— Что за шум! А? Шуму много! — гаркнул боцман. Полотеры испуганно вскочили, и тут обнаружились отрицательные стороны их хлопотливой деятельности. На тыловых частях новеньких холщовых брюк красовались оранжево-красные овалы.
— Я вас вижу насквозь и даже глубже, — рассвирепел Дударь. — Павианы! Факт! Кто робу стирать будет?
Этого рационализаторы не предусмотрели. Посему им было предложено продолжать натирку паркета устарелыми методами, а рабочее платье сегодня же отнести домой для приведения в надлежащий вид. В тот момент главный старшина остро пожалел, что находится не на корабле, в спецшколе нет горячей воды. Самым правильным было бы заставить мальчишек самих выстирать брюки. А так наверняка наказанными будут матери. Факт! «Старшему морскому начальнику» уже ничего не могло больше понравиться. Боцман работу браковал, и все начиналось сначала.
Аркадий Гасилов только теперь начинал познавать цену сверкающей флотской чистоте. Он явно скис, а Майдан, наоборот, мог просидеть в спецшколе до глубокой ночи, если б не уроки. Не будешь же потом объяснять, почему их не удалось выучить. Никто из учителей, за исключением «англичанки» Марии Яковлевны, не признавал никаких смягчающих обстоятельств. К девяти вечера ребята заговорили об этом вслух. Было решено откомандировать на переговоры с боцманом Генку Коврова. Гонец возвратился от него очень быстро и процитировал:
— Всем «добро» по домам!
— Чего ты ему сказал? — удивился Аркашка.
— Да уж поговорили, — уклончиво и со значением объяснил Генка. Не мог же он сообщить, что Дударь просто посмотрел на часы и спохватился. Служба не должна мешать учебному процессу — такова была категорическая установка военрука.
Главный старшина описывал инцидент на разводе и то и дело рвал бумагу. Рапорт получался недостаточно убедительным. Боцман для порядка задумался, еще раз посмотрел на часы и всех распустил. Он даже не стал принимать выполненную работу. Паркет в актовом зале и так уже давно блестел.
Ребята смотрели на Генку как на освободителя. А тот скромничал:
— Чего там. Все нормально… Так поговорил — вовек не забудет! — Потом он ехидно засмеялся и передразнил: — Факт!
ГЛАВА 11. «РЕЗИНОВАЯ ПЕРЕМЕНА»
Через пятнадцать минут после начала занятий спецшколу взбудоражил неурочный сигнал. Горнист явственно играл большой сбор.
Вскоре капитан 3-го ранга Радько уже по-особому выстраивал роты вдоль стен актового зала. Задние шеренги комплектовались из рослых парней, спереди поставили коротышек. Таким образом, каждый ученик, как в театре, мог без помех видеть середину зала. Затем Куржак и другие двоечники в гражданской одежде были выведены из строя. Им военрук прошептал удалиться. Шея у Радько оказалась забинтованной. Соревнование в громкости с медным ревом школьного оркестра окончилось не в его пользу. Константин Васильевич командовал при помощи маленького серебряного свистка. Длинная трель означала — «равняйсь!», короткий сигнал — «смирно!», два коротких — «вольно!».
— «Вольно!» — это не значит вольно, — хрипел военрук. — Нечего перед наркомом гусарить.
По рядам прошелестел восторженный шумок. Прошелестел и затих. Теперь стало понятным, отчего отменили занятия. Напротив, через дорогу, в корпусах Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе находился сам народный комиссар Военно-Морского Флота. Его ждали в спецшколе с минуты на минуту.
Сергей Петрович Уфимцев на построение не вышел. Через рассыльного в директорский кабинет был вызван боцман, третий кадровый военный моряк из всей спецшколы. Плотно притворив за ним дверь, Сергей Петрович объявил:
— Дударь! Вы адмирал! Становитесь в том углу, а я буду докладывать.
Очевидно, главный старшина Дударь не одобрил выправку директора, и вскоре Уфимцев отбыл из спецшколы «по срочному вызову гороно».
Встреча с наркомом дежурного по школе преподавателя Святогорова, по мнению Сергея Петровича, была в такой же степени нежелательна. Еще скомандует: «Попрошу смирно!» Поэтому директор предложил Святогорову тоже отбыть со своего поста, но не так далеко.
— Тщательно проверяйте наряд по школе, — завещал Уфимцев в вестибюле. — Обращайте особое внимание на внешний вид учеников и чистоту всех помещений.
За два месяца старое, запущенное здание совершенно преобразилось. В сверкании натертого паркета не так замечались его изъяны. Лоснились свежей краской стены коридоров. В классах выстроились просторные светло-бежевые парты. Стоимость ремонта уже в три раза превысила сумму, отпущенную Наркоматом просвещения. Каким образом удавалась Уфимцеву эта высшая математика, не представляли даже специалисты. Михаил Тихонович обходил этаж за этажом и думал, что такую школу вполне можно показывать члену правительства.
В туалете восьмых классов дежурный подозрительно повел носом. В воздухе как будто еще не рассеялся табачный дым.
