– Смешно, – произнёс Громов ничего не выражающим тоном.
– А мы весёлые, – откликнулся баскетболист. – С нами не соскучишься, да, Суля? – Он подтолкнул приятеля в бок, как бы призывая его похохотать вместе, но тот ограничился мстительной улыбкой, с которой обратился к строителям:
– Эй, гегемоны, одолжите соседу лопату, пусть разомнётся немножко, приберётся. А мы поглядим… Ну!
Поколебавшись, вперёд вышел тот самый странный мужик, который все утро посматривал на Громова, как бы желая что-то сказать или спросить, но не решаясь сделать это.
– Вот. – Он держал инструмент на вытянутых руках.
Громов позволил сделать мужику несколько робких шажков, а потом встретил таким взглядом, что благоразумие подсказало тому не спешить пересекать границу чужих владений. Потом холодные глаза переметнулись на ухмыляющихся парней. Тот, который неудачно боксировал утром, подобрался, готовясь то ли к атаке, то ли к отступлению. Его долговязый спутник расставил ноги пошире, показывая всем своим видом, что не возражает против немедленного выяснения отношений.
– Бери лопату, дядя, – посоветовал он с наглецой в голосе. – К пенсии управишься. Чистота – залог здоровья.
– Не только чистота, – заметил Громов, внимательно разглядывая парня.
– Ещё нужно соблюдать скромность и вежливость. Без них здоровье сохранить трудно. Даже в молодости.
– Давай побазарим на эту тему конкретно, – предложил баскетболист. – Иди сюда.
Хмыкнув, Громов хотел было последовать приглашению, но Людмила перехватила его за напрягшуюся руку и попросила с надрывом:
– Не надо! Нам нужно ехать. Я прошу тебя… Умоляю…
– Ладно, – сказал он, подчёркнуто обращаясь к одной только Людмиле. – Поехали. Малина – шут с ней, с малиной. Лично я её терпеть не могу. Всяких обнаглевших холуёв, правда, ненавижу ещё сильнее, но не убивать же их за это?
– Что ты там вякаешь? – донеслось с соседской территории. – Чем-то недоволен?
Это опять подал голос баскетболист. Не поворачиваясь к нему лицом, Громов бросил через плечо:
– На то, чтобы вы убрали за собой и все как следует подчистили, вам даётся ровно сорок восемь часов.
– А потом?
Громов опять не потрудился взглянуть в ту сторону, откуда прозвучала насмешливая реплика.
– Привлекать к работе строителей запрещается, – сказал он. – Кто нагадил, тот и убирает.
– Ща! Разогнались!
Громов пожал плечами: моё дело – предупредить, а дальше – дело хозяйское. Молча зашагал к машине, невольно прислушиваясь к издевательскому смеху за спиной и лихим угрозам порвать его, как Тузик – грелку. Тузики – это они. Шавки. Устроить им ещё одну показательную взбучку? Глупо, не мальчик же он в конце концов, чтобы махать кулаками по всякому поводу. Проучить зарвавшихся парней можно будет и без рукоприкладства. А ещё разумнее – забыть об их существовании. Попытаться, во всяком случае.
– Ну, скорее же! – Поджидавшая Громова Людмила нетерпеливо приплясывала возле запертой машины. В иной ситуации её бесконечные понукания привели бы к прямо противоположному эффекту, но в голосе матери звучало столько неподдельной тревоги, что её было легко понять и простить.
– Едем прямо? – уточнил Громов, когда вывел «семёрку» из двора на узенькую улочку между, заборами.
– Да! Только быстрее, быстрее!
Она едва сдерживала панику, а Громов очень надеялся, что отдых пока не окончательно испорчен. Девочка найдётся, соседские забияки улягутся спать.
Все будет хорошо.
На выезде из посёлка торчал бутылочно-зелёный «Мерседес» с распахнутыми дверцами. Неподалёку два похожих друг на друга крепыша занимались тем, что стягивали створки ворот, просевшие на проржавевших петлях. «Семёрка» проскочила между ними, чудом сохранив свои бока в целости и неприкосновенности. Заунывный скрип ворот, проводивший её, не понравился Громову. Что-то в этой мелочи было странное, настораживающее. Едва машина успела проехать сотню метров по грунтовке, как Людмила прихватила ногтями его локоть и закричала:
– Тормози! Вот наша машина!… И Эллочка рядом…
Потом Громов стоял поодаль, а она тормошила дочь и, чуть не плача, сыпала беспорядочными вопросами:
– Что?.. Что произошло?.. Ты плакала?.. Почему?..
Девочка молчаливой куклой моталась в материнских руках, а взгляд её был остановившимся, неживым.
– Да что с тобой? – в отчаянии вскрикнула Людмила, падая перед дочерью на колени. – Тебя обидели? Скажи, обидели? Ну, хоть что-нибудь скажи, не молчи!
Все тот же отсутствующий взгляд широко открытых детских глаз, устремлённых в неизвестную даль.
– Ладно, – сдалась Людмила, устало выпрямившись и убрав с лица растрепавшиеся волосы. – Поехали домой, там разберёмся. Ты успокоишься, и мы обо всем поговорим спокойно, да? Садись в машину, Эльчонок. И Тошку не забудь. Куда он, кстати, подевался?
– Т-тошка, – вдруг эхом откликнулась девочка и прерывисто вздохнула.
– Он оторвал ему голову и с-сказал, что ест собак.
– Кто? Кто здесь был?
– Н-не знаю. У него на губах белая слюна. К-как пена. – Из-за заикания почти каждое слово давалось девочке с трудом, но эти усилия, похоже, помогали ей приходить в себя.
