Но профессор Хаким намекал. Сильно намекал. Давил на то, что мы — русские — могли бы, вообще-то, привезти с собой водки, хотя бы… в сушеном виде, чтобы пронести ее через их жуткую по строгости таможню, которая обыскивает тебя вплоть до трусов в поисках бутылки. А я разводил руками, приговаривая что-то типа — «Ну что ж тут поделаешь!».
Тогда профессор Хаким грустно садился в автомобиль и ехал к хорошо известным ему местным контрабандистам, чтобы купить за 80 долларов бутылку «Московской». Мы уезжали ко мне в гостиницу, заказывали еду, просили отодвинуть наш столик подальше от других, и тогда… я тайком запускал руку в полиэтиленовый пакет под столом, чтобы прямо в нем налить в стакан водки.
Выпивая, профессор Хаким всегда приговаривал: — За любовь! Я всегда поддерживал его, ощущая, что он кого-то любит, причем любит сильно и страстно, так сильно и страстно, как бывает только тогда, когда действует принцип — «Запретный плод сладок!».
Я, конечно же, догадывался, кто этот «плод», но молчал, поглощая очередную порцию «запретной» водки из полиэтиленового мешка под столом. Я замечал, что когда профессор Ха-ким говорит о любви, его обвисшие руки подтягиваются, тусклые глаза начинают блестеть, лицо разглаживается, а худой зад подается вперед. Я даже стал подумывать о том, что средством против тусклой старости является Любовь.
Когда мы заканчивали «кирять», профессор Хаким садился в автомобиль и неверной рукой брался за руль, чтобы по страшно узким пакистанским дорогам доехать до дома, где его ждала… нелюбимая жена. А однажды он, пребывая за рулем в «хорошем» состоянии, задавил змею, мирно проползавшую по улице (а змей там, на улицах, довольно много!). А бывало и так, что я, беспокоясь о нем — «поддавшем», ехал, рискуя, вместе с ним и постоянно приговариал:
— Be careful! The roads here, in Pakistan are very narrow! (Будь осторожен! Дороги, здесь, в Пакистане, очень узкие!)
— The roads are not narrow! The space for love is extremely narrowin Pakistan! (Дороги не узкие! Пространство для любви очень узкое в Пакистане!)
Я соглашался с ним. А потом, на такси, возвращался обратно.
Оперируя в Пакистане, я всегда негодовал по поводу системы их хирургии. Приходилось после каждой операции (а я оперировал человек шесть в день) менять всю хирургическую одежду, после чего минут десять вновь тереть руки омерзительно жесткими щетками для подготовки к новой операции.
Когда я тер руки щетками, я скучал. Вскоре ко мне, во время «терки рук», стала подходить операционная сестра Шахзада. Она стояла и смотрела на меня. А я остервенело тер руки. Она смотрела. А я тер…. Она смотрела. А я тер…
Наконец она заговорила со мной:
— Слушайте, профессор Мулдашев, а в России существует любовь?
— Конечно, — ответил я, вкладывая всю силу в щетку, размазывающую по рукам мыло вперемешку с допотопным йодом.
— А какая у вас там любовь? — наивно спросила она.
— Ну, какая, какая? — озадачился я. — Обычная. Между мужчиной и женщиной.
— Ну, какая она… у вас? — продолжала домогаться Шахзада, подавая новую щетку для терки.
— Ну… как тебе, Шахзада, сказать?! Ну… ухаживают люди друг за другом, а потом между ними начинается секс.
— Чтобы родить детей?
— Ну не только…
— А для чего еще секс? — Шахзада смутилась.
— Ну понимаешь, Шахзада, — тут уже смутился я, — секс бывает еще и для другого.
— Секс — это любовь? — спросила Шахзада.
— Ну… — смешался я.
— Секс — это для детей! — вдруг заявила Шахзада.
— Ты так думаешь? — я выпучил глаза.
— А как же по-другому рожать детей?! — вскинула голову она. — Вот у меня — шестеро детей.
— Сколько?!
.— Шестеро.
— Ничего себе!!!
.— И все они — результат… — смутилась Шахзада.
— Чего? — спросил я.
— Секса.
— А-а-а…
— Вот так вот.
— Ясно.
— А что, у вас, в России, по-другому рожают детей?
— Да нет… так же.
Я слегка растерялся и, чтобы скрыть это, продолжал тереть руки щетками, хотя время «терки» уже кончилось.
— А все-таки, скажите мне, профессор Мулдашев, — как у вас вРоссии рожают детей — с помощью секса или любви? — настырно спросила Шахзада.
Я взглянул на нее и сказал, что мне пора идти оперировать. Когда очередная операция закончилась, и я, готовясь к следующей, снова начал тереть руки, Шахзада вновь подошла ко мне.
— Я поняла, — резко бросила она, — что в России секс — это любовь.
— Ну… как тебе сказать…
— И вы, — продолжала Шахзада, — можете с помощью любви рожать детей… в России.
— Ну… — промычал я.
— А мы в Пакистане не можем делать этого!
— Почему?
— А потому…
— Почему?
— Потому что у нас, в Пакистане — пакистанская любовь.
— А что это за любовь такая — пакистанская? — спросил я. Шахзада густо покраснела и, поправив свой платок, ушла, даже забыв подать мне очередную щетку.
