Однако всё по порядку. Мы поговорили и уж хотели замять пьяный базар (мы с Сашей уже приближались к категориальному дуплетизму), но Гроб был старинный убеждённый активист-коммуняка и предложил конкретное: завтра в 14:00 встречаемся здесь же, я приношу транспаранты и флаги, ночью и утром обзвоню товарищей — человек двадцать наберётся и гарантирую ТВ. Толя и Псих, как люди благонамеренные, сразу отмежевались, а вот Санич решительно согласился, однако заявил, что Лимонова не читал вообще и вообще-то, можно сказать, его ненавидит, поскольку он сосал елдак у нигроу (хорошо хоть не у цыгана, или прибалта!). Неожиданностью (особенно для Толи!) было заявление Зельцера, что она-то обязательно придёт. Ну конечно! — стоит только чуть выдвинуться под флагом политического, экономического или на крайняк поэтического экстремизма, как женщины, согласно птичьей природе своей реагирующие на всё что блестит, потянутся за тобой, однако по прожитии весьма недолгого времени они потребуют стабильности в гнезде — как политической, так и поэтической, да ещё всяческого пополнения — так люди и переходят от пластиковых стаканчиков к стеклянным «Каприкорнам», а потом и к хрустальным, из коих я с куда большим удовольствием и выпил бы. Всем должно быть интересно всегда, а им — просто мочи нет!
Было уже поздно, и Зельцер и K° вышли ловить мотор. Мне было с ними по пути и я, к удивлению с Саши (и своему тоже), тоже влез в машину и поехал в «мультимедиа» Я был изрядно унасошен и сразу провалился в обычное в дороге тупо-медитативное полузабытье. Вдруг я чувствую, как кто-то хватает мои ладони, тискает, гладит их — я, конечно, знаю кто: через прикосновенье её рук я чувствую всю энергию её тела, отчаянный порыв души! Но как такое может бысть?! Присмотрелся — рядом со мной с невозмутимым видом сидит Толя, а она, пользуясь темнотой, продолжает… Тут как раз и моя остановочка. Возбуждённый, я начинаю приставать к Шреку — развязно приглашать её к себе, хватать за волосы (она сидела впереди). Эльмира поразилась, но я-то ещё больше! Конечно, не до сна. Почти бегом добрался до Саши, всё ему пересказал — ему, конечно же, всё-это было до лампочки Яблочкина и мы распили ещё бутилочку не понять чего и бессознательно обзябли на диванчике.
6.
В семь часов зазвонил телефон — Саша проворно протянулся к нему — сам очень нехороший. По всем признакам, опять целый день будет лежать трупом, да ещё подавай ему живой воды, подумал я, и тут же вспомнил: акция! Гроб!..
Нехотя двинулись мы на главную площадь города, к величественному монументу. Ровно в два быстрой походкой нарисовался Гроб. Он был один и в руках с пакетом, из которого торчало что-то красное. Мы удохли — а где же тридцать человек и флаги-транспаранты?!
Как неприятно насухую. Но денег не было даже на пиво, и Гроб уверял, что сие вообще в данном контексте непоощрительно. Разложили у подножия склеенный из плакатов плакат и стали маркерами раскрашивать надпись. Было жарко и хреново. Наконец-то подоспели на помощь товарищи: Долгов, Паша-анархист, Рома, вокалист дет-группы «Эгрегор», известный тату-кольщик, и с ним ещё какой-то чувак. Все признались, что Лимонова читал только Паша, но всё равно они за него и за него. Ну, это ничаво.
Только повесили транспорант на постамент, приехали менты (наверно кто-то звякнул из здания администрации, которое через дорогу) — встали рядом, наблюдают. Приехали журналюги, засняли всё-это, мы дали интервью — я и Гроб. Его лицо было закрыто банданой, и представился он только именем. Я выступал открыто, а когда спросили, кто, дескать, я такой, я картинно обиделся, что меня не знают. Выступление моё было как всегда косноязычным — кроме прочего, я брякнул, что не только у нас в Тамбове сегодня такое… Потом от мотка туалетной бумаги отматывали «доллары», пытались всучить их подошедшим деду и бабке и ментам — никто не взял. Жгли их, позируя камерам, рвали и жгли ещё какие-то гробовские баксы с портретами Натальи Орейро, орали за свободу.
Довольные собой, сруливали в переулок. Долгов открыл, что у него есть двести рублей и предложил пить пиво в кафе «Сказка». Машина нас догнала — хотели дать в рассыпную, но постеснялись. Наперерез вторая — загородили дорогу. Вы, кричат, ребята, кое-чего забыли — придётся вернуться и снять. — Как снять?! — Пошли, пока не ушли, а потом поедете.
Журналисты ещё не уехали, и мы им закричали. Они динамично так с рук снимали, как нас ластают — в наручники и пихают в машины. «Свободу Лимонову!» — крикнул погружаемый в ментовозку Гроб, «Молитесь Козлу!» — рявкнул Рома, и все удохли — кроме милиционеров, конечно — они подумали, что имеется в виду их автомобиль, и молиться ему им явно ни к чему, разве что сверху укажут…
Отсек для перевозки задержанных, как вы знаете, очень маленький, а Санич, Рома и Паша (второе его прозвище Биг-Фут) очень большие, поэтому меня, как ни пихали к ним, так и не запихнули, и пришлось мне ехать в кабине — как белому человеку — я, как продажная тварь, сидел вольготно, один на всём заднем сиденье, общаясь с сотрудниками, покуривая в окошко, помахивая камерам ручкой — бывшие мои сотоварищи выли от неудобства, стучали в решётку, орали: «Ну, Шепелёв, ну сука, мажор!» — на толчках им стало совсем тяжело… Менты остановились, открыли задник и пообещали, если услышат ещё хоть слово, иссодить дубинками.
