егда молчит, когда дело касается Софьи.
Говорят, что первое впечатление раз и навсегда определяет отношение к человеку. С Софьей у меня все было наоборот. Поначалу я ее терпеть не могла. Да что уж там скрывать – тихо ненавидела. А если совсем честно – ненавидела от души. Так уж вышло, что я ее считала причиной внушительной горы моих неприятностей. И еще ревновала со страшной силой к Магрину. Нет, я никогда не была влюблена в этого напыщенного лупоглазого субъекта, но мне было до зарезу нужно заполучить у него контракт, который он собирался отдать Софье. То бишь я ее считала своей конкуренткой. Впрочем, как оказалось позже, совершенно напрасно. Тем более что ни одна из нас так и не подписала контракт.
Я отлично помню тот момент, когда впервые взглянула на нее с иной стороны, и свое удивление: такие, как она, не живут в нашем мире. Хрустальный бокал не может долго оставаться целым в заводской столовой. Я увидела ее сквозь поток – легкую, тонкую, хрупкую – и тогда мне захотелось заключить ее в прочный ящик из пуленепробиваемого стекла и никому не отдавать.
Моим собственным неровным почерком на странице альбома были записаны два слова: «Софья? Идем!» Это означало только одно – мне нужно немедленно браться за дело. Нет времени на передышку, нужно во что бы то ни стало уберечь Софью. Я могла оставить маму одну – мама сильная, она опытный скрапбукер, она знает Меркабур гораздо лучше меня, она справится. А Софья… если ради кого-то я и готова рискнуть, то ради нее. Я поймала себя на этой мысли и усмехнулась.
По правде сказать, я ей всегда завидовала. Софья, в отличие от меня, чувствует все, что касается Меркабура, так, словно у нее в груди встроен локатор. Вполне возможно, что так оно и есть. Попробуйте забраться на сцену и исполнить танец маленьких лебедей вместе с балеринами Большого театра. Наверняка почувствуете себя неуклюжим увальнем, которому в детстве слон все ноги оттоптал. Вот так и я рядом с Софьей: только поражаюсь каждый раз – как много информации она может черпать из крохотного кусочка ткани или пуговицы, какие оттенки потока способна уловить, как она в один момент, интуитивно, делает то, на что у меня уходят часы и недели изучения материалов и кропотливой работы. И каждый раз испытываю крохотный укол зависти – никогда мне не заполучить и десятой доли ее способностей, даже если у меня вырастут еще два уха и два глаза. Иной человек втайне порадовался бы любой неудаче более талантливой коллеги, но моя радость – Аллегра – не способна на такое. Она вообще никогда и ничего не говорит мне про Софью. Кристофоро Коломбо, я готова завидовать еще сто пятьдесят миллионов лет – только бы было кому!
С улицы раздались глухие ритмичные удары, и я разом вспомнила искаженное пространство внутри жуткой ванны на лапах. Я подошла к окну. Во дворе рабочий в жилетке с флуоресцентными полосками мерно забивал кувалдой какой-то штырь.
Я сходила на кухню, нашла турку и сварила себе еще кофе. Проснулась Аллегра и никак не желала угомониться, отвлекая меня всякой ерундой. «Ты посмотри, как он тут все уютно устроил! Как он все это вырастил! Здесь так зелено, так хорошо! И все свои деньги потратил на твой завтрак и на вот этот самый хороший дорогой кофе, между прочим! Он такой классный, такой классный!»
Я прислушивалась к радостным воплям Аллегры, и в голове у меня крутилась какая-то подозрительная мысль. Скраповик когда-то мне рассказывал, что некоторые хранители общаются друг с другом и умеют путешествовать между меркабурскими мирами, в том числе между альбомами скрапбукеров. Что, если этот склад – на самом деле чей-то альбом? Очень на то похоже. А хранителя, с которым, возможно, дружил мой Неужели, больше нет. На его месте – эта страшная черная дыра, вот почему она так похожа на фигуру. «Видишь, какой он у тебя молодец!» – вмешалась Аллегра, и я согласилась с ней. Не ожидала я, честно говоря, что он с кем-то дружит, да еще и прыгать в другие альбомы умеет. Притащить бы ему что-то в подарок, но я даже не знаю, что он любит.
