— Ну как? Убедился, какой он настоящий моряк?
Весь вечер Аркашка гордился перед ним своим знаменитым поэтом. В гостях у Смоленского Димка еще терпел.
— Насчет моряка еще не знаю, — сказал Майдан и назло Гасилову процитировал две сомнительные строчки из поэмы: «К повороту! Поворот! Штурвал не берет!»
Билли Бонс объяснял, что на линкорах штурвалов нет, а команду «к повороту!» дают только на парусных кораблях.
— Каждому ясно — на линкорах электроприводы рулевой машины, — показал Гасилов свою эрудицию. — Но здесь просто стихи.
— Морские стихи, — уточнил Димка. — В них все должно быть правильным.
Гасилов обиделся едва ли не до слез.
— Не огорчайся, — пожалел его Майдан. — Мне только сейчас пришло это в голову. В следующий раз мы попросим Бориса исправить ошибку.
Майдан надеялся на встречу со Смоленским, в которой должны были принять участие Раймонд Тырва и Жанна Донченко. Аркашка идею одобрил. Он только был против приглашения Бархатова.
— Бархатов откажется сам, — заверил его Димка. — Он без лычек к Жанне не пойдет.
Ни тот, ни другой «спец» не могли представить, что следующего раза уже не будет. Бориса Смоленского тоже заинтересовал слух о судьбе купленного у немцев крейсера, и он начал наводить справки через знакомых «торгашей». Оказалось, Димка Майдан опять не ошибся. В спецшколе это стало всем ясно после удивительного доклада о международном положении, который взорвал умы и нарушил покой.
Доклад прочитал командир из военно-морского училища. Его привел старший политрук Петровский. Убедительные факты свидетельствовали, что дела на Земле идут как-то не так, а фашисты, несмотря на пакт о ненападении и прочее, безусловно, оставались фашистами. Докладчик доверительно рассказал, как во время освобождения Западной Белоруссии наши дивизии столкнулись с их подлой попыткой продвинуться дальше на восток. Произошел жестокий бой. Обе стороны делали вид, что совсем не ведают, в кого стреляют из пушек и пулеметов. Потом, конечно, принесли взаимные извинения, но захватчики не продвинулись ни на шаг. Здесь все было правильно.
И еще командир намекал о недоразумениях в торговле, об обманах, о срывах поставок. Несколько дней назад им отплатили за это, и торговые корабли, присланные в Ленинградский порт за нашим хлебом, ушли обратно порожняком. Так им, буржуям, и надо. А как же тогда торговое соглашение? И почему газеты молчат? Неужели в редакциях ничего не знают?
Докладчика окружили плотным кольцом, его спрашивали, зачем демонстрируют о них кинохронику, и многое другое. Но командир от комментариев уклонился. Он сказал, что сообщил все возможное, и лишь посоветовал лучше учиться и хорошо оборудовать школьное бомбоубежище.
Учителя стояли в сторонке, встревоженные и недоумевающие. Потом на педагогическом совете по итогам третьей четверти впервые за много месяцев взял слово биолог Артяев. Он обрушился на старшего политрука.
— Политически вредный доклад дезориентировал не только учеников, но и некоторых преподавателей, — заявил Василий Игнатьевич. — Он вызвал в специальной школе паникерские настроения.
— Будущие военные говорят о войне, — пожал плечами Радько. — Это естественно.
— Ученики рассуждают о возможности войны с Германией, — возмущенно уточнил бывший «доцент».
— Разве фашисты стали другими? — вмешался старший политрук.
— У нас пакт о ненападении. Международные акты следует уважать, — сказал Сергей Петрович Уфимцев.
— Обязательства подразумевают взаимность, — снова возразил Радько. — А факты упрямая вещь.
Страсти утихомирились только после справки старшего политрука, что содержание доклада одобрено политотделом.
— Надо предупредить учеников, — решил директор, — что доклад предназначен для военных. Думаю, что не следует распространять его содержание среди гражданского населения, чтобы не вызвать нежелательных эксцессов.
Выполнить такое распоряжение было нелегко, но Радько с Петровским не возражали директору спецшколы. Стоит ли спорить, раз газеты не допускали и намека на подобный поворот событий. А по линии райисполкома к ним поступило только распоряжение очистить подвалы для бомбоубежища.
Итоги третьей четверти были хорошими. Спецшкола добилась стопроцентной успеваемости. Двенадцать слабых учеников отсеялись еще в первом полугодии. Остальные занимались с увлечением и полной отдачей.
Теперь в гороно школу ставили в пример. Однако завуч Полиэктов считал, что использованы далеко не все возможности для дальнейшего повышения успеваемости. Например, ученик Бархатов из двенадцати четвертных оценок имеет восемь «отлично», две «хорошо» и столько же «посредственно» по физике и геометрии. Разве можно допускать такое?
— Бархатову надо больше заниматься, а не искать обходных путей, — объяснил с места Павел Феофанович Дормидонтов.
Мария Яковлевна Беккер посмотрела на него с укоризной, а директор нахмурился и холодно заметил, что обсуждение доклада еще не начиналось.