Во время следующей «терки» Шахзада ко мне не подошла, а щетки мне подавала какая-то безликая девушка, которая все время прикрывала платком рот и нос. Я даже стал думать о том, что я чем-то обидел Шахзаду.
На следующий день Шахзада все же подошла ко мне во время «терки» и опять начала пристально смотреть на меня.
— Что, Шахзада? — спросил я.
— Да вот…
— Что — да вот?
— Да вот…
— Что?
— Скажите, профессор Мулдашев, Вы можете хранить…?
— Что?
— Нет, скажите, Вы можете хранить?
— Что, Шахзада?
— Вы можете хранить… секрет?
— Могу, — неуверенно ответил я.
— Это хорошо, — промолвила Шахзада и ушла.
После очередной операции, когда я опять тер руки, Шахзада вновь подошла ко мне и снова стала пристально смотреть на меня.
— Что, Шахзада? — опять спросил я.
— Скажите, так Вы умеете хранить секрет?
— Умею, — ответил я, уже более уверенно.
Шахзада вскинула на меня глаза и, резко развернувшись, снова ушла. Я остался в недоумении.
Когда я снова тер руки, Шахзада, подойдя ко мне, уже требовательным голосом задала мне вопрос:
— А Вы точно умеете хранить секрет?
— Да, умею! — почти раздраженно ответил я, сказав про себя «черт побери».
Тут, наконец, Шахзада, во время «терки рук», сказала конкретно:
— Профессор Мулдашев! Я Вам хочу открыть секрет! Но очень большой секрет!
— Ну что… давай!
— А Вы никому не скажете?
— Никому.
— Точно никому?
— Точно.
— Никому?
— Никому.
Ой… — проговорила Шахзада и опять ушла.
Но во время следующей «терки» Шахзада подошла ко мне и решительно, с вызовом, произнесла:
— Вы думаете, что только у Вас в России есть любовь?
— Нет, я так не думаю… — промямлил я.
— У нас тоже есть любовь!
— Это хорошо…
— Но у нас — другая любовь!
— Какая?
— А Вы, профессор, никому не скажете?
— Никому.
— Точно?
— Точно.
— Обещаете?
— Обещаю.
Шахзада сосредоточилась и… опять спросила:
— Точно никому не скажете?
— Точно.
— Никому?
— Никому.
Шахзада опять задумалась и с философскими оттенками в голосе проговорила:
— Вы об этом можете рассказать в России. Россия от нас далеко! Там, у вас, другие люди! Но у нас, в Пакистане, пожалуйста, никому не рассказывайте! Ладно?!
— Ладно.
— Вы, профессор, даже обязательно расскажите об этом в России, в вашей холодной стране. Обязательно! Обещаете?
— Обещаю.
— Потому… потому, что у нас тоже есть любовь.
— ?..
— Но другая любовь.
— Какая?
— Пакистанская.
Я перестал тереть руки, бросил щетку, ополоснул руки под краном, вытер их об полотенце, уселся на стул и, пригласив Шахзаду сесть, сказал:
— Расскажи, Шахзада, о пакистанской любви. Шахзада опустила глаза и с трудом выдавила из себя:
— В общем… у меня есть любовник.
— М-м-м…
— И знаете — кто он?
— Кто?
— А Вы точно никому не скажете? Точно?
— Точно, Шахзада, не скажу.
— Точно?
— Точно.
— Абсолютно точно?
— Абсолютно.
— Моим любовником является… — Шахзада осеклась.
— Кто?
— Вы точно никому не скажете?
— Сверхабсолютно точно!
— Правда?
— Правда!
— Моим любовником является…, - Шахзада опять осеклась.
— Ну кто?
— Моим любовником является… является… профессор Хаким.
— Кто?! — удивился я, представив профессора Хакима с обвислыми руками в возрасте… от 60 до 120 лет.
— Профессор Хаким, — гордо повторила Шахзада.
— Ну… а… разве он… извини, Шахзада… может?
— Что… может? — не поняла она.
— Ну… в плане секса… — проговорил я.
— О! воскликнула Шахзада. — У нас другая любовь!
— Какая?
— Пакистанская. Я заерзал на стуле.
— Так что же такое пакистанская любовь? — спросил я.
— Ну… — замешкалась Шахзада. — Ну… А точно никому не скажете?
— Точно не скажу. Абсолютно, сверхабсолютно и сверхсверх-абсолютно, никому не скажу!
Шахзада вздохнула, пристально посмотрела на меня и начала рассказывать.
Уже давно, когда у меня было всего четверо детей, — говорила она — я обратила внимание на то, что профессор Хаким смотрит на меня. Смотрит и смотрит, смотрит и смотрит! Сильно смотрит! Очень пристально смотрит! Каждую минуту смотрит! Ну я и… ну я и…
— Что?
— Ну я… тоже начала смотреть на него.
— Тоже пристально?
— Вначале робко смотрела, а потом смелее начала…
— Смотреть?
— Да. А потом… потом…
— Что?!
— А потом я вообще потеряла стыд и начала на него, профессора Хакима, смотреть во все глаза, беспрерывно. Смотрела и смотрела, прямо глаз с него не сводила!
— А он… тоже смотрел?
— Тоже. Да так смотрел, так смотрел!!!
— И… что же дальше? — перебил я.
— А дальше? — Шахзада смутилась. — А Вы точно никому не скажете?
— Точно, сто процентов!
— Точно?
— Точно.
— Абсолютно точно?
— Абсолютно.