Привезли в РОВД, сгрузили в коридор. Самое противное, что менты никогда ничего не объясняют, а граждане своих прав не знают — знают только одно: если уж попал, то лучше молчать и терпеть. Реплики из кабинетов слышались странные, недоумённые — сто лет наверно тут не было политических! Вызывали по одному записать кто таков. Тут же спрашивали — вежливо-обыденно друг у друга и с большим гонором-наездом у нас — кто такой Лимонов. Мы все отвечали писатель, а они говорили «фашист» и даже «предатель». Тут же началось: Ну чего вам, блядь, не хватает?! Свободу им дали! Люди за вас воевали, кровь проливали, а вы… Ты знаешь, кто такой был Котовский?!
- А ты?!
— Блять, совсем ахуели, зажрались! Ты в армии служил? А ты?
Однако это были только цветочки. Тут пришёл некий следователь — Алёша назвал его какой-то фамилией из сериала «Менты» или «Бригада» и все удохли — сильно пьяный. Он задавал те же вопросы, но в силу своего состояния и природной склонности — в более категорической форме. Особенно невзлюбил Долгова.
— Сколько лет?
— Двадцать семь.
— Учишься, работаешь?
— Не работаю.
— В армии служил?
— Нет.
«У меня пять боевых вылетов! — орал г-н звезда экрана. — Пока ты тут ходил хуй дрочил, я, блядь, в Афгане хуярил! За ваше светлое будущее, за ебучий Советский Союз! Убивать вас надо — таких как вы долбоёбов и пидарасов! — вместе с Лимоновым вашим! Душить и вешать!»
Мы слышали всё это даже в коридоре. Ощущение от его речей было такое, что он едва сдерживается и вот-вот не выдержит и накинется на бедного Алёшу. Оказалось, что мы мыслим в правильном направлении. Далее последовало:
— Жаль что нельзя — жалеют вас! Но въебать я тебе въебу! Пошли в сортир — один на один — вот и покажи свои убеждения! Я тебя, блядь, щенка, сразу обучу! Пошли!
Алёша лепетал что-то о толерантности и парламентаризме, но никто не собирался вникать. Он схватил его и вытащил в коридор.
— Ну что, пойдёшь? — он теребил его за шиворот, нагло ухмыляясь — казалось, едва удерживаясь от припадка истерического смеха.
Алёша галантно отказался.
— Кто?!! — развязно обратился он к нам.
Все молчали. В голове было одно слово — «отпиздиют».
— Ну ты, здоровый! — обратился он к Биг-Футу.
Паша, в модных очках и с бородкой — ни дать ни взять западный интеллектуал — улыбнулся и так же вежливо отказался.
— Зассали! — обрадовался сотрудник и стал более настойчиво приглашать нас в сортир, уж было подхватив под руку Долгова и потащив его. Вышли из кабинета и сказали, что хватит баловаться, некогда — надо ещё брать отпечатки, фоткать и на камеру снимать.
Они как-то уяснили, что организаторы я и Гроб. Мы и не отпирались.
— Чё вам надо?! Кто вас научил?! Кто такой Лимонов?!
Я проговорил что-то туманное о Летовской революции творцов, художников, поэтов, революции солнечных сил… Не восприняли они и язык геббельсовской пропаганды — ещё более туманное «объединение нации вокруг идеалов национальной революции» Тогда я в корень опростился и залепетал о социальной справедливости и счастье простого народа, о том, что в книгах пишут правду о произволе властей (тоже мне Чернышевский), но они и этого не поняли. Признаться, я и сам плохо знаком с идеологической платформой партии — книг читать не довелось, а у сочувствующих, у кого ни спросишь — никто не может внятно изложить. Максим Рыжкин начал объяснить весьма популярно и наглядно: «Вот это вот, допустим, Ленин, — мы выпивали у него на кухне самогон, и он как раз доставал из банки огурцы и выкладывал их на тарелку, — вот это вот Николай II, вот это Пётр I, вот это Дзержинский — ты их всех должен уважать…» — мы запили этот простой урок парочкой стаканчиков, и когда я «откусил от Ленина», чуть не передрались…
— Чё он написал?! — вытаращив глаза, орал мент.
— Читать надо, — сказал я.
— Дерзить, блядь!? — вскочил из-за стола в порыве ко мне.
Я отступил, пытаясь сохранять хладнокровие и на всякий случай присматривая что-нибудь на столе сбоку.
— Хватит, Петрович, хорош, — подсказали сбоку.
— В армии служил?
— Не-а.
Позвали Гроба.
— Чем занимаетесь? — услышали мы в коридоре.
— Бренчать, дренчать и хуйню собирать! — переозвучил я его ответ строчкой из Летова, и мы все удохли.
— Вы чё там уссываетесь?! — орали оттуда, — плакать надо! Щас мы вас охуярим!
<…>
Окончание 6.
Все погнали чуть ли не бегом в «Спутник», чтобы успеть там посмотреть про себя в новостях и отметить…
Мне было очень близко до мультимедиа, но я не хотел туда. Долгов сказал, что «можешь переночевать в клубе, а я можть займу денег», и я купился на это, надеясь на продолжение банкета. Мы ехали вместе с Гробом и Ромой. Вдруг мы с Алёшей слышим, как Рома и говорит Гробу: