В мае 1836 года посольство Хусейна Али продолжило свой путь в Санкт-Петербург. Сопровождающим ему был назначен Виткевич. 2 июля 1836 года Виткевич и Хусейн Али прибыли в Санкт-Петербург и остановились в гостинице „Париж“, что на Малой Морской улице.
Несколько месяцев в Азиатском департаменте МИДа велись секретные переговоры, в которых Виткевич принимал участие как переводчик. О содержании переговоров доложить на Коллегии я не уполномочен, да это и не входит в предмет нашего расследования. Однако могу со всей определенностью доложить, что в числе переданных российской стороне документов были личные письма Доста Мухаммада, рукописное Уложение норм, регулирующих повседневную жизнь афганского народа (так называемый Пуштунвалай), и один том из воловьей кожи с рукописным текстом на древнеперсидском языке невыясненного содержания. Оставлен он был в Азиатском департаменте на сохранение до лучших времен, поскольку этот фолиант имеет религиозно-сакральное значение для жителей горных районов Афганистана и является предметом домогательств английской стороны, которая потребовала его в пользование Лондонской Индийской библиотеки.
Из материальных ценностей, переданных в качестве подарков Его Величеству Императору Николаю Павловичу, передан был халат, расшитый золотом, и длинноствольное ружье с инкрустацией золотом и лазуритом.
В мае 1837 года Хусейн Али выехал из столицы на родину. Правительством было решено вместе с ним направить Виткевича с тем, чтобы офицер этот как знающий восточные языки сопровождал его до самого Кабула, и вручить подарки, следующие афганским владельцам.
Решением Его Императорского Величества Николаем Павловичем Виткевичу Ивану Викторовичу было присвоено внеочередное звание поручик, а в Министерстве иностранных дел он получил расширенные инструкции, согласно которым он должен был собрать всякие сведения об Афганистане и других местностях, и предписывалось договориться с местными купцами о торговле с Россией через Тифлис.
К сожалению, по дороге в Кабул Хусейн Али скончался и Виткевич добирался в Кабул через Кандагар один. Однако его доклады поступали регулярно и мы получили первичные сведения о Систане и провинции Афганистана – Белуджистане.
Во время прибытия Виткевича в Кабул Афганистан находился в периоде политических интриг между патриотически настроенными кругами, объединенными вокруг Доста Мухаммада, и проанглийской партией Низама аль-Мулька. Английские войска, вторгшиеся из Британской Индии, захватили территории афганских племен вокруг Пешавара и готовились к дальнейшему продвижению в Лахор и Читрал и захвату Кандагара и Кабула. Оккупация Афганистана выводит англичан вплотную к границам Бухарского и Кокандского ханств и владениям туркменских племен, что делает угрозу нашим южным границам более чем явственной.
Находясь в Кабуле, Виткевичу удалось выполнить свою сложную миссию, хотя он встретил там сильное противодействие со стороны английского сотрудника Ост-Индийской политической комиссии, посланной с миссией склонить Доста Мухаммада на сторону Британии, Александра Бернса. Несмотря на угрозы, переданные Бернсом афганскому правителю от руководителя Британской комиссии Окленда, ожидающие Доста Мухаммада в случае его сношений с кем-либо из представителей Российского Императора, тот предпочел договориться с русским посланником, чем подчиниться требованиям англичан. Александр Бернс был вынужден покинуть Кабул, и англичане воспринимают это как свое поражение на дипломатическом поле.
1 мая 1839 года поручик Виткевич вернулся в Санкт-Петербург и поселился все в той же гостинице „Париж“ на Малой Морской улице. Устный отчет о своей экспедиции он сделал в личной беседе с графом Нессельроде, а письменный отчет должен был подготовить к середине мая на основе документации, которую имел на руках. Бумаги эти содержали, во-первых, его записи об Афганистане, а во-вторых, копии переписки английских агентов с различными лицами в Афганистане.
Однако 9 мая утром он был найден коридорным гостиницы, застреленным в висок. В камине находилось большое количество пепла от сожженных бумаг, а на столе лежала предсмертная записка, в которой подробно было расписано, кому и сколько надо выплатить денег из причитающегося Виткевичу за два года денежного довольствия. В записке также была фраза: „Все бумаги, касающиеся моего путешествия, сожжены мною, и поэтому всякое об них разыскивание будет тщетно“. По мнению офицеров Третьего охранного отделения, такая фраза не характерна для самоубийцы. Если вопросы его денежного долга являются делом чести, то мирские заботы, в том числе и судьба оставленных документов, самоубийц не интересует, если в них нет позорящих его или близких ему людей сведений. Поскольку документы имели сугубо деловой и политический характер, их дальнейшая судьба самоубийцу волновать особо не могла. Эта фраза могла быть написана убийцей, похитившим эти документы и сжегшего обычные листы под видом документов, чтобы никто не предпринимал усилий по их поиску. Почерковедческую экспертизу на авторство этой записки провести не удалось, поскольку, по данным офицеров Охранного отделения, она была написана человеком либо в сильном душевном расстройстве, либо опьяненным алкоголем или опиатами.
