как только внесем, кабинет трещит и разлетается». В результате помещики организовались для борьбы с земельными комитетами, начались массовые аресты их членов и предание их суду. «Если так будет продолжаться, – заявил министр-эсер Чернов, – то придется посадить на скамью подсудимых три четверти России». С августа начались крестьянские восстания с требованием национализации земли.
К осени 1917 г. крестьянскими беспорядками был охвачен 91 % уездов России. Для крестьян (и даже для помещиков) национализация земли стала единственным средством прекратить войны на меже при переделе земли явочным порядком. Пойти на национализацию земли Временное правительство не могло, поскольку уже в 1916 г. половина всех землевладений была заложена и национализация земли разорила бы банки (почти все банки были иностранными).
В начале 1917 г. возникли перебои в снабжении хлебом Петрограда и ряда крупных городов. Пробным камнем были три требования почти от всего населения: «Земли! Мира! Хлеба!» Все эти требования взаимосвязаны, они назывались «триединой программой революции». Это была кризисная политэкономия после Февральской революции. Земли и мира правительство не дало. Но и обеспечение хлебом в условиях либерально-буржуазной доктрины организовать правительство не смогло.
Министр продовольствия С.Н. Прокопович (меньшевик) заявил, что «хлебная монополия, несмотря на удвоение цен, в условиях бестоварья оказывается недействительной, и… при данном положении дел для хлебных заготовок придется употреблять военную силу». 20 августа 1917 года Министерство земледелия выпустило инструкцию, которая предписывала применять вооруженную силу к тем, кто утаивал хлеб. Силу не применили. Временное правительство за все его существование собрало по продразверстке ничтожное количество – 30 млн пудов зерна.
Выявился важный фактор, который показал критерии политэкономии «Февраля». На Государственном совещании в Москве Прокопович, отвечая на недовольство Рябушинского отстранением предпринимателей от хлебной торговли, прямо заявил, что для привлечения к продовольственному делу частного торгового предпринимательства нет препятствий в законе. А дело в том, пояснил он, что местные продовольственные органы в большинстве случаев не допускают частных предпринимателей из-за резко недоверчивого и даже прямо враждебного отношения к торговому классу со стороны местного населения. Это отношение объясняется «тою ненавистью, какую особенно во время войны торговцы в лице спекулянтов и мародеров пробудили к себе в населении» (см. [96, с. 78]).
Поскольку частные предприниматели и торговый класс являются главными субъектами экономики, эта ненависть населения была признаком отказа принципов буржуазной политэкономии.
За период с февраля по октябрь 1917 г. крестьяне могли составить для себя четкое представление об отношении буржуазно-либерального государства (даже в коалиции с социалистами) к главным вопросам России.
Потом в Советах стала расти роль большевиков (работали «будущие декреты»). В поединке Временного правительства и Петроградского совета, за которым наблюдали все те, до кого доходила информация, Совет все время «набирал очки». И здесь пробным камнем стал вопрос о земле. Уже 9 апреля Петроградский совет признал «запашку всех пустующих земель делом государственной важности» и потребовал создания на местах земельных комитетов.
В промышленности произошли важные изменения. Важно также, что из деревни на заводы теперь пришел середняк, составлявший костяк сельской общины, и большое число крестьянской грамотной молодежи. В 1916 г. 60 % рабочих-металлистов и 92 % строительных рабочих имели в деревне дом и землю. Эта новая общность обеспечила в среде городских рабочих авторитет общинного крестьянского мировоззрения, общинной самоорганизации и солидарности. На промышленных предприятиях сразу стала складываться система трудового самоуправления. Ее ячейкой был фабрично-заводской комитет (фабзавком). Фабзавкомы вырастали из традиций крестьянской общины на основе нового поколения.
Появление фабзавкомов вызвало весьма острый мировоззренческий конфликт в среде социал-демократов. Меньшевики, ориентированные ортодоксальным марксизмом на опыт рабочего движения Запада, сразу же резко отрицательно отнеслись к фабзавкомам как «патриархальным» и «заскорузлым» органам. Они стремились «европеизировать» русское рабочее движение по образцу западноевропейских профсоюзов. Реально это был конфликт разных политэкономий.
Поначалу фабзавкомы (в 90 % случаев) помогали организовать профсоюзы, но затем стали им сопротивляться. Например, фабзавкомы стремились создать трудовой коллектив, включающий в себя всех работников предприятия, в том числе инженеров, управленцев и даже самих владельцев. Профсоюзы же разделяли этот коллектив по профессиям, так что на предприятии возникали организации десятка разных профсоюзов из трех-четырех человек. Часто рабочие считали профсоюзы чужеродным телом в связке фабзавкомы-Советы. Говорилось даже, что «профсоюзы – это детище буржуазии, завкомы – это детище революции».
Важной деформацией предреволюциционной политэкономии было развитие мощной теневой экономики, связанной с иностранными банками и предпринимателями. Саботаж крупных предприятий и спекуляция продукцией, заготовленной для обороны, начались еще до Февральской революции. Царское правительство справиться не могло – «теневые» тресты организовали систему сбыта в масштабах страны, внедрили своих агентов на заводы и в государственные учреждения. Но после Февральской революции коррупция и преступность расширились в режиме взрыва. Вот выдержка из доклада министра юстиции Временного правительства В.Н. Переверзева на III съезде военно-промышленных комитетов в мае 1917 г.:
«Спекуляция и самое беззастенчивое хищничество в области купли-продажи заготовленного для обороны страны металла приняли у нас такие широкие размеры, проникли настолько глубоко в толщу нашей металлургической промышленности и родственных ей организаций, что борьба с этим злом, которое сделалось уже бытовым явлением, будет не под силу одному обновленному комитету металлоснабжения.
Хищники действовали смело и почти совершенно открыто. В металлургических районах спекуляция создала свои собственные прекрасно организованные комитеты металлоснабжения и местных своих агентов на заводах, в канцеляриях районных уполномоченных и во всех тех учреждениях, где вообще нужно было совершать те или иные формальности для незаконного получения с завода металла. Новый строй здесь еще ничего не изменил…, организованные хищники так же легко и свободно обделывают свои миллионные дела, как и при прежней монархии… При желании можно было бы привести целый ряд очень ярких иллюстраций, показывающих, с каким откровенным цинизмом все эти мародеры тыла, уверенные в полнейшей безнаказанности, спекулируют с металлом, предназначенным для обороны страны» [72, с. 359].
Переходим к становлению политэкономии на траектории Октябрьской революции.
Напор страстей в столкновении двух антагонистических политэкономий был краткосрочным (4 месяца), с июля Россия пошла по своему пути. Историки объясняют изменение массового сознания: «Все это стало приобретать осознанный характер и глубокую убежденность в условиях революции, когда партии обнародовали программы и определили средства борьбы за массы. Антибуржуазная пропаганда леворадикальных партий заняла в них ведущее место и легла на благодатную почву. Ненависть к капиталистам усилилась из-за политики Временного правительства, которое не стало выполнять “триединую программу революции” и тем самым оттолкнуло от себя большинство населения. По мере нарастания революции и углубления кризиса ненависть к капиталистам и помещикам быстро нарастала» [108].
История прекрасно показывает этот процесс: власть совершенно бескровно и почти незаметно «перетекла» в руки Петроградского совета, который передал ее II съезду Советов. Тот сразу принял Декреты новой политэкономии – главные предусмотренные Лениным источники легитимности нового порядка в момент его возникновения. Именно эти декреты нейтрализовали потенциальный источник легитимности Учредительного собрания.
Под идеей власти Советов лежал большой пласт традиционного знания. Оно было выражено в тысячах наказов и приговоров сельских сходов в 1904–1907 гг. Это был уникальный опыт формализации традиционного знания, которое было актуализировано и обрело политический характер во время Февральской революции. Традиционное знание русского крестьянства о власти было включено в теоретический багаж политической и экономической мысли.