Михаил Тихонович при обсуждении кандидатуры Бархатова тоже высказался против. Лека обиделся и лишний раз доказал свою незрелость заявлением, что с ним будто бы «сводят счеты».
«Неужели Лека не понимает, — удивлялся Майдан, — что ему рано вступать в комсомол». Даже Генке Коврову припомнили на комитете кипячение робы в чайнике, лишение формы за курение и тоже не приняли. А Генка настоящий товарищ и Бархатову не чета.
Димка поежился, хотя было совсем тепло, походил вдоль лагерной линейки, чтобы разогнать дремоту. Молодая сосна за казармой вдруг дрогнула и потянулась вверх. Она росла на глазах. Димка испугался, что это во сне, и щипнул себя за бок. Наваждение, однако, не проходило.
— Конвекция воздуха, — догадался Майдан. — Обыкновенное физическое явление. Можно было бы сразу сообразить.
На комитете обсуждалось и Димкино заявление в комсомол. Димка волновался, и не без основания. Он посматривал на командира роты, который тоже присутствовал на заседании. Многие считали, что кандидатуру Майдана тоже отведут, и советовали пока не подавать заявление. Димка советов не принял, ему очень хотелось в комсомол. Обернулось все неожиданно хорошо. Михаил Тихонович вдруг заявил, что, по его мнению, ученик Майдан достоин вполне. Он решителен, смел и, попав в беду, сначала выручает товарищей.
— Имеется в виду клич «Полунд'а!»? — иронически спросил Оль.
Димка покраснел, а члены комитета заулыбались. Всем было ясно, что события минувшего воскресенья на комитете всплывут обязательно.
— Нет, — возразил Святогоров. — Эпизод, о котором идет речь, произошел на полчаса раньше.
Значит, Михаил Тихонович все знал о вагонетке. Но командир взвода не стал излагать подробности, а члены комитета комсомола вопросов не задавали. Они были и так в курсе дела.
— Есть предложение принять! — нерешительно сказал Антон Донченко, покосившись на командира роты. Тот промолчал, и Майдан прошел единогласно. Из этого следовало, что учителя расценивали Димкин поступок так же, как и все ребята. Никто не сказал больше ни слова.
— Насчет «полундры» я первый предупредил, — самолюбиво заметил Бархатов, когда сенсация обсуждалась в узком кругу информированных лиц из второго взвода.
— Полундра полундре рознь, — заметил Тырва. — Ты ведь как будто первым соскочил с вагонетки, так и молчи. Но откуда командир взвода обо всем знает?
— Откуда, откуда? — сварливо отозвался Ковров. — Очень просто. Гасилов при мне проболтался.
— Я фамилии не говорил, — оправдывался Аркашка.
— Как будто у нас не один Димка, — резонно возразил Раймонд.
— Командир взвода обещал, что ничего не будет, — обиделся Гасилов. — Никому нельзя верить.
— Наоборот, можно верить, — неожиданно сказал Тырва. — Неужели не ясно, что сегодня ты тоже рекомендовал Димку в комсомол?
Неслыханный случай требовалось обмозговать.
О Бархатове все как-то забыли. Он постоял, постоял и ушел. Обсуждать геройский поступок Майдана и его последствия Лека не имел никакого желания. Еще неизвестно, успел бы Димка столкнуть Гасилова с вагонетки, если б не Лека.
Над Ладогой уже розовела заря. Остров наполнился беспечным гомоном птиц. Только чайки, алые в первых лучах солнца, бродили и ссорились на каменистом пляже. По непонятной ассоциации Димка вспомнил вдруг рыжего кота тети Клаши. Стоило пощекотать ему пушистую шерсть, как он блаженно щурил нахальные вороватые зенки и начинал тарахтеть с придыханиями, выпуская и убирая когти в такт песенке: «Трры-арр…трры-арр…» Такие же звуки опускались сверху, как будто мурлыкающий Васька и в самом деле подстерегал птиц на сосновых ветках.
Димка задрал голову.
Над Валаамом в бездонной голубизне плыл странный самолет. Подобно морскому катамарану, два его осиных фюзеляжа соединялись угловатыми крыльями и поперечиной хвостового оперения, а пропеллеры завывали зловеще. Поблескивая плоскостями, странный аэроплан купался в безбрежном небе. Майдану идиотская конструкция не понравилась. Он никак не мог понять, где на такой этажерке размещается пилот.
Зябко передернув плечами, Димка подумал, что в этот выходной день не будет времени, чтобы покемарить после ночной вахты. В лагере заранее была объявлена напряженная программа развлечений, начиная от соревнований по флотскому флажному семафору до концерта художественной самодеятельности. Где уж тут отдыхать?
После завтрака среди буйной зелени Валаама, подобно землянике, возникли алые пятна семафорных флажков. Флажки мелькали на плоской крыше финской казармы, на всех мысах и береговых обрывах. Главный судья, боцман Дударь, раздал по постам тексты и объявил условия соревнований.
Сестра Антона Донченко теперь уже не могла бы хвастаться единоличным владением морской азбукой. Скучные дударевские тексты летели в прозрачном воздухе подобно птицам. Сам Антон быстрее остальных учеников справился с заданием и, обеспечив себе победу, начал передавать флажками разные анекдоты. Донченко беззвучно острил, размахивая флажками, а компания адресатов, расположившаяся на берегу озера, покатывалась от самого натурального хохота.
