В июне 1920 г. обсуждались варианты доктрин политики советской власти после Гражданской войны и военного коммунизма. Из двух главных докладов о концепции будущего НЭПа был принят доклад А.В. Чаянова. Он был известным экономистом и историком хозяйства – и в России, и в Западной Европе. Его главные труды были посвящены трудовому крестьянству, в основном российскому, но также и других культур. Его называли «неонародником».
Чаянов хорошо знал классическую политэкономию и труды Маркса о докапиталистических хозяйствах, но при этом подчеркивал, что большинство народов мира в то время культивировали некапиталистические хозяйственные системы. Конкретно в России такое хозяйство было главным сектором народного хозяйства. Чаянов отвергал универсализм той политэкономии как теории хозяйства. Реальность крестьянского мира не втискивалась в категории политэкономии – ни в ее либеральной, ни в ее марксовой версии.
Он писал: «Прежде всего примем бесспорное утверждение, что нынешняя капиталистическая форма хозяйства есть лишь частный случай народно-хозяйственной жизни и что значимость и сущность возникшей на ее почве и посвященной ее теоретическому изучению научной дисциплины – политической экономии в ее современном виде – не могут быть распространены на другие организационные формы экономической жизни. Обобщения, которые делают современные авторы современных политэкономических теорий, порождают лишь фикцию и затемняют понимание сущности некапиталистических формирований как прошлой, так и современной экономической жизни» [203, с. 140–141].
Чаянов, занимаясь экономикой сельского хозяйства, не был прямо вовлечен в теоретическую дискуссию, которая состоялась в январе 1925 г. в Коммунистической академии. Главным был вопрос о предмете политэкономии. Давлению сторонников политэкономии социализма помогало понятное желание иметь свою «законную» теорию хозяйственного строительства. Чаянов считал, что следует разрабатывать частную, особую политэкономию для каждой конкретной страны. Но при этом терялся бы сам смысл политэкономии как общей, абстрактной теории – само название «политэкономия» становилось чисто условным[62].
В этой дискуссии Чаянов не участвовал, но в своих работах он изложил свои представления – без спора с экономистами – о структуре и основе эффективной политэкономии. Он оставил ценные концепции для нашей актуальной методологии. Здесь выберем его суждения, важные для нашей темы.
Он прямо указал на факт, который практически все экономисты обходили: «Теоретически учение о народном хозяйстве от Д. Рикардо и до наших дней строилось дедуктивно, исходя из мотивации и методов хозяйственного расчета homo economicus’a, работающего в качестве капиталиста-предпринимателя, строящего свое предприятие на наемном труде» [204, с. 396–397].
В 1924 г. Чаянов опубликовал на немецком языке работу «К вопросу теории некапиталистических систем хозяйства», в которой объяснил необходимость построить «метатеорию» многоукладных экономических систем. Он писал: «В современной политической экономии стало обычным мыслить все экономические явления исключительно в категориях капиталистического хозяйственного уклада. Основы нашей теории – учение об абсолютной земельной ренте, капитале, цене, а также прочие народно-хозяйственные категории – сформулированы лишь в приложении к экономическому укладу, который зиждется на наемном труде и ставит своей задачей получение максимального чистого дохода…
Все прочие (некапиталистические) типы экономических укладов считаются несущественными или находящимися в стадии отмирания; по крайней мере, им отказывают в праве влиять на основополагающие явления современной экономики, и в результате они утрачивают какой-либо теоретический интерес» [203, с. 114].
Это был категорический и принципиальный тезис, тем более что тогда экономика России стояла на сельском хозяйстве. Разрабатывать политэкономию на основе структуры развитого капитализма Англии было очевидно невозможно, опираясь хоть на Адама Смита, хоть на Маркса.
Чаянов писал: «Одними только категориями капиталистического экономического строя нам в нашем экономическом мышлении не обойтись хотя бы уже по той причине, что обширная область хозяйственной жизни, а именно аграрная сфера производства, в ее большей части строится не на капиталистических, а на совершенно иных, безнаемных основах семейного хозяйства, для которого характерны совершенно иные мотивы хозяйственной деятельности, а также специфическое понятие рентабельности. Известно, что для большей части крестьянских хозяйств России, Китая, Индии и большинства неевропейских и даже многих европейских государств чужды категории наемного труда и заработной платы.
Уже поверхностный теоретический анализ хозяйственной структуры убеждает нас в том, что свойственные крестьянскому хозяйству экономические феномены не всегда вмещаются в рамки классической политэкономической или смыкающейся с ней теории. Мы вынуждены ориентировать наши теоретические интересы на проблемы некапиталистических экономических систем» [203, с. 114–115].
