Обниматься они не стали – это было не в здешних традициях. Но Черняев не удержался и приобнял Тахира, когда тот наклонил голову, приложив левую руку к сердцу в знак уважения к старшему по возрасту. Евгению Владимировичу хотелось расспросить Тахира подробно о его путешествии в Пакистане, поэтому он распорядился Али и Баки ехать вторым номером на эмчеэсовском внедорожнике, чтобы в любой момент быть готовыми оказать помощь впередиидущему «джипу» в случае аварийной ситуации. А сам вместе с Тахиром расположился на заднем сиденье, дав команду ехать без остановки до Язгуляма. Хотя реальные поиски книги можно было начинать только с Рушана, поскольку отсюда начинается тот самый Горный Бадахшан, где исповедуют исмаилизм и где, переезжая из кишлака в кишлак, можно будет узнать что-нибудь о судьбе «Китабе комакль» – «Книги сумасшедшего», как ее называли тридцать лет назад. Рушан входил составной частью самых дальних территорий Российской империи, расположенный на правобережье Пянджа, за которым когда то начиналась земля, куда власть «белого царя» не распространялась. Рядом расположенные Шугнан и Вахан замыкали это «ожерелье» вдоль бурной горной реки – естественной границы между землями, которые Российская и Британская империи считали своими.
Дорога из Душанбе в горы была достаточно ухоженная – китайцы взялись за таджикские дороги уже лет десять назад и потихоньку осваивали новые для себя пространства, выстраивая инфраструктуру. Молодой водитель-таджик дорогу хорошо знал, и можно было не отвлекаясь наконец расспросить Тахира о его приключениях. Черняев, несмотря на то, что несколько раз прочитал отчет Тахира о его приключениях, попросил своего молодого помощника еще раз рассказать поподробнее, не скрывая мелких деталей. Он начал рассказывать с того момента, когда люди Абдул-Вали на вилле на Фуджейре разделили их с Черняевым, отвели в закрытую, оборудованную какой-то аппаратурой комнату и несколько часов задавали вопросы, переходя с арабского на персидский, что-то сверяли на компьютере и снова задавали те же вопросы, несколько изменив акценты.
– Им уже было много известно обо мне, бобо… О родственниках, об учебе. Откуда? – Удивление Тахира было по-детски искренне.
– Оттуда. – Евгений Владимирович усмехнулся. – Во-первых, мы сами пришли к ним за помощью и назвали имена людей, которым они доверяют. И пока мы с тобой любовались красотами Дубая, их люди могли опросить в Душанбе своих информаторов. А во-вторых, ты же сам говорил, что часто пользуешься Интернетом и зарегистрирован в соцсетях… Так что ты сам о себе им уже рассказал достаточно много. То есть у них уже была определенная база данных, на основании которых можно было составить двести – двести пятьдесят вопросов для программы полиграфа, то есть так называемого детектора лжи. Вас должны были научить на курсах работать с полиграфом.
– На каких курсах? – Тахир хитро улыбнулся.
– На курсах вышивания персидских ковров. – Несмотря на то что молодой водитель их автомобиля уже был из того поколения независимого Таджикистана, которое даже не пыталось выучить русский язык, а разговаривали Черняев с Тахиром только на русском, – все равно не надо было ему слышать специфические термины «разведка» или «контрразведка», поэтому Черняев жестом показал на спину водителя и добавил: – Главное, я знаю, на каких курсах… В такую опасную командировку со мною вместе могли послать только специально подготовленного человека, такого, как ты. Рассказывай дальше.
– А дальше было для меня самое тяжелое время… Несколько дней изматывающих физических упражнений – кросс по горным тропам, основы горной подготовки… Два раза чуть не сорвался из-за плохо пристегнутого карабина… Потом стрельба при ярком солнце и вечером в сумерках. И только после этого спросили, хочу ли я стать федаином, одним из них. И я, конечно, согласился. А через несколько дней в группе из пяти человек мы поехали на берег моря и на скоростном катере достаточно быстро добрались до сухогруза, стоявшего на рейде, а утром, с рассветом, вышли в открытое море. Через два дня были в Карачи, но в порт не заходили… Подошло несколько баркасов с широкими бортами, и туда достаточно быстро перегрузили наш груз из трюма сухогруза. Маркировка на укупорках была наша… В смысле на русском языке… А затем мы впятером пересели на эти баркасы и достаточно долго шли вдоль берега до какого-то пилона, расположенного рядом со складами, скрытыми глубоко в горе. А на следующее утро все ящики были перегружены в автомобили военного образца, нас переодели в военную форму пакистанской армии, и мы достаточно долго по второстепенным дорогам добирались на север.
Проезжали и останавливались в таких маленьких и таких грязных городках и кишлаках, что иногда становилось страшно и непонятно – едем ли мы по земле или уже в преисподней. Помните, бобо, как я восхищался красотой Дубая и великолепием дворцов и мечетей? Я тогда еще спрашивал: почему все мусульмане не могут так красиво жить? Так вот, там, в Пакистане, были такие места, где на десятки километров кругом земля была покрыта черной гарью от сожженных автомобильных шин, и среди этой выжженной земли жили люди… А в других городах такая антисанитария, что я боялся дышать их воздухом, чтобы не заразиться чем-нибудь… Арыки, превращенные в сточные канавы. Да что арыки! Целые речки, превращенные в канализации. И никому нет никакого дела! Они все говорят: «На все воля Аллаха». Как же так, бобо? В Дубае у Аллаха одна воля, а в Пакистане – другая?
Черняев тогда еще подумал: «Как хорошо, что Тахир увидел все это собственными глазами и таким простым эмпирическим путем пришел к пониманию прописной истины, выраженной в поговорке „На Бога надейся, а сам не плошай“». Но вслух сказал:
– Тахир, на сегодняшний день наша с тобой задача состоит в том, чтобы Таджикистан жил мирной и спокойной жизнью и ему никто бы не мешал строить свое будущее. До Эмиратов нам еще далеко, но создать людям нормальные цивилизованные условия жизни нам вполне под силу. Таджикистан в антисанитарию не свалится, не переживай.
А сам подумал: «Уж что-что, а руки советская власть мыть дехкан научила». Черняев помнил горячие споры в таджикском обществе в конце восьмидесятых годов, незадолго до распада Союза, связанные с вопросом: чего больше привнесли русские в традиционное мусульманское общество «добрых и доверчивых таджиков» со времен «белого царя» – хорошего или плохого – и стоит ли их гнать из республики, на чем настаивал местный «Народный фронт». После долгих обсуждений всех плюсов и минусов совместного проживания с пришлыми инородцами далекого Севера было принято решение пока оставить русских в покое, поскольку русские врачи избавили таджиков от традиционных заболеваний – туберкулеза и диареи, а учителя создали общественную прослойку под названием «интеллигенция», по иронии судьбы в свою очередь создавшая «Народный фронт», который и должен был решить вопрос, когда же начать выгонять этих русских, «незаконно» занимавших рабочие места врачей, учителей и инженеров.
Путешествие в поисках артефакта затянулось на три недели. За эти недели всякое бывало – и мерзли на перевалах, и в горных речках застревали буквально на ровном месте. Если бы не гостеприимство местных жителей, их путешествие вряд ли закончилось бы без потерь. Даже такие закаленные воины, как Али и Баки, долго не могли выдержать вечного холода памирского высокогорья… Да к тому же и солнцезащитные очки забыли.
В каждом кишлаке обязательно находилось несколько семей, которые хотели принять у себя дома этих странных пилигримов, разыскивающих старинную книгу, которая была необходима якобы самому Ага-Хану. Здесь как раз и пригодились книги Корана с фотографией Ага-Хана, портреты которого висели на самом почетном месте в каждом доме памирских исмаилитов. Дело в том, что в далекие уже девяностые годы прошлого века после распада Советского Союза на границах некогда крепкого интернационального государства начались многочисленные междоусобные войны на национальной и религиозной почве. Суть этих конфликтов, конечно же, заключалась в борьбе различных кланов за власть на местах, а конфессиональные и национальные различая умело использовались в этой борьбе, но практически никто не избежал этой участи. Так было и в Таджикистане. И пока в центральных административных районах Душанбе, Куляба и в других, более мелких городках шли бои местного значения, Горный Бадахшан оказался далекой забытой провинцией, оторванной от путей снабжения даже самым необходимым. Небольшие зеленые оазисы в низинах гор бурных рек не могли обеспечить продовольствием все население этой большой горной территории, и в забытой властью горной стране начался голод. Впервые за многие десятилетия помощь пришла в Бадахшан с юга, от таджиков, дардов и рушаней, проживающих вдоль бурной реки Пяндж на территории соседнего Афганистана. Но, конечно, их помощи не хватало и местные улемы отправили ходоков в Рим к Ага-Хану IV, чтобы рассказать о бедственном положении исмаилитов Горного Бадахшана, которые исправно все эти годы пополняли казну Верховных имамов исмаилитов, то есть его личную, его отца, деда и прадеда. В те годы трагедии удалось избежать – продовольствие стало поступать через фонд Ага-Хана через Северо-Западную провинцию Пакистана и Афганистан, непосредственно граничащий с южными районами Таджикистана. После этих событий фотография Ага-Хана заняла в каждом доме памирца подобающее ей место, как сказали бы в России, в красном углу.
Оставаясь на ночлег у кого-то из местных жителей или в специально отведенном доме для гостей (если кишлак был побогаче), путники вместе с местными уважаемыми жителями из числа белобородых стариков и местного имама, совершив вечерний намаз, подолгу сидели у небольшой печки, обсуждая волнующие жителей кишлака вопросы. Черняев в ходе беседы ненавязчиво спрашивал о книге, получая от местных стариков крупицы информации, которые помогли наконец точно определить место ее нахождения. А утром, перед отъездом, имам местной мечети получал томик пахнущего еще типографской краской Корана с фотографией Ага-Хана и надписью, сделанной от его имени, и два «Джипа», ковыляя на разбитых горных дорогах продолжали свой путь.