вилась. К рулевой тяге еще относительно новенького джипа саперы прилаживали пиропатрон с дистанционным управлением и крепили передние колеса таким образом, чтобы автомобиль мог проехать двести метров вверх по горной дороге прямо, никуда не сворачивая. Последнее, что было сделано – посадили за руль манекен водителя, а на заднее сиденье – два манекена: со спины они были похожи на пассажиров, которые на этом автомобиле добирались из Душанбе до злосчастного перевала. Этими пассажирами были Абдул-Вали и Тахир Миробов как сопровождающий высокого гостя.
Когда все было готово, вывели всех из кадра и две машины одна за другой поехали вверх по узкой горной дороге. Из заднего автомобиля велась съемка, и когда передняя машина подпрыгивала на камнях, то и манекены подпрыгивали в такт. Задняя машина несколько отстала, и вдруг неожиданно в самой верхней точке перевала в момент, когда руль надо было брать резко влево, раздался какой-то хлопок и машина не тормозя преодолела камни, уложенные вдоль обочины, и ухнула вниз.
Когда в Душанбе просматривали момент падения автомобиля, а затем обгоревшие останки автомобиля и его пассажиров, ни у кого не возникло и тени сомнения в естественности происходящего. Съемка сюжета заняла не больше получаса, но шум по району пустили большой: якобы приехал человек от самого Ага-Хана и – надо же такому случиться – сорвался в пропасть. В вечерней газете был опубликован некролог с фотографией «погибшего» и сообщалось о возбуждении уголовного дела.
«Киногруппа» в тот же вечер вернулась в Душанбе, и через час Черняев вместе с Тахиром провожали Абдула, вылетавшего на маленькой «Сесне» в Мешхед.
– Не знаю, увидимся ли когда-нибудь. – Абдул-Вали обнял Черняева совсем не по-восточному. – У меня будет другая внешность, другое имя. Узнаешь ли ты меня?
– Ты обещал приехать в Москву, выпить со мной водки в русском ресторане, так что я буду тебя ждать. Тебя я узнаю, тем более что мы все обговорили. Еще раз тебе повторяю: когда все устроится, твой начальник группы, в которой был Миробов и который хорошо его знает, приедет в Душанбе и передаст от тебя привет. А Миробов уже передаст все мне. Найдем друг друга – Земля маленькая!
Абдул-Вали поднялся по ступенькам, еще раз махнул рукой и скрылся в салоне самолета. Пограничный офицер тронул Черняева за рукав, приглашая в машину. Уже подъезжая к зданию аэропорта, Евгений Владимирович увидел, как маленький самолет свечой ушел в небо.
Эпилог
Декабрь 2016 г. от Р. Х., Москва
Евгений Владимирович выдавил из тюбика темно-зеленую краску на палитру и стал понемногу добавлять лимонно-желтую, смешивая стикером до нужного ему цвета. Затем колонковой кисточкой стал прорисовывать кроны деревьев, окружавших нарисованное на полотне здание старой православной церкви. До завершающих картину мазков было еще очень далеко, а Черняеву она уже не нравилась. Композиционно все было на месте, да и светотени были прорисованы, как учили, а картина получалась плоской. Но осталась надежда на то, что на завершающем этапе можно будет добавить побольше темных пигментов в нужных местах и «углубить» восприятие картины.
«А в конце можно будет взять интенсивную черную краску и замазать все. Будешь вторым Малевичем. А еще лучше – Размалевичем», – раздраженно подумал Черняев. Он никак не мог понять, что его так раздражает в его нынешней жизни. Уж точно не его экзерсисы у мольберта. Он так давно мечтал уйти на покой от всех бурных событий последних лет. И вот он свободен. Не надо готовить отчеты, анализировать материалы, ежедневно поступающие из различных источников. Не надо отвечать на телефонные звонки. Мечта сбылась… Но осталось странное чувство недоделанности чего-то главного в жизни. Как будто что-то важное и интересное осталось там, за плотно закрытой дверью отдела кадров, где он получил свое пенсионное удостоверение.
