Он признался, что уже так озверел от этой праздной жизни, что достаточно ему было в Виареджо увидеть, как разгружали какое-то грузовое судно с сыром, где мужики честно зарабатывали себе на хлеб, чтобы с трудом удержаться и тут же не попросить у нее расчета.
— Но ведь для нее,— возразил я,— это совсем другое дело. Чем она еще сможет заняться, если перестанет вот так плавать на своей яхте?
— Ну, найдет что-нибудь,— ответил Бруно,— это все одни разговоры.
— Да, наверное, вы правы…
— Вот увидите, рано или поздно придет день, когда она уже по горло насытится этими бесконечными плаваниями.
— А вот как вы думаете, есть у нее хоть какой-нибудь шанс?
— Это насчет чего?
— Ну, найти его.
— Если уж это вас так интересует,— с какой-то досадой в голосе ответил он,— лучше спросите у нее самой.
— Да нет,— добавил я,— это я просто так, к слову.
Потом мы снова вернулись к Гибралтарскому матросу.
— Вот мне лично,— заметил Бруно,— вообще не очень верится во всю эту историю. Все это, как говорится, одни только бабушкины сказки. Послушать, так прямо целый роман написать можно. Взять, к примеру, эти самые телеграммы. Вроде как его встречают прямо повсюду. Так что, даже когда она их получает, все равно такое впечатление, будто плывем, сами не знаем куда, и ищем, сами не знаем кого.
— Но это все-таки лучше, чем вообще ничего,— возразил я.
— Другими словами, так удобней. По крайней мере не надо ломать голову, куда плыть.
— И потом, поди знай, а вдруг?
Он бросил на меня ободряющий взгляд.
— Это что правда, то правда,— ответил он,— поди знай. Но ведь на свете столько людей, миллиарды.
— И все же,— возразил я опять,— ведь столько народу уже знает, что она его ищет, это все равно, как если бы она была не одна. По-моему, у нее все-таки больше шансов, чем кажется с первого взгляда.
— Думаю,— ответил он,— о том, что она его разыскивает, уже знают во всех крупных портах. Но что это дает, пока он сам об этом не узнает? Может, он где-нибудь на материке, далеко от моря, занимается себе чем-нибудь, зарабатывает на хлеб и даже слышать-то о ней не хочет. Странная штука, похоже, ей даже и в голову не приходит, что, может, ему вовсе не улыбается снова с ней встретиться. Что она, единственная женщина на всем белом свете, что ли?
— По-моему,— ответил я,— ей это тоже приходило в голову.
Однако собственная участь тревожила его куда больше, чем ее трудности. Ему уже не терпелось поскорее смыться с яхты.
— Вот дойдем до Сета,— проговорил он,— там погляжу, чем можно будет заняться. Правда, говорят, что все, кто уходит, рано или поздно возвращаются назад. Похоже, с тех пор как она вот так скитается по морям-океанам, уже снова встречалась со всеми своими матросами. Вот ведь странная штука, всем невтерпеж удрать, а потом все опять хотят вернуться. Проходит месяц-другой, и они опять смываются. Вот, к примеру, рулевой, тот уже три раза возвращался. И Эпаминондас, который теперь ждет нас в Сете, тоже трижды.
— А она, она-то понимает, почему они все удирают?
— Да она-то,— ответил он,— чего она только не понимает!
— Похоже, она вам не очень-то по душе,— заметил я.
Он явно удивился.
— Да нет,— пояснил он,— не в этом дело. Но вообще-то, по-моему, она издевается над людьми, ей просто на всех наплевать.
— Нет, мне так совсем не кажется,— возразил я.
— А вот я,— проговорил Бруно,— ничего не могу с собой поделать, уверен, и все. Не думайте, будто я в обиде, вовсе нет, я ничего против нее не имею. Но, наверное, все-таки соскочу я отсюда в Сете.
Слушая его, я все время продолжал следить, не показалась ли она на палубе.
— Надо всегда делать то, что хочется,— изрек я.
— Иногда мне бывает — даже не знаю, как бы это получше сказать — немного стыдно, что ли, да-да, просто совестно плавать на этой яхте,— добавил он.
— Надо выбирать так, чтобы не было стыдно,— заметил я.
Потом попрощался с ним, прошел по палубе, остановился возле ее каюты и стал ждать. Мне больше ничего не хотелось делать, только ждать и ждать ее. Каким давним, наивным бредом казались мне теперь мои планы насчет чистки медных ручек. Нет, ни за что не смог бы я тратить время на подобную ерунду. Хватит с меня, уже нагорбатился в кромешном мраке, целые долгие годы, и вот теперь наконец-то могу позволить себе роскошь больше ничего не делать — просто в полнейшей праздности стоять себе на солнышке и ждать, когда появится женщина. Да миллионы мужчин поступили бы на моем месте точно так же, я верил в это вполне чистосердечно, во всяком случае, достаточно, чтобы эта вера позволяла мне чувствовать себя куда менее одиноким, чем в долгие годы моей респектабельной службы.
Она показалась из каюты. Подошла ко мне. Мне пришлось зажмуриться — как утром, когда я увидел море. Вид у нее был вполне довольный. И как всегда, когда она бывала довольна, в ней появлялось что-то трогательно-девчоночье.
— Уже подплываем к Ливорно,— проговорила она,— как быстро идем.