Вдруг на крыше казармы появился Димка Майдан. Он подбежал к сигнальщику, бесцеремонно дернул его за руку и что-то сказал. Донченко прервал передачу на полуслове, потом поднял флажки, сделал сигнал общего вызова и медленно, раздельно просемафорил: «На-ча-лась вой-на!»
На берегу никто ничего не понял. «Спецы» вымахивали в ответ служебный знак — просьбу повторить передачу. Генка Ковров скривился и с иронией выдал ответ:
«Неостро-умный анек-дот тчк Не-ту со-ли!»
Но уже за обедом в столовой спецшкола гудела от слухов. Официального подтверждения пока не было. Только Елена Эдуардовна ходила с окаменевшим лицом, подливая желающим наваристого флотского борща с салом, щедро добавляла котлет с макаронами, будто собиралась накормить всех на несколько лет вперед.
— Послушай, ма, — спросил у нее Раймонд. — Неужели отменят родительский день?
— Отца ждешь? — вздохнула Елена Эдуардовна. — Не жди. Кто знает, где он теперь?
Раймонд смутился. В эту минуту он думал не об отце.
— Мы даже не знаем, кем он работает, — сказал он матери, чтобы та не обиделась. — Вечно в командировках.
— Отец знал, что ты будешь им интересоваться, — вздохнула Елена Эдуардовна. — В последний отпуск он разрешил: «Когда начнется война, можешь ответить: отец — полковник».
— Полковник? Вот это да? А всегда ходил в штатском.
Раймонд вскинул глаза, хотел уточнить, но мать приложила палец к губам и покачала головой.
— Это все, что знаю сама.
Тырва кивнул. Об остальном нетрудно было догадаться. По спине змейкой пробежал холодок. «Когда начнется. Не если…» Отец всегда был неразговорчив, а молчаливые люди никогда не путают слова.
Елена Эдуардовна старалась понапрасну. Фирменные тарелки с синими якорями и буквами НК ВМФ на ободках остались на столах почти нетронутыми. Солнце по-прежнему светило с яркого, до блеска выдраенного неба, но погода уже не казалась «спецам» такой безоблачной. Все ждали, что скажет старший политрук.
Что он мог им сказать, кроме правительственного заявления?
Текст выслушали в молчании. Старший политрук стоял под мачтой с развевающимся на ней военно-морским флагом. Он сурово оглядел встревоженные лица мальчишек.
Петровский потребовал усилить наблюдение за воздухом и «морем», он сообщил, что спецшкола поступает в оперативное подчинение начальнику гарнизона острова. Обещали выдать оружие. А пока следует вырыть земляные укрытия и научиться рассредоточиваться в лесу при появлении подозрительных самолетов. Это был деловой разговор.
Димка Майдан поднял руку и доложил об уродливом самолете с двумя фюзеляжами.
— Видите, уже над нами летают вражеские разведчики, — сказал старший политрук. Хотя самолет давно улетел, он объявил Димке благодарность за бдительное несение службы.
Тогда Димка вытащил из кармана схему заброшенных укреплений и предложил использовать ее для укрепления обороны острова. Вот когда по-настоящему пригодилась его любознательность. Лека Бархатов с огорчением убедился, что снова упустил благоприятную возможность обратить на себя внимание. Тем более он лучше Димки разбирался в подземных переходах.
— Ладожское озеро — внутренний водоем, — с обидой заметил Бархатов. — Старые укрепления никому не нужны.
Но Лекин скептицизм тоже не встретил поддержки.
— Беспечность на войне ст'ашнее всего, — возразил ему командир роты Оль. — Думаю, что полезную инициативу ученика Майдана следует подде'жать.
Оборонительные работы развернулись по всему лагерю. К вечеру второй взвод не только выгреб грязь и мусор из долговременной огневой точки, но и вооружил ее. Станковый пулемет «максим» из кабинета военно-морского дела утащили без разрешения. Пулемет зло ощерился на бухту из железобетонной амбразуры. Теперь оставалось лишь набить в ленту боевые патроны, и лагерь спецшколы голыми руками было бы уже не взять.
За боезапасом побежали к боцману Дударю. Но тут выяснилось, что не всякая инициатива достойна подражания. Главный старшина, увидев оружие на позиции, прямо-таки рассвирепел.
— Сопляки! — орал он на «гарнизон» дота. — Не понимаете: война началась! Это вам не игрушечки, не анекдот без соли. Факт!
— Зачем пулемету валяться в кабинете? — пробовал возражать Ковров. — Мы употребили его в дело. Факт.
Услышав от ученика свое любимое словечко, Дударь решил, что он дразнится.
— Разбирай! — приказал он Коврову.
Генка с завидной сноровкой откинул щечки пулемета и извлек стреляющее приспособление.
— Теперь смотри и соображай! Не видишь дырку? Как из такого барахла стрелять?
В суматохе «спецы» упустили из виду, что в учебном оружии рассверлен патронник, чтобы его было невозможно применять по прямому назначению.
— Это война, черт побери, а не бирюльки, — ругался боцман. — С меня хватит! Наигрался здесь с вами! Факт!
Дударь рубанул ребром ладони по горлу и скорым шагом отправился в штаб лагеря.