Перед началом движения караванов каждому из старших сопровождающих вручался конверт, который он должен был вскрыть только миновав перевал Ловарай – ворота в долину Читрал. В самом Читрале, вскрыв конверт, старший группы получал имя и адрес читральского горного стрелка, который должен был вести дальше караван по горной тропе к конечной точке назначения каравана, указанной в конверте. Такая система конспирации полностью исключала утечку информации о маршруте и конечной точке движения каравана. Все горные стрелки были заранее подобраны и проверены из числа местных жителей – адептов шиитов-исмаилитов, чьи предки еще в бытность сопротивления английским войскам на подъезде к Читралу со стороны Ловарайского прохода на одном из фортов большими буквами написали: «Мы хотим умереть больше, чем вы хотите жить».
Караван, в составе которого Тахир двигался к Ваханскому коридору, через сто километров пути вышел к горному обрыву у реки Дир. Дальше, как рассказывал сам молодой помощник Евгения Владимировича, произошла интересная замена транспорта. Дорога (если верблюжью тропу можно назвать дорогой) заканчивалась высоким обрывом над горной рекой, и ящики, завернутые в дерюгу и обложенные кизяком, с помощью мобильных блоков были спущены вниз с высоты тридцати метров на узкий берег бежавшей по ущелью реки. Когда же последние сопровождающие с личным оружием спустились вниз, оставив с верблюдами двух местных жителей, с противоположного берега раздались автоматные очереди. Стрельба велась, судя по звуку, из двух автоматов, но горное эхо создавало эффект нападения большой группы. Снизу рассмотреть стрелявших не представлялось возможным, и Тахир не смог по внешнему виду определить национальную принадлежность нападавших – то ли это были пуштуны из «Талибана», то ли киргизы, остатки которых проживают в районе Зебака афганского Бадахшана и которые промышляют иногда такими вот набегами на караваны. Бой был коротким, однако один из караванщиков был ранен в руку, и, если бы не те двое, которые остались с верблюдами наверху, потери могли быть значительными. Они, пользуясь своим превосходством в высоте, открыли огонь на поражение и, судя по их радостным крикам, даже добились быстрого результата.
Заключительная часть пути прошла без приключений, хотя и с острыми ощущениями для людей, редко пользующихся террасными тропами, узкими балкончиками нависающими над горной бездной. Но мулы, на которых дальше везли груз, были привычны к такой дороге и вели себя безупречно, постепенно успокаивая и самого Тахира, который больше всего боялся, что сорвавшийся мул утянет его за собой на острые камни горного ущелья. Трудная дорога в горах закончилась затяжным спуском и привела к огромной скале, обойдя которую можно было обнаружить узкий проход, едва заметный из-за параллельно стоявших почти прямоугольных камней, создающих видимость целостной поверхности горного массива. Проход был достаточно длинным и привел в большую пещеру, которая при свете мощных фонарей выглядела как ангар, заботливо подготовленный рукой великана. Ровный пол и каменные полки, лестницей уходящие в темноту далекого потолка, не оставляли никаких сомнений в том, что этим «ангаром» пользовались очень давно и построен он был не местными жителями, которые были далеки от эстетики ровных полов в заброшенных пещерах.
На следующее утро после разгрузки пакистанец отправился в обратный путь, чтобы до закрытия перевалов успеть вернуться домой. У него на это было все два-три дня – в начале октября начинались метели и снегом заносило проходы так, что не то что козлиные тропы, но и глубокие щели не определишь ни визуально, ни с помощью специального щупа. Оставшимся федаинам и Тахиру было полегче – тропа от пещеры шла вниз и через пять километров раздваивалась. Одна дорожка шла в сторону истоков горной реки Ташкурган, текущей в сторону Косраба, небольшого городка на западе Китая, от него недалеко и до Кашгара, а там и Киргизия рядом. Вторая дорожка шла в сторону горной речки Вахандарья, по которой можно было дойти до перевала Барогиль, а там – на родину, в Таджикистан. На этом месте они и расстались. Люди Абдул-Вали пошли с мулами в сторону Ошской долины, а Тахир со своей торбой пошел строго на север. Он знал, что через двадцать – двадцать пять километров пути по этому небольшому каньону он выйдет в места, знакомые ему по оперативной работе, – он много раз ходил здесь, проводя встречи с закордонной агентурой. Паспорт ему при расставании вернули, и он ничуть не опасался встречи с пограничным нарядом. Он даже хотел, чтобы встреча эта произошла как можно быстрее.
…Черняев закрыл блокнот и вновь погрузился в свои размышления. Федаины, по их словам, пошли в сторону Киргизии, во что верилось с трудом. Да, в тех местах были горные тропы, по которым в тридцатые годы ходили киргизские племена, спасаясь то ли от басмачей, то ли от советской власти, но делать такой крюк вокруг территории Таджикистана, обходя Мургаб и окрестности в период, когда начинались зимние заносы, смерти подобно. От места их расставания ближе было уйти в Китай вдоль речки Ташкурган. А там через Каракорум в Киргизию. Евгений Владимирович постарался прогнать лишние в данный момент мысли о том, куда ушли федаины, – это было на данном этапе на так важно: их присутствие в Киргизии, как говорится, секрет Полишинеля. Важно другое – нам известна приблизительная локация одного из складов оружия, а где другие и сколько их? И самое главное: если по результатам большого совещания будет сделан вывод о том, что цели операции, названной в добрых чекистских традициях максимально отвлеченно – «Пилигримы», – достигнуты, все объекты взяты под контроль и ведутся контрольно-наблюдательные дела, то надо приступать к реализации, иначе инициатива рано или поздно перейдет к противнику и контроль будет утерян. Черняев решил отложить свои выводы до конца совещания, а затем уже в узком кругу обсудить возникшие за этот год проблемы и решить, стоит ли реализация всей накопленной информации в данных политических и исторических условиях или имеет смысл пролонгировать оперативную игру в расчете на другие, более значимые цели.
