ВИРТУАЛЬНЫЕ ТЕМЫ
13. ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ: НИГИЛИЗМ И «МАТРИЦА»Томас Хиббс
Озабоченность последствиями технологического развития и их влиянием на природу формирует как «низкую», так и «высокую» культуру современной Америки: от «Терминатора» до «Искусственного интеллекта» и от философских споров о том, следует ли такие термины, как «душа» и «сознание», оставить житейской психологии, до политических дискуссий на тему этичности клонирования.
В фильме «Матрица» 1999 года соединяются тревоги и интересы как высокой, так и низкой культуры. В «Матрице» есть все: интригующий сюжет с претензией на интеллектуальность, постмодернистские отголоски классических сказок, спецэффекты, ставшие новым стандартом научно-фантастических фильмов, профессионально поставленные и технически совершенные сцены единоборств. Но и сюжет, и философские размышления «Матрицы» вертятся вокруг дискуссий, вызванных нынешней зачарованностью высокими технологиями и искусственным интеллектом. В «Матрице» несколькими способами обыгрывается старый спор о необходимости Просвещения.[130] Убежденность Просвещения в превосходстве человека над природой как результате технологического прогресса грозит вырождением человечности, подобно тому как безрассудное восхваление индивидуальной свободы ведет к усреднению всего человечества. С этой и других точек зрения либеральная современность является потенциальным источником нигилизма — человеческого существования, лишенного конечной цели и фундаментального смысла, когда великие вопросы и задачи, вдохновлявшие людей прошлого, больше не трогают человеческую душу.
ДОСТОЕВСКИЙ, УТОПИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ И НИГИЛИЗМ
Среди всех значительных мыслителей (таких, как Ницше, Токвиль[131] и Арендт[132]), усматривавших связь между Просвещением и нигилизмом, пожалуй, наиболее незаслуженно недооценен Достоевский.[133] Между «Матрицей» и «Записками из подполья» (1864) Достоевского — книгой, в которой Ницше слышал «голос крови», — существует поразительное сходство. «Записки из подполья» — это сатирическая диатриба против западного Просвещения, проникающего в Россию. Предметом полемики для Достоевского стала амальгама гуманистического социализма, романтизма, утилитаризма и рационального эгоизма — роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?». В книге Чернышевского, удостоенной похвалы Ленина за укрепление его веры в необходимость революции, развиваются идеи французского социалиста Шарля Фурье.[134] Герой Достоевского, человек из подполья, ругает утопизм просвещенных строителей современного города, считающих, что применение социальной науки позволит им систематизировать, урегулировать и удовлетворить все человеческие желания. В знак протеста против «рационального» передела общества герой из подполья предпочитает жить в своей убогой каморке.
Герой из подполья страдает от повышенной сознательности. В то время как «здоровый деятельный человек» не подозревает о проблемах, связанных с применением законов природы к человеческой жизни, сознательная личность видит несовместимость механического детерминизма естественных наук с человеческими размышлениями и выбором. Сверхсознательный человек натыкается на «каменную стену» естественной науки, что приводит к психической «инерции». Он объясняет:
Наука научит человека… что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на сеете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы.
Задача социальной науки состоит в вычислении логарифма людских желаний и выбора, позволяющего предугадать направление развития человеческой жизни. И тогда «на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений». Если принимать во внимание понятия о науке и рациональности, протесты человека из подполья могут показаться всего лишь отрицанием и неприятием благоразумия, здоровья и науки во имя иррациональной свободы. Поэтому он предпочитает инертность действию, изоляцию обществу и озлобление рациональному стремлению к счастью. Но и в этом он обречен на провал; по его словам, «злоба у меня опять-таки вследствие этих проклятых законов сознания химическому разложению подвергается».
Однако внимательный читатель увидит в размышлениях человека из подполья нечто большее, чем мрачное неприятие социальной науки Просвещения. Герой указывает на противоречия, присущие Просвещению. Основное противоречие, занимающее человека из подполья и являющееся источником его безжалостной и неумолимой критики, касается свободы. Теоретики Просвещения обещают избавление от всех видов внешнего руководства: семейного, религиозного и политического.