Завуч высказался в том смысле, что итоговые оценки должны учитывать уровень знаний и по другим предметам. Резкий «разброс» отметок, особенно у преподавателей Дормидонтова, Марусенко, Святогорова, снижает общие показатели в соцсоревновании.
— Кому нужно такое соревнование? — с досадой заявил Петровский.
Директор вскинул на него глаза, но на этот раз промолчал.
— Скажу от имени «гнилых либералов», — ехидно прошелестел Михаил Тихонович Святогоров. — Знания Бархатова оценены объективно.
— Между п'очим, земские учителя, вечная им память, — поддержал математика командир роты Оль, — никогда не завышали отметок. И правильно делали.
Радько улыбнулся и заметил, что здесь, по его мнению, как раз заключено главное достижение педагогического коллектива: оценка знаний учеников стала также и мерой воспитания, формирующей их характер.
— Обвинение преподавателя Дормидонтова в пристрастности, — сурово вмешался директор, — считаю…
Павел Феофанович сжался. Он понял, что сейчас Уфимцеву будет легко рассчитаться с ним за строптивость, за несостоявшийся суд. Тем более что недавно у директора побывал полковник Бархатов с жалобой на учителя.
— Только на основе требовательности, — услышал Дормидонтов заключительные слова директора, — не натягивая проценты, как тут советуют некоторые руководители, мы можем воспитать настоящих военных командиров.
Завуч сразу же стал сморкаться, а военрук улыбнулся и посмотрел на Петровского. Евгений Николаевич прекрасно понял, что означал этот взгляд. Радько напоминал об их постоянных спорах по поводу личности директора.
«Директор самолюбив, вспыльчив и прямолинеен, — утверждал военрук. — Но с ним вполне можно работать. Уфимцев еще не нашел правильной линии поведения. Это пройдет. Вот вы, например, Евгений Николаевич, тоже не дипломат, но уже во многом разобрались…»
ГЛАВА 20. МНЕ НЕ НРАВИТСЯ ВАША ПАРТНЕРША
Первого мая Антон Донченко пришел домой в невообразимом виде. Только что полученная летняя бескозырка с белым чехлом обвисла на голове блином, суконную фланелевку и тельняшку требовалось выкручивать, ботинки чавкали и пузырились. Александра Тарасовна только всплеснула руками:
— Какой идиот додумался проводить парады без шинелей?
— Не разоряйся, мать, — урезонивал глава семьи. — Ничьей вины нет. Метеорология наука капризная.
— Отстань со своей дурацкой метеорологией, — рассердилась мать. — Каждому понятно, что май в Ленинграде еще не лето. Теперь вот Антоша простудится и заболеет перед самыми испытаниями.
Отца такая перспектива тоже не устраивала. Поэтому он принял свои меры. Антон был приглашен к буфету. Отец налил ему как большому добрую рюмку перцовки и сам выпил за компанию.
Александра Тарасовна сверкнула глазами, но промолчала и принялась растирать сына скипидаром и отпаивать горячим чаем с малиновым вареньем. От всего этого по телу разлилось блаженное тепло. Антон лежал под стеганым одеялом и делился с Жанной впечатлениями.
Перед началом парада они долго стояли в строю у «Сашкиного сада», как раз напротив дома со львами. Согревались шутками, отчего в шеренгах становилось несколько шумно.
— Разговоры в строю! — гаркнул Политура и взялся за кобуру пистолета.
Гриша Мымрин отпрянул и расширил глаза. Он всерьез поверил, что старший политрук собрался наводить порядок при помощи оружия. Петровский расстегнул кобуру и вынул оттуда… сапожную щетку. Разговоры сразу прекратились. Батальон оскорбленно наблюдал, как Политура наводил последний глянец на запылившиеся ботинки.
— По-моему, очень удобно! — хихикала Жанна. — По крайней мере, всегда под рукой.
Баба и есть баба. Ну что она понимает во флотской службе? А еще собиралась в спецшколу поступать. Антону расхотелось рассказывать сестре о параде. Но долго сердиться было трудно. К тому же, кроме Жанны, в комнате все равно никого не было.
Снег посыпался, когда командующий парадом говорил речь. Крупные хлопья прилипали к тонкому сукну. Бескозырки вспухли как на дрожжах. Неподвижные войска потеряли разницу в форме. И моряки, и пехотинцы, и даже ремесленники, неизвестно по какой причине допущенные на военный парад, все стали одинаковыми снежными изваяниями, как в мастерской скульптора.
Площадь Урицкого покрыл пухлый снежный ковер. Пока войска стояли, это было даже красиво, но потом марширующие полубатальоны размесили снег в жидкую кашицу. Нога погружалась в нее по щиколотку. Тяжелые брызги неслись отовсюду, как в шторм, и окончательно заляпали обмундирование.
Несмотря на скверную погоду, спецшкола опять отличилась на параде. Радько передал им благодарность командующего войсками округа и распустил по домам отогреваться и гладиться. Гладиться было особенно необходимо, вечером в спецшколе праздничный бал.
— Ты никуда не пойдешь! — заглянула в комнату мать.
— То есть как не пойду? — возмутился Антон. — Если я выступаю в концерте!
Мать промолчала. Как-никак она была членом совсода и хорошо знала, чего стоит организация концертов. Антон момент