«Просто надо привыкнуть к новому ритму жизни, – успокаивал себя Евгений Владимирович. – Может быть, обратиться к руководству с рапортом о разрешении поработать в архивах и посмотреть материалы, вывезенные из Германии после войны. Говорят, что архивы „Аненербе“ составляли целые вагоны. Кому они были интересны в послевоенный голодный период? Наверняка там куча интересных тем. В том числе по Афганистану и Ирану. И конечно, что-то можно найти и по Тибету».
Все чаще он вспоминал родителей. Отца, рано ушедшего из жизни, и маму, умершую пятнадцать лет назад. Только сейчас он вдруг понял, как много он хотел бы спросить у них о войне, о том времени, когда они были молодыми, как они встретили День Победы. Они ведь сами ничего не рассказывали – какие-то скупые отговорки. Ну отец понятно – морской офицер – про море много не расскажешь. Но мать с сорок третьего по сорок пятый службу проходила в Иране и могла бы сыну-востоковеду рассказать какие-нибудь интересные подробности. А может быть, она бы и хотела рассказать, да сын не спрашивал?
Да и сам он им ничего не рассказывал. И не только потому, что конспирация. А просто чтобы лишний раз не волновать. Улетая в командировку, говорил, что летит на отдых в южные края. Правда, командировок становилось все больше и были они все длиннее. И отца хоронил не он… Черняев знал, что перед родителями он в неоплатном долгу. Пока дела служебные занимали все его мысли, он не позволял себе задумываться о такой сыновней неблагодарности. Зато теперь времени было свободного много и он переживал о том, что так мало уделял времени родным и близким людям. Да и отцовский долг за ним висел длинным лисьим хвостом…
Черняев добавил немного охры, чтобы краска приобрела более темный оттенок, и начал прописывать тени уходящих вглубь леса деревьев.
«Скоро Новый год и у внучек начнутся каникулы. Будет небольшая возможность взять их с собой куда-нибудь. Хоть в цирк, хоть в Третьяковку. Родители, конечно, молодцы – детьми занимаются, не то что я в свои молодые годы. Даже выходные расписаны у них по часам – то танцы, то рисование. И бабушка с дедушкой в этом расписании нечастые пункты посещения». – Евгений Владимирович вздохнул горестно, вспомнив слова своего старого друга Вити Макарова, который был много старше Черняева и, будучи уже в отставке несколько лет, не уставал повторять: «Женя, не спеши на пенсию. Забудут сразу. Вот увидишь, ни одна… душа не позвонит!»
За окном стало темнеть. С художественным творчеством на сегодняшний день надо было заканчивать. Черняев налил в оцинкованную баночку пахучий растворитель и стал аккуратно промывать кисти. Он почти закончил эту скучную, но обязательную операцию, когда услышал характерный звонок своего мобильника. Звук телефона доносился из спальни, где Черняев оставил его еще с утра на прикроватной тумбочке. Вытирая руки, он поспешил в спальную комнату и, не глядя на экран своего старенького айфона, побыстрее включил его, чтобы не пропустить первый за целый день звонок.
– Евгений Владимирович, ты отдыхать не устал? – Голос Владимира Александровича Черняев узнал сразу и был несказанно рад его услышать.
– А что, есть предложения поработать?
– Есть. Правда, не сейчас, а после новогодних выходных. Сергей Николаевич дал поручение дозвониться до тебя и попросить пока из Москвы не уезжать. Будем хвосты подчищать. Говорит, что без твоей помощи не обойдемся…
Разговор затем перешел на общие темы и затянулся минут на пятнадцать, с обсуждением новогодних планов и приглашениями в гости. А когда Черняев отключил телефон и вновь положил его на тумбочку, то с удовольствием про себя отметил, что «без его помощи пока не обойдутся».