В то же время нечаянным последствием применения теорий Просвещения является уничтожение свободы. Наиболее лаконично эта проблема была сформулирована героем романа Достоевского «Бесы» Шигалевым: «Я запутался в собственных данных: и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Как такое возможно? Один из источников уничтожения свободы кроется в методах зарождающейся социальной науки, которая признает реальным только то, что может быть измерено единицами математики и механики и проверено естественными науками. Второй причиной является наивность Просвещения в отношении легкости превращения теории в практику. Для применения теории необходимо изменение человеческой природы и радикальная перестройка человеческого общества. Таким образом, становится очевидной принудительная и насильственная суть проекта.
Расхождение теории с практикой выявляет еще более глубокие проблемы Просвещения. Теоретики Просвещения просчитались, когда в попытке объяснить человеческие желания и управлять ими стали рассматривать человека как разумного эгоиста. Они предположили, что рациональные размышления позволяют понять стремления человека и что зло можно искоренить посредством обучения и реорганизации политической системы. Но они упустили то, что так называемый прогресс цивилизации всегда сопровождается повышением уровня насилия и жаждой крови, а также то, что людям присуще и более сложное для понимания желание «по-настоящему независимого выбора». Чтобы доказать свою свободу, они могут сознательно предпочесть вред и саморазрушение, утверждает человек из подполья, предвосхищая слова Ницше о том, что люди «скорее пожелают ничто, чем не будут ничего желать». Как у Ницше, так и в «Записках из подполья» часто встречается мысль, что нигилизм — это не конечная цель, а промежуточный момент. Ожидается, что отрицание приведет к утверждению. Поэтому человек из подполья признается, что не хочет оставаться «антигероем», извращающим и отвергающим теории современников. «Вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!»
Бездействие, злоба и нигилизм, которые воплощает человек из подполья, вовсе не являются альтернативой теории Просвещения, напротив, они есть ее логическое следствие. В конце повести герой насмехается над своим противником: «Я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины». Книга Достоевского — это reductio ad absurdum[135] или, правильней сказать, reductio ad nihilum теорий его оппонентов.
НИ УТОПИЯ, НИ НИГИЛИЗМ: «МАТРИЦА» О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ КАК О ПОИСКЕ
Рационалистические проекты Просвещения направлены на поиски ответов на вопросы о том, что реально, что свойственно человеку и насколько возможны свобода и самопознание. Человек из подполья описывает социальный проект Просвещения как расширение современной математической физики, основанное на редукционистских предположениях о том, что все реальное может быть подвергнуто количественному анализу. Принимая это допущение, мы получаем особенно сложную проблему самопознания и человеческой свободы. Данная тема затрагивается в первых сценах «Матрицы». Как замечает Морфеус в разговоре с Нео, «мы внутри компьютерной программы», где люди — это «остаточные самопредставления». Далее он спрашивает: «Какты определяешь, что реально?.. Реальность — всего лишь электрические сигналы, интерпретированные твоим мозгом». Мир Матрицы — это мир «интерактивной нейростимуляции». «Анатомирование человека», как это называет Достоевский, разрушает возможность самопознания.
Теснота «Навуходоносора» производит то же впечатление, что и клетушка человека из подполья. Корабль с его обилием высокотехнологичных гаджетов, позволяющих пробираться в человеческое сознание, использующий «пиратскую радиоволну», чтобы вламываться в саму Матрицу, является уменьшенной копией Матрицы. Но на нем нет ни наивной, не отражающей реальности самоуверенности людей, подключенных к Матрице, ни чувства всесилия и полного контроля над обитателями Матрицы. Блуждающая по «пустыне реальности» команда мятежников пытается отыскать ключи к прошлому человечества, яснее понять свою задачу в настоящем и вернуть уверенность в будущем.
Предпочтение «пустыни реальности» искусственному, но более комфортному и безопасному миру имеет свою цену. Во-первых, не может не вызывать тревоги тот факт, что все, казавшееся реальным, на деле фальшиво: как говорит Морфеус, «этот мир был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду», человек заключен в тюрьму «для разума». Здесь, как и у Достоевского, ложное чувство свободы сопровождается ошибочным ощущением собственной целостности, самоконтроля и способности управлять будущим. Более адекватное представление о свободе происходит от чувства неуверенности и внутреннего противоречия, а его результатом становится лучшее понимание человеческой природы. Морфеус спрашивает Нео, было ли у того чувство, что «с этим миром что-то не так», такое чувство, что «ты не можешь объяснить этого, но ты это чувствуешь». Нам следует начать с ощущения «неправильности», попытка понять которое заставляет человека приступить к поискам. Морфеус так говорит об этом: «Нами движет вопрос: что такое Матрица? Ответ где-то рядом, и если хочешь, он найдет тебя».
