Я понял, что череда подобных вопросов может быть бесконечной… потому что мы так мало знаем в этой жизни, так мало, так мало. Мы можем знать что-либо конкретно только на уровне чисто приземленных наук; например, из опыта садоводства мы можем знать – когда сажать яблоню (весной) и когда собирать яблоки (осенью), но если мы хоть немного задумаемся над вопросом: «Что такое яблоня?», то кроме слова «фотосинтез» ничего не сможем произнести. Куда уж тут говорить о том, что яблоко, которое мы жуем крепкими искусственными зубами, состоит, возможно, из… плотного яблока + водного яблока + эфирного яблока + яблока времени! Мы способны качества яблока выразить лишь словом «сочное» или идиотским словосочетанием «кисло-сладкое», которое часто применяют продавщицы, отвечая на вопрос: «Какое яблоко – кислое или сладкое?»
– Эх, – с досадой прошептал я, – ведь мы, люди, способны говорить о чем-либо конкретном только на уровне глубоко приземленных вещей и наук, а как только мы мыслью стараемся охватить что-то более глубинное или высокое, то у нас остаются одни гипотезы и предположения. Такова, наверное, наша доля – доля людей, которым Бог дал только определенный и Им самим установленный уровень сознания… чтобы мы, дураки, не стали слишком умными и не почувствовали себя богоравными, а «звездная болезнь» не разрушила бы человеческое общество и не привела бы к глобальной катастрофе.
Загруженный этими вопросами, я поехал на работу. Попил там чая, раскидал административные вопросы и пошел в операционную. Когда я поднес скальпель к глазу пациента, я подумал:
– А ведь здорово, что я вижу лишь один материальный глаз, а не вижу одновременно глаз водный, глаз эфирный и глаз временной! А то бы совсем запутался… в этих четырех глазах! Если бы я был йогом и мог бы видеть все это… я бы не смог быть хирургом. Хирургия, она ведь точности требует!
Четыре глаза
Операции шли хорошо. Все у меня получалось. Четвертой по счету пациентке я планировал сделать особо сложную операцию. Я, естественно, немного волновался, и, когда моя анестезиологическая бригада давала ей наркоз, я внутренне собирался, сидя на стульчике и по хирургически выставив перед собой сцепленные руки в перчатках. Мои операционные сестры – Оксана и Света – хлопотали вокруг операционного столика, раскладывая инструменты.
– Эрнст Рифгатович! А-у-у! – окликнула меня Света. – Вы что-то совсем в себя ушли! Все нормально?
– Нормально, Света, нормально. Собираюсь внутренне… А если сложный подход к зрительному нерву будет?! А если все под левую руку попадет?!
Мои операционные сестры
– Что особенного?! Каждый день так бывает! Всегда же хорошо получается! – перебила меня Света.
– У нее, – я показал на уснувшую под наркозом молодую женщину, – зрение еще вполне приличное, но оно прогрессивно падает, и она вскоре ослепнет… без операции на зрительном нерве. А вдруг неудача! А вдруг дрогнет рука! Я должен сработать безошибочно… без права на ошибку.
– Глаза у нее большие… удобные для операции… – подметила Света с успокоительными интонациями в голосе.
– Так-то оно так…
– Ой, ой, Эрнст Рифгатович, скажите лучше, что она вам понравилась! Вы ведь перед операциями никогда не волнуетесь! А что? Очень даже интересная женщина! – кинула Света и начала обмазывать зеленкой правую половину лица пациентки.
Скажу честно, что операция у этой пациентки получилась у меня очень хорошо. Смачно так получилась. Шовики особенно красиво легли – ряд в ряд.
Когда операция закончилась, я сказал своим операционным сестрам:
– Девчонки, давайте пятого человека брать сегодня не будем, а! Завтра возьмем. Выплеснулся я что-то на этой операции! Уж очень хотел идеально сделать.
– Ну… понятно, – саркастически покивала Света.
Из-под зеленки на меня смотрел ее глаз, излучающий счастье
Когда эта женщина вышла из наркоза, я подошел к ней. Из-под зеленки на меня смотрел ее глаз со швами, который излучал счастье. Я тоже был счастлив.
– Мне кажется, вы не ослепнете. Операция получилась хорошо. Через месяц надо будет прооперировать еще и второй глаз, – сказал я. – Вы не ослепнете!
– А я в этом уверена, – ответила она и попыталась на каталке гордо вскинуть голову с обмазанным зеленкой лицом.
Несколько дней назад эта женщина, приехавшая из далекого российского города, попала ко мне на консультацию. Ее, плохо видевшую, сопровождала другая молодая женщина – очень красивая и со вкусом одетая. Когда я посмотрел глаза этой пациентки и стал рассказывать ей о сути предстоящей операции, я обратил внимание на то, что ее плохо видящие глаза аж светятся. Какой-то приятный блеск был в ее глазах. Было такое ощущение, что ее глаза излучают какую-то теплую энергию.
Как трудно, порой, оперировать прекрасные глаза
Я перевел взгляд на женщину, которая сопровождала эту пациентку. Она, сопровождавшая, была и в самом деле хороша: прекрасная прическа, изящная шея, уютная грудь, тонкая талия, сочное расширение ниже талии с элегантным переходом в ноги тридцать пятого размера. Но она, сопровождающая, тем не менее… проигрывала в красоте моей пациентке, у которой, несмотря на природную стать и со вкусом подобранную одежду, имелись некоторые дефекты фигуры, да и лицо имело грубоватые черты. Но глаза, глаза моей пациентки… они были так прекрасны, что я… даже как-то задрожал, представив, что вскоре мне придется резать их.
Четыре глаза смотрели на меня
Я нагло, пользуясь положением глазного врача, стал оценивающе смотреть в глаза то пациентки, то сопровождающей, то пациентки, то сопровождающей, то… Четыре глаза смотрели на меня.
Сопровождающая, имея хорошее зрение, первая заметила, что уважаемый профессор начал разглядывать глаза не только слепнущей подруги, но и ее собственные. Она слегка наигранно приподняла подбородок и бросила на меня взгляд.
А я, не обратив внимания на этот взгляд, продолжал мотаться своими глазами по глазам пациентки и сопровождающей. Мотался, мотался и домотался до того, что пациентка, несмотря на плохое зрение, тоже заметила, что я смотрю на ее глаза не как на объект операции, а как на глаза женщины.
О, как вспыхнули ее глаза! О, как они заблестели! Ей, уже, наверное, смирившейся с тем, что светлое счастье быть женщиной уже позади, а впереди только «темное будущее», это было, наверное, особенно приятно… тем более, ей сказали, что надежда есть.
– А вы, я чувствую, оптимистка, – проговорил я, обращаясь к пациентке и удивляясь тому, что в ее тяжелом положении она не потеряла блеска в глазах и продолжала оставаться женщиной, которая привыкла нравиться мужчинам.
– Я всю жизнь оптимистка. Я верю только в хорошее. И сейчас я верю… верю, что я не ослепну. Я хочу видеть… плохо видеть. Вы знаете, профессор, – пациентка сделала мимолетную паузу, – плохое зрение тоже приносит свое счастье. Плохое зрение… даже лучше, чем хорошее. Когда плохо видишь и все вокруг как бы колышется на волнах, то все таким романтичным кажется. Злого выражения лица никогда не замечаешь, а вот добрых людей замечаешь сразу – от них какой-то солнечный свет идет, особенно из глаз.
Э. М.: Мы провели анализ операций у оптимистов и пессимистов в двух группах болезней – глаукома и пигментный ретинит. Выяснилось, что результаты у оптимистов на голову выше.
Плохое зрение… даже лучше, чем хорошее…
Я пристально взглянул в глаза своей пациентки… светящиеся глаза.
– Что же особенного в ее глазах? На первый взгляд все как у других людей – круглая роговица, белая склера, изгиб век, ресницы… Что же особенного в ее глазах? Что же особенного? – задумался я.
Я перевел взгляд на сопровождающую красивую женщину и тоже пристально посмотрел ей в глаза. Они были, собственно говоря, такими же – тоже круглая роговица, тоже белая склера, тоже веки и ресницы… Но они не светились, они просто смотрели на меня.
Я опять нагло начал мотаться своими глазами по глазам пациентки и ее сопровождающей, сравнивая их и вводя их обеих в смущение.
– А ведь мы, глядя друг другу в глаза, видим в глазах не только роговицу, склеру, веки и ресницы, но видим еще «что-то», – подумал я. – Роговицу, склеру, веки и ресницы мы видим, воспринимая нашим сознанием, выведенным на Плотный мир, а вот это «что-то» мы не можем осознать. Но оно, это «что-то», есть, точно есть… в противном случае не было бы столь разительной разницы между глазами моей пациентки и ее сопровождающей. И это «что-то»… светится, светится в глазах! Оно, это «что-то», умеет светиться, делая глаза прекрасными! Что это – «что-то»? Что это?
В глазах мы видим еще «что-то»
Вообще-то в реалиях мы видим четыре пары глаз, но воспринимаем только глаза плотного тела
Я опустил голову, делая вид, что думаю над ходом предстоящей операции. Я вполне четко представлял, что способен видеть только Плотный мир и в нем… «плотные» глаза. Но глаза, все же, наверное, имеют четыре составные части – глаз Плотный, глаз Водный, глаз Эфирный и глаз Времени! Мы можем осознанно видеть только глаз Плотный. А остальные… три глаза? Вполне возможно, что, когда мы говорим: «У нее глаза блестят! Они аж светятся! Ее глаза прекрасны!», мы даем оценку, например, глазам Эфира или глазам Времени, в реалиях видя их, но, не будучи способными осознать увиденное «эфирное» или «временное», поскольку Бог решил, что наше сознание должно работать только в Плотном Мире, оставляя для «увиденного в водном, эфирном и временном мирах» лишь пласт чувств и не позволяя этим чувствам вылиться дальше слов «Ее глаза прекрасны!». А иначе человек совсем охренеет от переизбытка эмоций. Ведь если плотный глаз человека очень красив, то можно представить, насколько красив водный глаз, кружащийся в струях голубой думающей воды! А насколько красив, наверное, эфирный глаз, переливающийся всеми цветами радуги, красивее которой не встретить даже… у змеи. А если говорить о временном глазе, то с определенной долей фантазии можно думать, что энергия Времени, из которой состоит временн