— Смирно! — выскочил навстречу дневальный. К кому относилась команда, так и осталось неизвестным, поскольку, кроме дневального, в туалете никого не было. Григорий Мымрин с сине-белой повязкой на рукаве, нисколько не смущаясь этим обстоятельством, подошел к Святогорову и доложил:
— В гальюне третьей роты по списку числится шесть очков. Пять исправных, один засорился.
— Вольно! — растерялся преподаватель. Михаил Тихонович не знал, как ему поступить. Курильщики карались беспощадно, но дым — лишь косвенное доказательство. Пусть так. Однако мальчик проявляет наглость, как и тогда с угрозой обратиться в арбитраж. Его рапорт — издевательство. Но вот глаза… В слегка расширенных зрачках Мымрина застыла растерянность и удивление.
— Продолжайте нести службу, — сухо сказал Михаил Тихонович. — И будьте внимательны…
Уже в коридоре Святогоров сообразил, что его совет можно понять и так: «Кури, но больше не попадайся!» Ничего себе педагогика.
О происшествии следовало записать в журнал замечаний. Михаил Тихонович так и собрался поступить, Но вот глаза… Каждый раз, когда дежурный по школе брался за вставочку, перед ним возникали глаза. Возможно, Мымрин просто испугался, и все остальное произошло неожиданно для него самого? Тогда, обидевшись, Михаил Тихонович просто поставит себя на одну доску с растерявшимся мальчишкой. Запись в журнале могла иметь не однозначный педагогический результат. Такие эксперименты Святогоров не одобрял. Он решительно отложил вставочку. Скандальная встреча с Мымриным до поры до времени была оставлена им без последствий.
Прошло время второго урока, заканчивался третий. Перемены не объявлялись. Ребята ждали в строю. В вестибюле позицию директора занял старший политрук Петровский. В кабинете военно-морского дела у любимой модели крейсера «Худ» переминался с ноги на ногу Билли Бонс. В актовом зале до тонкости отработали реакцию на свисток военрука. Ребята уже умели стоять просто вольно и так, как принято стоять перед наркомом. А гость все не приезжал.
Жора Куржак и другие отверженные подглядывали из соседнего зала. Они вполне могли там побегать, размяться, но не пользовались этой возможностью. Как на ликах великомучеников, в глазах у двоечников застыло страдание.
В полдень на первом этаже хлопнула дверь, и, как эхо, отозвался трубный глас Политуры. Строй сразу подобрался и затих. Зашаркало по парадному трапу множество ботинок. Разговор все ближе. Слышны отдельные слова…
И вдруг у капитана 3-го ранга Радько прорезался голос:
— Товарищ народный комиссар Военно-Морского Флота Союза Советских Социалистических Республик…
Нарком — высокий, ладный, совсем молодой моряк — остановился посередине зала. На рукавах его форменного кителя сияли золотые шевроны как раз до локтя: один широкий, а сверху еще три — поуже, и все венчали большие, обшитые по краям канителью флагманские звезды.
Адмирал дружески улыбнулся Радько как старому знакомому, пожал ему руку и поздоровался с учениками. Было странно, отчего в актовом зале в ответ не вылетели стекла.
— Что у вас сейчас по распорядку дня?
— Большая перемена! — не моргнув глазом ответил военрук.
Дима Майдан не поверил своим ушам: «Какая перемена?»
Впрочем, военрук не соврал. В полдень как раз должны были закончиться три урока, и по расписанию значилась большая перемена. Сегодня она просто растянулась, как резина у взведенной рогатки.
— Значит, у меня еще есть десять минут для того, чтобы обратиться к учащимся? — уточнил народный комиссар.
Находчивый военрук только этого и желал. Иные десять минут нельзя ни измерить по часам, ни уложить в железный распорядок дня. Радько знал, что делал. Мальчишки слушали как завороженные.
— Подготовка командных кадров для флота является большой и сложной задачей, в решении которой специальные школы могут и должны сыграть немаловажную роль, — говорил адмирал.
Конечно, подобные слова Майдан слышал и раньше. Но теперь это сказал сам народный комиссар, член Советского правительства, который специально приехал к ним из Москвы и назвал их будущими кадрами флота.
Слова высекали искры из тысячи глаз. Каждый слушатель представлял себя с такими же широкими шевронами. Ну, может быть, не с такими же, а чуть поскромней. Никто из присутствующих не мог предполагать, насколько точен прогноз народного комиссара. Что через тридцать лет из этих мальчишек вырастут адмиралы и капитаны 1-го ранга, которым придется командовать соединениями кораблей, крейсерами и атомными подводными лодками, иные станут профессорами и доцентами военно-морских учебных заведений, военно-морскими атташе за границей, изобретателями нового могучего оружия, докторами и кандидатами наук. Что каждый из ребят через всю жизнь пронесет эту встречу и будет считать ее началом флотской биографии.
Однако все это им еще предстояло заслужить. А пока мальчишки мечтали, и было важно, чтобы такие смелые жизненные планы никого не укачали. Адмирал оглядел юных слушателей и обо всем догадался. Для предупреждения пожара он заранее подлил забортной воды:
— Ученики должны помнить: если их сейчас одели в военную форму, это отнюдь не значит, что они обязательно будут курсантами. Флот насыщен самой новейшей и сложнейшей боевой техникой, для овладения которой требуется