Фраза «Ответ где-то рядом» напоминает слоган телесериала «Секретные материалы»: «Истина где-то рядом». Хотя главная сюжетная линия «Секретных материалов» строится на идее контроля над Землей со стороны инопланетян, а не искусственного интеллекта, у сериала с «Матрицей» много общего. Обе истории играют на страхе того, что какая-то необъяснимая злая сила, будь то инопланетяне, сложные машины, правительство, бюрократия или технологии сами по себе, тайно подменила реальный мир искусственным. Однако все обстоит еще хуже: в описанном выше случае мы могли бы найти поработившую нас внешнюю силу, а затем, зная врага, отыскать средства для его уничтожения. Вместо этого к нам применяется сила, в значительной мере состоящая из знания о том, кто мы и каковы мы. Самая большая опасность, которая может стать источником нигилизма, заключается в том, что, утратив связь с реальностью, мы навсегда застрянем в мире иллюзий. Если у нас нет подсказок, позволяющих выбраться из искусственной вселенной, мы рискуем получить психическое головокружение, потерять сознание того, кто мы и куда идем. В подобной ситуации исследование причин нашей дилеммы — не более чем пародия на поиски истины. (Необходимо заметить, что помимо слогана «Истина где-то рядом» у «Секретных материалов» есть и «Не доверяй никому», и «Поверь в ложь».) Вот что говорит по этому поводу Адриана Мак-Лин, проницательный комментатор «Секретных материалов»:
Скалли и Малдер в переносном и буквальном смысле отвлечены, проникнуты и исследованы до молекулярного уровня всеведущими и всемогущими силами, прокравшимися в нашу жизнь подобно телевидению, компьютерам, виртуальности и тому подобным вещам… Скалли и Малдер доверяют друг другу… Однако все, что, как им кажется, они знают, неверно. Телевидение научило их чудесам проницательности, но не формулированию собственной точки зрения. Оно послало их на поиски истины, но велело никогда не верить тому, что они обнаружат… Атмосфера "Секретных материалов» предполагает, что весь мир сосредоточен в одном месте, в нем все доступно, этот мир одновременно мудрый, опасный, ограничивающий и освобождающий.[136]
Хотя вопрос о том, совершенно ли бесплодна (по словам Мак-Лин) тема поиска, использованная в «Секретных материалах», остается открытым, ее описание затрагивает одну очень вероятную для героев возможность. Зная о сходстве сюжетов «Секретных материалов» и «Матрицы», можно предположить, что персонажи фильма должны иметь те же слабые места, что и герои телесериала. В конце концов, повествование, начинающееся с заявления о неспособности людей отличить правду от вымысла, а реальность от хитроумной подделки, должно подразумевать возможность возникновения двух диаметрально противоположных рисков: риск не найти выхода из западни и риск сверхъестественного решения проблемы (или «поверхностной трансцендентности», как это называет литературный критик Марк Эдмундсон). В своей книге Эд-мундсон утверждает, что в современной американской культуре идет битва между двумя формами повествования: обесцененной готикой и «поверхностными стратегиями трансцендентности».[137] Ни та, ни другая форма не побеждает нигилизм: первая его только усиливает, вторая обеспечивает лишь иллюзию спасения. Как же «Матрице» удается выиграть при таком раскладе?