Март 1938 г. от Р. Х., г. Рудольштадт,
Тюрингия, Германия
Весна в Тюрингии особенно прекрасна в последней декаде марта. Небо, постоянно затянутое серыми тучами в короткие зимние дни и долгие темные ночи, заметно светлеет, обещая долгожданную передышку в затяжных дождях. По утрам туманы, ночевавшие всю зиму в низинах между холмами, к восходу солнца чудесным образом исчезали и открывали всю красоту тюрингенского леса, освобождая его от страшного образа, рожденного гением Шиллера в его пьесе «Разбойники». События, описанные в пьесе, происходили где-то рядом, в Саксонии, под Лейпцигом, и поэтому особенно близко воспринимались Карлом Шпильбергом – большим знатоком творчества Шиллера, Гёте, Коббе. Он вообще любил все немецкое и был настоящим патриотом своей родной Германии. Но особенно он любил свое родовое гнездо здесь, в Рудольштадте, где родился и вырос и откуда выезжал в молодости только по делам службы, а позже на рабочие встречи и конференции общества «Туле» и для чтения лекций по германистике и оккультным наукам в университетах и воинских подразделениях абвера и СС.
Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы своими теплыми лучами разогнать утреннюю марь. Из окна кабинета была видна небольшая белая башенка Бисмарка, стоящая на самой вершине высокого холма Цагейрхаймер, на который Шпильберг любил подниматься во время своих пеших прогулок. Поздней весной, все лето и раннюю осень его обычный маршрут проходил от дома по сухой деревенской дороге к так называемой башне Бисмарка, установленной здесь много лет назад в память о сторожевых башнях Бисмарка, построенных когда-то на границе объединенной им страны. Здесь, на вершине холма, он любил порассуждать о тяжелой немецкой доле, выпавшей по времени на самый активный период его жизни… Унизительное поражение в войне, бездарное десятилетие после нее – безработица, голод, многочисленные революционные кружки – как ядовитые грибы, возникающие в промышленных центрах. Все это, по рассуждению Карла Шпильберга, истинного патриота Германии, было результатом тлетворного влияния «еврейского лобби», подмявшего под себя вначале Российскую империю, а затем всей силой своей агитации постаравшегося поднять мутную волну социальной революции в некогда дисциплинированных рядах славных немецких мастеровых… Маркс, Энгельс, Кант, Ницше, Гегель, Фейербах – все немцы… Не многовато ли для одного народа… Так запутали мозги простому бюргеру, что уже в пивных идут эти заумные разговоры… Вместо того чтобы выпить доброго баварского пива и обменяться с друзьями настоящими солеными шутками в адрес какой-нибудь Гретхен, сидят, рассуждают о построении общества всеобщего благоденствия… На кого они замахнулись? Самому Господу Богу это не удалось! А все от чего? Не было твердой руки, не было того человека, который бы в зародыше убил эту революционную гидру, очистил бы эти авгиевы конюшни от вонючих социальных химер, вернул бы Германию на истинный путь ее назначения – установить порядок в мире. Чтобы все работало как часы на городской ратуше и всякий знал свое место! Бисмарк, Бисмарк нужен был стране…
В таких рассуждениях прошли многие годы. За это время отставной майор Шпильберг успел жениться, воспитать двух сыновей, вступить в организацию истинных ревнителей немецкой исключительности и занять в ней достойное место. В силу, а скорее в бессилии своего возраста он уже не мог так активно принимать участие, как раньше он участвовал в деятельности организации «Туле», сыгравшей важную, если не основную роль в приходе национал-социалистов к власти. Он был горд тем, что в восемнадцатом году вступил в организацию и внес достойный вклад в ее деятельность. Конечно, он не входил в число тех людей, посланных немецкими богами, которые через изучение древних германских рун в обществе «Германский орден» пришли к выводу о том, что немцы потеряли себя как арийцы, потеряли знания об их магической власти. И потеря эта связана с нарушением расовой чистоты, особенно скрещивания с евреями. Этими людьми были истинные патриоты Германии Глауэр, позже усыновленный немецким бароном и ставший на законных основаниях носить имя Рудольфа фон Зеботтендорфа и Германом Полем. Но Шпильберг гордился тем, что в восемнадцатом году, когда в Баварии произошла бескровная революция и королевская семья спешно и постыдно бежала, а военное правительство ушло в отставку и баварскую революцию подхватили в Берлине, он остался на твердых позициях национал-социализма. Тогда революцию в Берлине возглавил еврейский журналист из Богемии Курт Эйснер, что лишний раз подтвердило идею Зеботтендорфа о «всемирном еврейском заговоре». Шпильберг прекрасно помнил, как Зеботтендорф на общем совещании общества «Туле» выступил со страстной речью, которая и положила начало их долгого пути к приведению к власти людей, которые знали значение сакрального понятия «истинный ариец». Он тогда сказал: «Вместо наших принцев германской крови у власти – смертельные враги: евреи. Чем грозит нам этот хаос, мы еще не знаем. Но мы догадываемся. Время, которое придет, будет временем борьбы, горьких утрат, временем опасности… И пока я держу свой железный молот, я клянусь отдать все силы этой борьбе. Наш орден – германский орден, и преданность наша – германская. Наш бог – Вальватер, его руна Ар. И триединство: Вотан, Вили, Ви – едины в