Больше всего на свете ему хотелось выкопать ямку, забраться туда и закидать себя землей. Неразделенная любовь — жуткая штука.
Глава 2. Возвращение к Ораковине
Немо вновь перенесся в МакМатрицу и вышел из телефонной кабины. Вокруг медленно кружились, оседая на землю, мусор и опавшие листья. Немо подумалось, что они всякий раз попадают в МакМатрицу аккурат к концу малогабаритного смерча. Странно.
Он двинулся быстрым шагом, стараясь не наступать на трещины в асфальте. Все плохо. Жизнь на «Иеровоаме» после того, как Клинити ясно выразила свои чувства, стала невыносимой. Клинити его ненавидит. Если бы навидела, то не стала бы сокрушать надежды так жестоко и бесповоротно. Неужто она не понимает, как сильно он ее любит?
Немо остановился перед магазинчиком, где торговали гороскопами звезд, обреченно огляделся и открыл дверь. Внутри стоял, вытянув руки по швам, пожилой азиатский господин.
Лицо казалось смутно знакомым, но Немо не мог вспомнить, где его видел.
— Добрый вечер! — весело произнес незнакомец. — Вы — Немо?
— Да. Я ищу Ораковину. Не подскажете, как ее найти?
Незнакомец стремительно подошел к Немо и остановился напротив, по-прежнему улыбаясь. Внезапно он резким движением вскинул руку и залепил Немо звонкую пощечину, потом так же быстро отошел назад и сложил руки на груди.
— Ой! — воскликнул Немо, хватаясь за ушибленную щеку. — За что?
— Я должен был убедиться, что ты — тот, за кого себя выдаешь.
— И для этого надо было меня бить?
— Чтобы узнать человека как следует, с ним надо подраться.
— И это была драка?
— Почти.
— Что за ерунда, будто надо подраться с человеком, чтобы как следует его узнать? — взвизгнул Немо, по-прежнему потирая щеку. — Значит, если ты спьяну подрался с кем-то в пивной, то знаешь его лучше, чем человека, с которым двадцать лет дружишь?
— Друзей обязательно надо бить, — сказал странный человек. — Время от времени. Чтобы сохранить душевную близость.
— Ты псих. Садомазохист, — предположил Немо.
Тот нимало не смутился.
— Сейчас, — сказал он, — я отведу тебя к Ораковине.
Все еще держась за щеку, Немо ответил:
— Да, спасибо, хорошо.
— Сюда. — Человек указал на дверь в углу магазина с логотипом известной компании — производителя компьютерных игр — и табличкой «ПОТАЙНОЙ ХОД».
— Прошу, — сказал человек. — Пройдите в дверь мистера Бенна.
— Мистера Бенна? — переспросил Немо. Ему вспомнился детский сериал, в котором забавный мистер Бенн через дверь магазинчика попадал в другие эпохи и в каждой получал какой-нибудь моральный урок.
Однако человек уже открыл дверь и шагнул в ярко освещенный коридор. Немо пошел за ним.
Они шли по безликому офисному коридору.
— Это потайной ход, да? — задыхаясь, спросил Немо. — Я бы и не догадался, если бы не табличка.
— Сюда, пожалуйста, — сказал гипертрофированно вежливый азиатский джентльмен, открывая дверь во дворик, похожий на школьную спортплощадку. — Ораковина вас примет.
— А вы ей кто? Телохранитель? Слуга?
Человек улыбнулся и вошел в дверь. Немо шагнул следом и тут же вздрогнул от громкого, отчетливо женского вопля. Ораковина, с несвойственной ее возрасту живостью, выпрыгнула из-за двери и грациозным каратистским ударом лягнула вежливого господина в голову. Тот опрокинулся назад, перевернулся в падении, вскочил и принял каратистскую стойку.
Немо остолбенело наблюдал, как Ораковина двинула его слева, двинула справа и наконец звезданула так, что он перелетел через деревянную скамейку и остался лежать без движения.
— Много лучше, Като, — снисходительно заметила она. — Ты раз от раза растешь. Рефлексы заметно улучшились.
Впечатанное в асфальт тело простонало что-то вроде: «Спасибо, мэм».
— Зачем вы так? — спросил Немо, подходя. — Вышибли из бедняги дух. Я думал, он — ваш слуга. Это что, переодетый враг?
Ораковина закрыла за Немо дверь.
— Враг? Нет, конечно. О Като не беспокойтесь. Это у нас вроде игры. Своего рода тренировка. МакМатрица в последнее время стала опасным местом — на улицу выйти страшно. Это вроде школы — помогает развить реакцию.
— Уж больно суровая школа.
— Ты, наверное, — сказала Ораковина, — единственный в наши дни, кто не видел мультфильмов про розовую пантеру.
— У меня аллергия на розовый цвет, — сказал Немо, — сразу крапивница высыпает.
— Ну что ж, — сказала Ораковина, улыбаясь, — садись, садись.
Еще раз оглянувшись на стонущего Като, Немо опустился на скамейку. Это и впрямь был школьный дворик — забетонированная площадка между тремя высокими стенами. На противоположных стенах были нарисованы низкие воротца, а на бетоне перед ними — полукруги для вратарей, однако краска уже почти стерлась. За проволочной сеткой Немо видел пустой отрезок дороги, а на другой стороне — магазин уцененных диванов. Голуби клевали крошки от школьных завтраков. Дверь, через которую они вошли, оказалась парадным входом высокого кирпичного дома. Во дворе никого не было, кроме самого Немо, Ораковины и все еще постанывающего Като.