Можно найти много свидетельств тому, что «Матрица» пытается балансировать между этими крайностями. Ее альтернативный путь особенно очевиден, когда речь заходит о человеческой свободе. Мнение, что наши жизни искусственно сконструированы, весьма досаждает нашему чувству свободы и самоконтроля. В ответ на вопрос Морфеуса о том, верит ли он в судьбу, Нео заявляет: «Нет… Потому что мне не нравится думать, что я не могу полностью управлять свой жизнью». То, что Нео имеет довольно примитивные представления о свободе, ясно не только из диалога с Морфеусом, но и из легких насмешек Оракула. Прежде чем Нео покидает ее комнату, она говорит, что он может не принимать во внимание всей горькой правды, которая ему открылась: «Помни — ты не веришь в судьбу. Ты сам контролируешь свою жизнь». Но то, что Морфеус называет судьбой, совсем не похоже на отсутствие свободы в Матрице. Его представление о судьбе заполняет брешь между плоской концепцией свободы как полного контроля над собственной жизнью и бескомпромиссным детерминизмом. В том, что Морфеус называет Нео Избранным, которого он искал всю жизнь, можно усмотреть намек на понимание судьбы как своего рода провидения. Морфеус объясняет, что пророчество Оракула говорит о «возвращении человека, свободного от Матрицы». Однако взаимосвязь каких бы то ни было сил судьбы и провидения (с одной стороны) и человеческого выбора {с другой) благоразумно оставлена туманной. Сильнее всего эта двойственность проявляется в сцене, когда Сайфер уже готов «отключить» Нео и тем самым убить его. Он с издевкой заявляет, что если Нео действительно Избранный, должно произойти чудо, которое разрушит его планы и сохранит Нео жизнь. В тот же миг Сайфера убивает один из членов сопротивления. Разумеется, мало кто изучает парадокс свободы. Героя Достоевского занимает вопрос отрицания свободы в утопическом мире, которое в «Матрице» воплощает Сайфер. В центральном эпизоде фильма Сайфер раскрывает свои предательские намеренья и начинает «отключать» своих товарищей по сопротивлению. Когда об этом узнают остальные, он признает, что возвращается в Матрицу, что устал выполнять приказы Морфеуса и что Матрица кажется ему «более реальной». Сам Морфеус предсказывал, что многие «безнадежно зависимы от системы и будут бороться за нее». Сайфер сознательно решает отказаться от права выбора, пожертвовать свободой во имя комфорта, безопасности и спокойствия.
Морфеус объясняет, что Матрица — это «созданный компьютерами мир иллюзий», назначение которого — держать человечество «под контролем». Машины решили «превратить людей в батарейки». Здесь можно усмотреть параллель с высмеиваемыми Достоевским мыслителями, сравнивающими человека с «фортепьянной клавишей»: это сравнение Достоевский нашел у Дени Дидро, французского философа-материалиста эпохи Просвещения. В 1769 году Дидро писал: «Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют».[138]
Позже данное Морфеусом описание Матрицы подтверждает и расширяет агент Смит. Он говорит о «миллиардах людей, живущих в забытьи». Признавая, что первый проект Матрицы, бывший попыткой создать мир без страданий, провалился, агент Смит соглашается с одним из взглядов человека из подполья, а именно с тем, что свободным людям необходимо страдание. «Люди, — отмечает он, — определяют реальность через боль и страдание». Однако представления агента и его сторонников о естественной человеческой жизни имеют дефекты, причем дефекты серьезные. По словам агента Смита, «человечество множится, как вирус… а мы — лекарство». Эти слова перекликаются с убеждением, которое человек из подполья приписывает своим врагам: чтобы человек услышал голос разума, необходимо изменить его природу. Подобно утопистам Просвещения, агент Смит наивно верит в прогресс. Он говорит: «Это эволюция, Морфеус, эволюция; мы будущее этого мира».
Еще одно сходство можно заметить в отсутствии самосознания и самопознания. Как утверждал человек из подполья, теоретики Просвещения отказывают в самопознании не только другим людям, но и самим себе. Если бы они были способны к самоанализу, их тоже поразила бы инерция. Морфеус учит Нео: «Матрица не может сказать тебе, кто ты». Быть может, недостаток самосознания также в определенной мере стал источником людского высокомерия, приведшего к созданию искусственного интеллекта? Описывая Матрицу, Морфеус касается темы утопизма: он рассказывает, что в начале XXI века «человечество объединилось» и совместными усилиями создало искусственный интеллект.
Данное в «Матрице» описание человека и его творения копирует классический сюжет жанра хоррор — историю Франкенштейна, когда творческие амбиции науки приводят к появлению существа, которое невозможно контролировать и которое восстает против своего создателя. Но в «Матрице», похоже, сотворенное — искусственный интеллект — после захвата власти обречено на повторения невежественных людских ошибок. Сама Матрица уже включена в утопический план социальной реконструкции. Где же выход из этого порочного круга?
ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ МАТРИЦЫ: ПОБЕДА ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ИЛИ ТЕХНОЛОГИИ?