Сравнивая структуры капитализма с хозяйством трудового крестьянства, Чаянов объясняет, что это разные сложные системы: «Экономическая теория современного капиталистического общества представляет собой сложную систему неразрывно связанных между собой категорий (цена, капитал, заработная плата, процент на капитал, земельная рента), которые взаимно детерминируются и находятся в функциональной зависимости друг от друга. И если какое-либо звено из этой системы выпадает, то рушится все здание, ибо в отсутствие хотя бы одной из таких экономических категорий все прочие теряют присущий им смысл и содержание и не поддаются более даже количественному определению» [203, с. 117].
Поэтому не может быть универсальной политэкономии разных культур и разных условий. Изъять из политэкономии одну аксиому и одну категорию – значит обрушить всю систему.
Чаянов пишет: «Такая же катастрофа ожидает обычную теоретическую систему, если из нее выпадает какая-либо иная категория, к примеру категория заработной платы. И даже если из всех возможных народно-хозяйственных систем, которым эта категория чужда, мы сделаем объектом анализа ту, в которой во всей полноте представлены меновые отношения и кредит, а следовательно, категории цены и капитала, например систему крестьянских и ремесленных семейных хозяйств, связанных меновыми и денежными отношениями, то даже и в этом случае мы легко сможем убедиться в том, что структура такого хозяйства лежит вне рамок привычной системы политэкономических понятий, характерных для капиталистического общества» [203, с. 118].
Чаянов понимал значение той новой, немеханистической политэкономии, которую он разрабатывал как общую науку о хозяйстве неевропейских цивилизаций, основанной на новых методологических основаниях. Характерна аналогия, выбранная им для такой политэкономической модели, в которой субъектом хозяйства является не предприниматель, а организатор трудового хозяйства: «Для нас такая система имела бы немалое аналитическое значение и представляла бы в отношении к теперешней теоретической экономии то же, что геометрия Лобачевского к геометрии Евклида. У Лобачевского выпадала аксиома параллельных линий, у нас – категория заработной платы» [204, с. 397][63].
В своих трудах Чаянов, не вступая в спор с экономистами, предупреждал о непригодности категорий политэкономии Маркса для верного описания советского, явно не капиталистического, хозяйства. Более того, его исследования некапиталистических систем хозяйства расширили научные направления по сравнению экономики незападных стран с западным капитализмом. В 1927 г. его самый большой труд «Организация крестьянского хозяйства» был переведен в Японии, а после Второй мировой войны его труды изучались в Азии (особенно в Китае) и в странах Африки.
Эту работу он заканчивает такой мыслью: «Ныне, когда наш мир постепенно перестает быть миром лишь европейским и когда Азия и Африка с их своеобычными экономическими формациями вступают в круг нашей жизни и культуры, мы вынуждены ориентировать наши теоретические интересы на проблемы некапиталистических экономических систем» [203, с. 143].
Чаянов делает важный вывод для дискуссии о политэкономии: хозяйства некапиталистических типов сохраняют свою внутреннюю природу в самых разных народно-хозяйственных системах, но в то же время они в своих внешних проявлениях приспосабливаются к среде по типу «мимикрии», так что возникает соблазн и их внутреннюю природу трактовать в категориях макросистемы (например, в политэкономии капитализма Маркса), хотя эти категории неадекватны внутреннему укладу предприятия и затрудняют ее понимание.
Он пишет: «Концепция крестьянского хозяйства как хозяйства предпринимательского, в котором хозяин нанимает самого себя в качестве рабочего, мыслима только в условиях капиталистического строя, так как вся она состоит из капиталистических категорий. Крестьянское же хозяйство как организационная форма, а в настоящий момент оно нас только так и интересует, вполне мыслимо и в других народно-хозяйственных системах, а именно в условиях крепостнически-феодальных, в условиях крестьянско-ремесленных стран и, наконец, в условиях чисто натурального быта, т. е. в условиях таких народно-хозяйственных систем, в которых совершенно отсутствовали категории наемного труда и заработной платы – если не исторически, то логически» [204, с. 203].
Во многих местах Чаянов подчеркивает тот факт, что семейное трудовое хозяйство, обладая особенным и устойчивым внутренним укладом, во внешней среде приспосабливается к господствующим экономическим отношениям, так что его внутренний («субъективный») уклад вообще не виден при поверхностном взгляде. Он пишет: «Всякого рода субъективные оценки и равновесия, проанализированные нами как таковые, из недр семейного хозяйства на поверхность не покажутся, и вовне оно будет предст