На основе материалов, полученных в ходе нашего расследования, сделать однозначный вывод о том, было ли это самоубийство человека, блестяще выполнившего труднейшее задание с риском для жизни, или убийство с целью похищения документов, мы не можем. Есть еще версия. У опьяненного Виткевича хотели выведать сведения, известные только ему, но не отраженные в документах. Получив сведения, инсценировали самоубийство.
Материалы расследования мной доложены Министру, и по его указанию книги, привезенные послом Хусейном Али и хранящиеся до сего времени в Азиатском департаменте, направлены нарочным в Оренбургскую пограничную комиссию для тщательного изучения офицерами и с целью практического применения в своих сношениях с подданными афганских властителей. Туда же направлены копии отчетов Виткевича, полученные за весь период его экспедиций с 1831 года, за исключением листов, содержащих государственную тайну».
Глава первая
Август 2015 г. от Р. Х., Дубай,
Объединенные Арабские Эмираты
Позвонили сразу после того, как Черняев с Тахиром поднялись после завтрака в номер Евгения Владимировича. Разговор был коротким. После приветствий им просто сообщили, что через полчаса их внизу, в фойе, возле стойки регистрации, будет ждать человек, который отвезет их на встречу, где с ними обсудят интересующие их вопросы.
Переодевшись в простенькие холщовые костюмы и не забыв надеть на голову тюбетейки, спустились вниз. Их уже ждал молодой араб в длинной белой рубахе в пол, которая здесь называлась кандура, а на голове был белый платок – гутра, – закрепленный жгутом – икалом. Типичный житель Дубая. В руках он медленно перебирал бусинки длинных четок. Араб сразу же направился навстречу провинциально выглядящим в этой эмиратской роскоши таджикам, как только они вышли из лифта. Приложив правую руку к сердцу, а затем вытянув обе для рукопожатия, араб произнес набор принятых на Востоке приветствий при обращении к старшим по возрасту или положению в обществе. Отвечать на такое приветствие надо было таким же набором ничего не значащих фраз, что Черняев и сделал, приложив вначале левую руку к сердцу в полупоклоне, как это делают в Таджикистане, и затем долго пожимая руки встречающего. С Тахиром араб поздоровался «по укороченному варианту», не спрашивая его, как он добрался в такую даль от дома и как ему отдыхалось на новом месте. Возможно, Тахир по возрасту не подходил под стандарты долгого приветствия, а возможно, этот араб получил какие-то инструкции в отношении белобородого таджика. Черняев подумал о том, что Тахира здесь воспринимают как сопровождающего, тогда все объяснимо. Но возможно и другое: Абдул-Вали показали его фотографию, на которой тот признал своего «потерянного» много лет назад друга и дал указание оказать ему особое внимание. Черняеву хотелось верить во второе развитие событий.
Роскошный золотистый «Бентли», в который их пригласили сесть, явно был рассчитан на то, чтобы произвести неизгладимое впечатление на провинциальных гостей. Даже Черняев, следуя своему постоянному принципу никогда не показывать внешне своего отношения к происходящему, а выражать свое восхищение или презрение как высшие формы проявления эмоций только вербально, не смог сдержаться, чтобы не поцокать языком и покачать головой из стороны в сторону, что выглядело очень уместно и своевременно. Именно так и должны были реагировать на королевскую роскошь два дехканина, случайно попавшие из своего овина в покои арабского шейха, милостиво допустившего этих плебеев к целованию своего расшитого золотом чарыка с левой ноги.
У Черняева не осталось никаких сомнений, что организацией встречи занимается сам Абдул-Вали. Ведь это так по-восточному: показать брату-мусульманину, с которым расстался четверть века назад и который помнил дни, когда они в вечерних беседах в пустой мазанке делили полузасохшую лепешку, каких высот достиг этот юноша, что был на посылках у своего брата-таможенника в те далекие приснопамятные годы. Если бы все было иначе, то ни о каком «Бентли» речь бы не шла. Посадили бы, как обычных просителей, в микроавтобус, а то бы провели первичную беседу прямо в номере отеля.
«Ну что же, расчет разведки оправдался, – подумал Евгений Владимирович, – у Абдул-Вали действительно оказалась профессиональная память, раз он смог в этом седом шестидесятилетнем старике, отпустившем к тому же козлиную бородку, узнать того цветущего таджика, что рассказывал ему под ливанскими звездами истории о великих битвах эмира Арсланташа с федаинами Хасана ибн Саббаха под Аламутом. А ведь тогда все могло получиться. Еще бы два-три таких душевных вечера – и он смог бы завербовать Абдул-Вали от имени „Братства исмаилитов Горного Бадахшана“, и работал бы он на советскую разведку с огромным энтузиазмом. Тогда это называлось вербовкой под чужим флагом и использовалось очень часто всеми разведками мира… Но, судя по тому, как нас встречают, мои сказки про Аламут он помнит. Теперь же все поменялось. Теперь он должен завербов