Вероятно, ответ связан со сложной концепцией свободы, к пониманию которой Нео идет весь фильм. С другой стороны, именно по этой причине финал фильма крайне двусмыслен. Частично проблема порождена тем, что авторы «Матрицы» выбрали типичное окончание голливудского боевика — супергерой крушит толпы злодеев. Безусловно, сложные технологии, использованные в «Матрице», делают развязку более тонкой и интересной, чем в фильмах вроде «Крепкого орешка» и «Терминатора». «Матрицу» справедливо хвалят за спецэффекты, а не за проработку сюжета и героев. Перешагнув предел возможностей человеческого тела, Нео начинает использовать силы, доступные героям комиксов; усовершенствованная техника боя затмевает обычные (хотя и замечательные) человеческие способности, которые Нео развил у себя, чтобы вести войну против Матрицы.
До финальной схватки Нео кажется очень уязвимым, поначалу напрочь отвергающим, а затем лишь частично принимающим свою роль в судьбе человечества. Даже когда он решает рискнуть всем, чтобы бороться с Матрицей, исход сражения вызывает беспокойство. Во время кульминационной битвы с агентами в метро Нео поражает пуля и он, несомненно, умирает. Тринити, ссылаясь на пророчество Оракула о том, что она полюбит Избранного, говорит: «Ты не можешь умереть». Он целует Нео, а когда тот воскресает, велит ему: «А теперь вставай». Хотя мы видели намеки нарастающей близости Нео и Тринити, их отношения недостаточно развиты, чтобы приобрести драматический вес. И в этом серьезный недостаток фильма. Почему? В «Матрице» преодоление нигилизма возможно лишь через возвращение человеческих качеств и образа жизни. Главным таким качеством является отношение к человеку как к особому существу, способному на преданность, любовь и жертву. Нео, Тринити и Морфеус — сложные, отличающиеся друг от друга и дополняющие друг друга персонажи, в то время как агенты Матрицы безлики, одинаковы и взаимозаменяемы. Разве имеет какое-то значение имя «Смит», принадлежащее агенту, чаще других появляющемуся в кадре?
Несмотря на то что человеческим отношениям в фильме уделяется недостаточно внимания, именно любовь Тринити к Нео не только воскрешает его, но и немедленно проявляет его сверхчеловеческие способности. Он останавливает пули и преодолевает закон гравитации. Он ныряет сквозь агента, не обращая внимания на непроницаемость его тела, и агент взрывается.
Выиграв решающую битву с агентами, Нео предупреждает их, что раскроет правду людям, и тогда те смогут войти в неизведанный и непредсказуемый мир. Он говорит: «Я знаю, что вы рядом. Теперь я чувствую вас. И я знаю, что вам страшно. Вы боитесь нас. Вы боитесь перемен. Мне неведомо будущее. Я не пытаюсь рассказать вам, как все закончится. Я говорю вам о том, как все начнется… Я покажу людям то, что вы пытаетесь скрыть, покажу им, каков мир без вас. Мир без правил и подчинения, без преград и границ, мир, где возможно все. Там, откуда мы пришли, всегда есть выбор, и я оставляю его вам». Произнося эту речь, Нео не задумывается о вероятных препятствиях: он недооценивает не столько сопротивление Матрицы, сколько сопротивление довольных, несмотря на свое положение, людей. Урок Сайфера уже забыт. Кроме того, зрителя может заинтересовать вопрос, почему более глубокая концепция свободы, которая так долго развивалась в фильме, вновь подменяется плоским взглядом на человеческую свободу как на автономное самовоспроизводство и пала жертвой «поверхностной трансцендентности», которую критикует Эдмундсон. В сущности, пророчество Нео повторяет описываемую Морфеусом ситуацию конца XX века, когда объединившееся человечество, находящееся на пике своего созидательного могущества, оказалось на пороге создания искусственного интеллекта. Быть может, сам того не предполагая, Нео сулит еще одну утопию?
Возможно, с точки зрения логики и простоты изложения, необходимых для голливудской продукции, мы хотим слишком многого. Но в «Матрице» больше философского смысла, чем в любом другом современном ей фильме. Она заставляет нас серьезно размышлять на философские темы. Поэтому заключительные слова Нео особенно разочаровывают. Его изобилующая пошлостями речь, пожалуй, больше подходит для фильма «Необыкновенные приключения Нео», нежели для «Матрицы». Увы, финал «Матрицы» приносится в жертву характерной голливудской потребности оставлять возможность снять сиквел.