– Он тебя обидел? – спросила Людмила неестественно высоким голосом. – Он тебя трогал?
Громов шагнул поближе, чтобы расслышать ответ.
– Он м-меня не тр… не трогал, – сказала девочка, содрогнувшись на середине фразы всем тельцем. – Просто он с-сказал, что мне тоже голову оторвёт, если… если…
Поток бурных детских слез разом прорвал невидимую плотину, сдерживавшую боль и отчаяние. Первый настоящий ужас. Первое предательство близких.
Потеря любимого существа. Все впервые, все взаправду, не понарошку.
Долго смотреть, как безутешно рыдает маленькая девочка, обхватившая ручонками мать, Громов не смог – увёл взгляд в сторону, задержав его на багровых предзакатных облаках, которые застыли на горизонте в величественном безмолвии подобно грандиозному театральному занавесу. Что за режиссёр придумал всю эту безумную постановку? Неужели ему до сих пор не надоело любоваться человеческими слезами и кровью? Веками. Тысячелетиями.
Прямо на глазах вечернее небо неуловимо меняло свой цвет. Устав притворяться безмятежно-голубым, оно спешило превратиться в бездонную чёрную пустоту, готовую поглотить всех скопом и поодиночке.
На фиолетовом пологе проклюнулась первая звёздочка, когда Эллочка наконец выплакала все свои недавние страхи и обрела способность говорить внятно. С окаменевшим лицом Громов слушал её голосок, все реже прерывавшийся всхлипываниями:
– Он, этот ч-человек, сказал, чтобы мы убирались отсюда… Потому что в с-следуюший раз будет ещё хуже… Он найдёт меня опять, если ты и дядя Русик не послушаетесь… И тогда… И тогда…
– Ты слышишь? – этим нервным возгласом Людмила призывала Громова в свидетели.
Он молча кивнул и мысленно сказал себе; ну вот, кажется, ты влип в совершенно не касающуюся тебя историю, братец. И поделом. Какого черта ты предложил посторонней женщине войти? Сначала все они входят в твой дом, а потом – в твою жизнь. Если бы ты вежливо отправил заскучавшую дамочку обратно, ничего не случилось бы. У каждого своя жизнь.
У тебя были твоё пиво, твои книги, твоё одиночество. А теперь – конец всему. Ты здесь, ты все знаешь и позабыть теперь ничего не сумеешь.
Выслушав свой внутренний голос, Громов нахмурился. Да, он был здесь, а всего в нескольких шагах от него находились попавшие в беду женщины, и одна из них, старшая, уговаривала маленькую успокоиться, заодно утешая себя:
– Ничего, Эллочка, ничего… Все будет хорошо…
– Не будет! – крикнула девочка тоненько. – Не будет хорошо, пока ты мне не дашь с-слово, что мы сделаем так, как нам б-было велено! Обещаешь, мама?
Людмила решительно тряхнула волосами:
– Я обещаю, Эльчонок, что больше такое не повторится. Никогда! Вот это я тебе твёрдо обещаю.
– Нет! – Детский голосок негодующе прорезал вечернюю тишину. – Ты про д-дачу пообещай! Как будто она с… с… сгорела! Как будто её больше нет и никогда не будет!
– Гори она синим пламенем! – согласилась Людмила после недолгого раздумья. – Продадим её и – дело с концом. А сейчас поехали домой.
– Я могу вас отвезти, – напомнил Громов о своём существовании.
– Не надо, – покачала головой Людмила, даже не обернувшись. – Без пос-с-сторонних обойдемс-с-ся. – Это прозвучало, как шипение самой ядовитой змеи на свете. – Права у меня есть. Ключ на месте.
Так что прощайте. И спасибо за участие.
Прежде чем сесть за руль, она все же не удержалась и бросила быстрый взгляд на Громова, но больше не произнесла ни слова. Он тоже промолчал.
Резко хлопнули дверцы крошки «Фольксвагена».
Негодующе фыркнул мотор. Машина неуклюже выбралась на дорогу и покатила прочь, глядя на одинокую мужскую фигуру в джинсах рубиновыми огоньками. Это было похоже на неотрывный прощальный взгляд. Но теплоты в нем не было. Только невысказанная горечь.
Глава 9НЕ ВСЕ ЛЮДИ БРАТЬЯ
Когда Громов развернул «семёрку» и направился в обратный путь, он подумал о том, что иногда у мужчины в холодильнике должно храниться что-нибудь покрепче пива.
Но даже к пиву не пускали! Всегда распахнутые настежь ворота на въезде в посёлок были наглухо закрыты и обмотаны ржавой цепью с висячим замком.
Припомнив недавние манипуляции невесть откуда взявшихся привратников, Громов коротко выругался, подошёл к калитке и обнаружил, что она тоже заперта. Пришлось подтянуться и перебраться через ограду.
– Комендантский час, что ли? – недовольно окликнул он сторожей.
Их было двое. Один сидел в «Мерседесе», непринуждённо выставив ноги наружу. В тёмной глубине салона уютно перемигивались какие-то огоньки, а магнитофонные колонки хрипло оповещали округу о том, что, «мы с тобой опять сегодня, Нинка, будем пить шампанское вино. Ты, моя блондинка, сияешь, как картинка. Нинка, я люблю тебя давно».
Никакой блондинки рядом не наблюдалось. Только ноги торчали из «Мерседеса». Второй сторож – бритый под Котовского тип – сидел к Громову спиной. Поставленный на ребро ящик весь перекосился под весом его бочкообразного туловища, затянутого в чёрную