— Ну вот, — сказал Немо.
— Вот, — согласилась Ораковина.
Наступила неловкая пауза.
— Итак. — Немо прочистил горло. — Как поживаете?
— Хорошо, — ответила Ораковина.
— Очень рад, — сказал Немо.
Снова наступила неловкая пауза.
— Ты зачем-то хотел меня видеть? — спросила наконец Ораковина.
— Ну, — проговорил Немо, ерзая на скамейке. — Дело в том… собственно… хм… Вы сказали, что я — не Никто.
Ораковина кивнула.
— Я не то чтобы в претензии, — продолжал Немо, — но вроде бы как выяснилось, что я все-таки Никто. Я стоял в потоке «Пежо-308», и меня даже не задело. Очень странное ощущение.
— Поздравляю, — с довольным видом произнесла Ораковина.
Немо разозлился.
— Послушайте, я уже сказал, что не в претензии. Только вы определенно уверяли, что я — не. А я — да. Очень даже. Кроме того, вы говорили — я отчетливо помню, — что возникнет ситуация, в которой мне придется выбирать между смертью Шмурфеуса и моей собственной. Передо мной, мол, встанет выбор: либо Шмурфеус умрет, а я останусь жив, либо я погибну, зато спасу Шмурфеуса.
— И?
— И я по-прежнему жив!
— Ты недоволен?
— Доволен, — кивнул Немо. — Просто я сомневаюсь в точности ваших пророчеств. Вроде бы вы должны знать будущее. А то, что вы говорите, не сбывается.
— Разве?
Немо прижал обе ладони к груди, что на его собственном, только что изобретенном языке жестов означало: «Разумеется, не сбывается. Ведь я еще жив!»
— Ты пересек реку автомобилей, — сказала Ораковина, — и вернулся в реальный мир.
— И не умер. И Шмурфеус тоже, вот я о чем. Вы сказали, что один из нас умрет, а мы оба живы.
— Тогда ответь мне, что случилось, когда ты открыл Клинити свои чувства?
Немо помолчал.
— Это не считается.
— Разве ты не умер в каком-то смысле?
Немо вскипел, по крайней мере забулькал от волнения.
— Это жульничество. Вы не говорили, что я умру в метафорическом смысле от разочарования в любви; вы сказали, что я просто умру. Не «умру внутренне», а умру по-настоящему. Напугали меня до дрожи в коленках. Честное слово.
Ораковина взирала на него с прежней безмятежностью.
— Я не могу повлиять на то, как ты трактуешь мои слова. Нужно внимательнее слушать прорицательницу, если намерен следовать ее советам. Читать между строк. Неужто ты ни разу не видел «Макбета»?
— Вы хотите сказать, что сознательно сбивали меня с толку? — сказал Немо, злясь все сильнее.
— Ничуть. Я играю в игру. Таковы ее правила.
— Игру?
— Так говорят знаменитости: политики, кинозвезды, известные люди. Ты когда-нибудь слышал, чтобы политик, кинозвезда или просто известный человек прямо ответил на вопрос? Разумеется, нет. И я объясню почему: потому что сама идея славы построена на обмане. Знаменитость — это тот, кто не хочет видеть фундаментальную истину: что он ничего не значит. Никто ничего не значит. Все существуют, никто не имеет цены. Когда-нибудь солнце взорвется и поглотит землю. Когда-нибудь вселенная умрет холодной смертью. И что будут тогда значить знаменитости? Ничего. Чтобы чувствовать себя знаменитостью, необходимо уходить от истины, не то она разъест твою славу. Отсюда уклончивость в речи.
— Насчет политиков, — осторожно сказал Немо, — это верно. Но насчет знаменитостей в целом? Неужто они такие уклончивые? Я не убежден.
Ораковина издала смешок — как будто столкнулись два бильярдные шара.
— Они говорят: «Мы безумно друг друга любим, я ношу на шее флакончик с кровью любимой как символ нашей неразделимости», а через три месяца у них обоих новые романы. Они говорят: «Огромное удовольствие — работать с X», а сами думают: «Я ненавижу его, он затмевает меня, хоть бы он сдох!». Они говорят: «Перед тем, как получить эту награду, я хотел бы поблагодарить таких-то и таких-то», но значит это: «Я! Я! Это моя слава!»
— Я правда… — раздражение Немо сменилось жалобной мольбой, — правда не понимаю. Нельзя ли просто объяснить мне, что происходит? И вообще, кто вы?
— Кто я? — мило переспросила Ораковина. — А ты как думаешь?
— Думаю, что вы из тех, кто никогда не отвечает на вопрос ответом, если может ответить другим вопросом.
Она кивнула.
— И?
— Думаю, что вы — программа. Не человек, а один из ВМРов.
— Почти верно, — сказала Ораковина, по-прежнему улыбаясь. — Я стою между двух миров. Я — связующее звено, через которое они могут дотянуться один до другого.
— Ясно, — протянул Немо и, помолчав, добавил: — И что это означает?
— Что я могу тебе помочь. Хочешь знать, как победить ВМРов и спасти Сион-лейн?
— Ну конечно, — сказал Немо. — Хотя…
— Хотя?
— Ну, я правда очень хотел бы… ну, что вы сказали. Спасти человечество, положить конец войне и все такое. И в то же время…