— Стихи пишете? — наступал военрук.
— Не… получаются… — признался Донченко.
— Вот видите, — засмеялся Радько. — Тогда бакенбарды зачем? Разве не слышали, что всем ученикам приказано остричься наголо?
Военрук протянул Донченко рубль и распорядился:
— Кудри долой! Заодно побриться! Не забудьте доложить командиру взвода, что получили от меня замечание.
Антону было приятно первый раз в жизни получить такое приказание, но расставаться с челкой он не собирался. В крайнем случае можно ее укоротить.
Затем военрук внимательно оглядел остальных членов делегации. Они переминались с ноги на ногу. Энтузиазм дал заметную утечку.
— С чем пожаловали?
Майдан молча протянул ему «Смену».
— Спасибо. Газеты уже читал, — отказался Радько. — И мне непонятно…
— Что за форма? — подхватил Димка. — Даже без тельняшек…
— Непонятно другое, — продолжал капитан третьего ранга. — Как я предполагаю, вы собираетесь стать военными людьми. Так?
Кто бы стал возражать? Делегация скромно подтвердила поговорку о том, что молчание — знак согласия.
— А вот здесь ясно напечатано, — взял газету Радько: — «Утверждена новая форма…» Понимаете, ут‑вер‑жде‑на! Приказы на военной службе, как вам уже должно быть известно, обсуждению не подлежат. Есть еще вопросы?
Радько добавил, правда, что с тельняшками произошло недоразумение. Тельняшки никто не отменял.
— Разрешите идти? — мрачно спросил Майдан и вытянул руки по швам. Ему стало ясно, что взаимопонимания с военруком все равно не достичь. Тельняшки были слабым утешением. Какой в них смысл, если сине-белые полоски все равно скроет глухой стоячий воротник?
Разочарованная делегация отправилась восвояси, а упрямый Димка на всякий случай решил поискать другие возможности заявить претензию. Заглянув в знакомую дверь, где раньше заседала приемная комиссия, он поспешил ее поплотнее захлопнуть. Там сидел директор. Директор посмотрел на него так, что Димка предпочел в переговоры с ним не вступать. Зато в соседнем кабинете его ждала неожиданная приятная встреча. В широкоплечем рыжем моряке Майдан узнал старого знакомого.
— Здорово, Женя! И ты здесь? — завопил Димка, распахнув дверь настежь.
— Здесь, — согласился моряк. — Но теперь не Женя.
— Как не Женя? — удивился Димка и вошел в кабинет. — Как не Женя? Скажешь, не ты меня учил в волейбол? И еще танцевать. «Яблочко»?
Разве он мог забыть рыжего курсанта, которого все его товарищи звали Женькой. Майдан познакомился с ним в клубе военно-политического училища, где тетя Клаша работала нянечкой. Курсант рассказывал Димке про Тихоокеанский флот и совсем не обижался, когда его звали просто по имени. Правда, сейчас его широкие плечи стягивал синий китель, на руках золотились нашивки: две шириной с палец, а верхняя совсем узенькая. Между нашивками и внутри венчающих их звездочек алели комиссарские выпушки, такие же огненные, как и шевелюра. Но это был точно Женя. Димка Майдан очень обрадовался. Вот кто наверняка его поймет.
— Ты мне голову не морочь! — рассердился моряк, выложив руки с шевронами на стол, и повторил: — Не Женя, а товарищ старший политрук! Ясно?
Майдан сразу скис, сказал «ясно» и попятился к двери.
— Ничего тебе не ясно, — усмехнулся старший политрук. — Значит, здесь учишься. Молодец! Будем вместе служить.
Но Димку эта перспектива уже не устраивала. Как меняются люди? Таким был хорошим парнем, и вот что из него получилось!
— Погоди! — снова рассердился старший политрук. — Куда бежишь? Я разговор не окончил.
«Бывший Женя» взял у Димки газету и не отпустил до тех пор, пока не вытянул у него все подробности, начиная от возможной дразнилки «морские поварята», то есть «коки», до категорического ответа капитана третьего ранга Радько.
Майдан совсем потерял разговорчивость. Он больше ни на что не надеялся и отвечал «бывшему Жене» только для того, чтобы побыстрее от него отделаться. Мог ли Димка предполагать, что так разочаровавшая его встреча будет иметь удивительные последствия?
Политический руководитель спецшколы пошел с Димкиной газетой к Радько и сразу же приступил к делу:
— Напортачили с обмундированием, нагородили черт знает что! Порочный принцип — лишь бы не походила на взрослую.
— Сегодня у меня была делегация учеников, — нахмурился военрук. Он не привык, чтобы командир, младший по возрасту и воинскому званию, который к тому же являлся его заместителем по политчасти, разговаривал в таком тоне. — Пришлось им разъяснять значение слова «утверждено». Надеюсь, вы не нуждаетесь в подобной воспитательной беседе.
— Приказы обсуждать не намерен, — возразил старший политрук. — Однако знаю, что умных и заинтересованных руководителей обычно знакомят с проектом приказа на стадии его подготовки.
Это было уж слишком. Радько рассердился. Говоря по правде, в Управлении военно-морских учебных заведений, сочиняя образцы новой формы, с ним не очень-то советовались. Военрук только сейчас понял, что надо было проявить больше настойчивости. Но только что назначенный в спецшколу старший политрук Петровский излагал свою позицию с грубой прямолинейностью. И нельзя сказать, чтобы характер его вполне подходил для тонкого дела воспитания будущих моряков.
— У вас тоже была делегация?
— Какая там делегация, — отмахнулся Петровский. — Никакой делегации не было. Меня просто решили употребить по знакомству.
— По блату то есть! — натянуто уточнил Радько.
— Вот-вот, — сурово подтвердил старший политрук. — Дмитрий Майдан из третьей роты просил что-нибудь предпринять, Утверждает, что иначе будут дразнить.
Петровский коротко изложил содержание беседы с Майданом, а капитан третьего ранга понял, как уязвить политрука.
— Вот он какой, Митя! — улыбнулся Радько. — Так и обращался на «ты» до самого конца?
— Что с него взять? — развел руками старший политрук. — Знал меня еще курсантом.
— Думаю, что допущена педагогическая ошибка, — сказал Радько. — Необходимо решительно всем называть учеников на «вы». Как вы считаете, Евгений Николаевич?
— Это же мальчишки! — пожал плечами Петровский. — Что ж, давайте попробуем.
Назначение в спецшколу выбило его из привычной обстановки. Казалось бы, повидал в жизни всякое, бывало, двумя-тремя словами обуздывал отпетую шпану, да так, что некоторые потом ему письма писали. В спецшколе же учились «домашние» мальчишки. Им преподавали солидные учителя, такие образованные!
И Петровский никак не мог решить, с чего начать работу.
Старший политрук прокашлялся и снова вернулся к прежней теме.
— Нельзя допустить, чтобы ребята стеснялись формы, — настаивал он.
— Боюсь, что протестовать уже поздно, — поморщился Радько, но все же спросил: — Что вы предлагаете?
Старший политрук ничего пока не имел в виду. Но, посмотрев в насмешливые глаза Радько, понял, что промолчать нельзя. И в этот момент к нему пришла великолепная идея.
— Пусть протестует Наркомпрос, — заявил Петровский. — Они люди гражданские. Им можно.
— Как будто Наркомпросу не все равно, — покачал головой Радько, слегка пригладив черные усики.
— Не думаю, — возразил Петровский. — Поскольку дело упирается в экономику…
Старший политрук объяснил, что рубаху со стоячим воротом из обыкновенной фланелевки не переделать — ее надо шить на заказ. Бескозырку без кантов тоже. Все обойдется гораздо дороже стандартного обмундирования военных моряков.
— А кто платит? — торжествовал старший политрук. — Платит-то Наркомпрос!
Он еще не успел закончить фразы, как Радько порывисто пожал ему руку и ухватился другой за фуражку:
— Необходимы конкретные расчеты, смета. Поехали быстро в порт!
ГЛАВА 5. ЧЕРТ С НИМ, С БАНТИКОМ!
Заманчивая перспектива прослыть «морскими поварами» и в этом качестве переплюнуть «сухопутных полковников», как оказалось, никого из ребят не устраивала.
— Никто нас не понимает, — с горечью объявил в классе Димка Майдан. — Был у меня знакомый краснофлотец Женька. Он мне точно объяснял, что в морской форме все имеет смысл. Три белых полоски на гюйсе в память о победах русского флота.
— Правильно, — кивнул Донченко. — Гангут, Чесма, Синоп.
— Ничего не правильно, — огрызнулся Майдан. — Сейчас он говорит, что ходить со стоячим воротом даже красивее.
— Кто говорит? — не понял Раймонд. — Этот Женька?
— Ну да. — И вдруг Димка спохватился и уточнил: — Не Женька, а товарищ старший политрук. Еще не знакомы? Рыжий Политура, а не Женька.
Ребята засмеялись, но им не было весело. Трудный мужской коллектив переживал кризис. Прекратились прогулки по набережной Невы, никто не ходил друг к другу в гости, и Антон больше не спорил с сестрой из-за газеты. А Жанна стала донимать его расспросами о спецшколе и как-то между прочим спросила о Бархатове.
— Его назначили помощником командира взвода, — нехотя ответил Антон. — В общем, неплохо справляется. Он собирался какие-то стихи тебе передать.
— Вот как? — сказала Жанна и неожиданно добавила: — Почитаю с удовольствием. Пусть приносит. Можешь даже пригласить его к нам в гости, — продолжала сестра и ехидно улыбнулась. — Конечно, после того, как вы наденете новую форму.
Встреча с Бархатовым, когда он будет одет в смешной мундирчик, представлялась Жанне куда менее опасной. В крайнем случае всегда была возможность проехаться насчет «трамвайного кондуктора» и тем пресечь любые комментарии насчет ее попытки стать «спецшкольницей».
Донченко не замедлил передать приглашение сестры, и Аркашка Гасилов неожиданно обнаружил возросший интерес к стихам Бориса Смоленского.
— Как будто ты обещал их переписать, — напомнил Лека Бархатов.
— Ничего я не обещал, — возмутился Гасилов. — Тем более для девчонок.
— Ну ладно, я пошутил, — соврал Бархатов. — Почитай нам что-нибудь еще…
Гасилова не требовалось долго уговаривать. Аркашка растаял, но стихи читать все же воздержался. Вот песня другое дело. Борис Смоленский сочинил ее на Аркашкиных глазах. Правда, она не про Ленинград, но все равно настоящая морская…