Лишь позже я понял, что с ней всегда так, расстояния от порта до порта неизменно вызывали у нее искреннее удивление, и ей приходилось постоянно их напоминать. Должно быть, в ее воображении они с каждым разом все сокращались и сокращались — ведь уже целых три года, как она плавала по морям.
— А как же Сет? — поинтересовался я.
Она улыбнулась, глядя на море.
— Никуда не денется,— ответила она.
Я тоже глядел на море и Ливорно вдали.
— Но ведь тебя уже ждут в Сете,— напомнил я,— разве не так?
— Я уже предупредила Эпаминондаса.
— Когда?
— Вчера вечером, перед отплытием.
— Нет, все-таки ты несерьезный человек,— проговорил я, силясь рассмеяться.
— Неправда,— возразила она,— я очень серьезная. Но раз уж так случилось, какая разница?
Больше мы об этом не говорили. У нее в руках был атлас, и я попросил дать мне его посмотреть. Это был складывающийся пластиковый атлас, который она специально заказала себе в Южной Америке. Материки на нем были очерчены одними только обитаемыми границами, но с большой точностью и подробностью — она показала мне Рокку, крошечную точечку, затерянную среди тысячи других, сплошь испещрявших итальянское побережье. Обозначены были все глубины и течения, а материки, совершенно пустые и белые, выглядели такими же голыми, как моря на обычных картах. В общем, это был атлас мира, вывернутого наизнанку, как бы негативное изображение земли. Она уверяла, что знает его наизусть.
— Мне кажется, я знаю его так же хорошо, как и того, кто там живет,— заметила она.
Мы растянулись в шезлонгах прямо напротив бара. Все мужчины на яхте хоть чем-нибудь да занимались. Только я один не делал ровно ничего. И мысль об этом время от времени приходила мне в голову.
— Если хочешь,— обратилась она ко мне,— на следующей стоянке мы можем вместе сойти на берег.
Она надела солнечные очки и курила, не спуская глаз с моря. Это она умела делать — сидеть у моря и курить, или читать, или ничего не читать, просто ничего не делать, и все.
— Расскажи мне про других,— попросил я.
— Ты хочешь, чтобы я снова начала вспоминать?
— Но ведь вечерами,— немного поколебавшись, решился я,— ты все равно не захочешь.
— Какое тебе до них дело, до всех прочих?
— Странный вопрос. Может, тебе неприятно о них вспоминать?
— Да нет, не то чтобы неприятно,— возразила она,— просто мне хочется понять, почему ты все время так настаиваешь, а ты не объясняешь.
— Ну, хотя бы из любопытства или, скажем, чтобы избавиться от искушения вообразить, будто я единственный в своем роде.
Мы дружно рассмеялись.
— Знаешь, среди них кого только не было. Я ведь уже говорила, что делаю много глупостей.
— Хотелось бы узнать, что же это за глупости.
— Да самые ужасные,— ответила она,— и самые дурацкие. Правда, иногда я задаю себе вопрос, а глупости ли это, может, это я сама…
— Чтобы не видеть никого рядом?
— Наверное. Знаешь, ты прав, было такое время, когда я готова была затащить сюда кого попало.
— Может, я это и имел в виду, но ведь на самом деле кого попало-то не существует.
— Я хотела сказать, мужчин, которые мне не очень-то подходили.
— А что, разве есть такие, которые подходят тебе больше других?
Ей и в голову не пришло рассмеяться.
— Кто знает…— проговорила она.
— Ну, давай, начинай,— подгонял я ее.— Был один, который…
— Был один, который с самого первого дня обосновался здесь навечно. Когда я зашла к нему в каюту — и пары часов не прошло, как мы отплыли,— он уже основательно обустроился. Аккуратно расставил на полке свои книги. Бальзак. Полное собрание сочинений. А над умывальником в ряд красовались все его туалетные принадлежности. Правда, на беду, среди них оказалось множество одинаковых пузырьков с туалетной водой, королевская лаванда, английской фирмы «Ярдли». Заметив мой изумленный взгляд, он пояснил, что и дня не может прожить без этой лавандовой воды фирмы «Ярдли», а путешествуя, никогда не знаешь, что тебе удастся купить, вот почему у него на всякий случай всегда имеется запас.
Она рассмеялась.
— Ну, как тебе,— справилась она,— мои глупости?
— А остальные?
— Ну, если уж ты так настаиваешь, чтобы я рассказала тебе обо всех, мне надо что-нибудь выпить.
— Хорошо, погоди минутку.
Я бегом кинулся в бар и вернулся с двумя стаканами виски. Она выпила свою порцию.
— Обычно,— немного смущенно призналась она,— я просила, чтобы они помогли мне его искать. Поначалу все соглашались. Все как один, только бы попасть на яхту. Потом оставляешь их дня на три в покое, чтобы они могли свыкнуться с этой мыслью. И на третий день уже ясно, что они так ничего и не поняли.
Я выпил свое виски.
— Странно,— заметил я,— по-моему, это можно понять, даже если тебе не дают трех дней на размышление.
Мы рассмеялись. Она смеялась громче меня.
— Обычно все они спрашивали: «А что от меня требуется? Вы только скажите, я все сделаю, только бы помочь вам». Но стоило сказать, что надо бы, к примеру, починить матросам башмаки, как они сразу же вставали на дыбы. Говорили: «Нет, так дело не пойдет. Такого уговора у нас не было…»