Значит, я побывала в чьем-то опустевшем альбоме. Не в мамином – это точно, уж слишком не похож на нее этот «музей». У мамы отобрали хранителя и дали такую же штуковину, как та, что чучундры в халатах носят у себя на шее. Что, если они тоже бывшие скрапбукеры? У меня внутри все похолодело, когда я представила себе, что мама может превратиться в одну из них. Я вспомнила ее голос: «А я тебя выгоню», – и мне захотелось на все плюнуть и помчаться к ней прямо сейчас.
Но к маме нельзя. Как она там сейчас? Я порылась в сумочке и нашла ее визитку: выпуклая черная буква «N» на простой карточке, в хвостиках прячутся крохотные стразы, на заднем плане – размытый текст. Я обвела букву пальцем, та перевернулась вверх ногами, стразы вспыхнули и погасли, буква снова крутанулась вокруг себя. Визитка работает, но мама не отвечает, потому что нельзя. По крайней мере она не в Меркабуре. Я надеялась, что работающая визитка означает и то, что она еще не стала одной из тех в серых халатах.
Я достала визитку Софьи. Мне всегда нравилась белая поверхность ее карточки – грубая и шероховатая. Каждый раз, когда беру ее в руки, почему-то думаю о деревенской оштукатуренной печке. На карточке болтаются шесть выпуклых стеклышек разной формы. На самом деле это кусочки пластика, но выглядят они совсем как стеклянные. В середине – большая пуговица, обтянутая канвой и вышитая разноцветными крестиками. Каждое стеклышко держится на заклепке, и его можно крутануть пальцем. Я подбираю их одно к другому. Они соединяются в центре, под пуговицей, и превращаются в цветок с шестью затейливыми лепестками. Вдоль рук бежит легкий ветерок – это просыпается поток. Люблю этот момент – когда в стеклышках начинает проявляться цвет. Завораживает, как в детстве, когда папа проявлял в темной ванной фотографии. Сначала в прозрачности появляются размытые оттенки, словно кто-то окунул в банке с водой кисточку, испачканную краской. А потом цвет разливается и заполняет каждое стеклышко целиком.
С замиранием сердца я уставилась на визитку. Прозрачные детали одна за другой приобретали сладкий медовый оттенок, который постепенно становился ярче, пока все до единой не засияли сочным апельсиновым цветом.
Быть того не может! Значит, Софья в Меркабуре? Надолго ли? Уж не насовсем ли?!
Я больше не могла усидеть на месте. Счет идет не на дни, а на часы, если не на минуты. «Кристофоро Коломбо! Думай, Инга, думай!» – говорила я себе, и Аллегра подгоняла меня. Надо найти эту Тварь, которая взялась за Софью. Хранитель в ванне… Слышала ли я когда-нибудь о таком? Нет, слишком необычно, я бы запомнила. Но есть один способ найти человека, если знаешь, как выглядит его хранитель.
Я залпом допила кофе и достала карточку кардбука. Софья, которая могла годами ни с кем не разговаривать, терпеть не могла эту штуковину, а я, честно говоря, баловалась время от времени. Может быть, всех городских скрапбукеров здесь и нет, но большинство должно быть.
Карточка, через которую можно войти в кардбук, выглядит довольно просто. На ней уйма ножниц разных форм и размеров, некоторые из них нарисованы, другие – вырезаны из картона, третьи – сделаны из металла, и все связаны между собой толстой шерстяной ниткой, сплетенной из двух – белой и синей.
Кардбук – это такой коллективный альбом и одновременно наша скрапбукерская социальная сеть. Магрин говорит, что для его организации кардбук – это большая головная боль, а Софья ему не верит и считает, что именно в организации эту штуку и придумали. Я в их спорах не участвую, предпочитаю просто пользоваться нашей «социальной сетью».
В верхнем левом углу карточки есть специальное место, к которому надо приложить свой идентификатор. Это узкая полоска, на которой нарисованы крохотные ножницы и дебильная улыбающаяся рожица – почему-то синего цвета. Хранится она в кармашке с задней стороны карточки и на всякий случай прикреплена к ней ниткой.
Я устроилась на диване поудобнее, приложила идентификационную полоску и спустя несколько секунд оказалась в тесной комнатке без окон с синими стенами и одиноким пластиковым стулом посередине. Дио мио, только не это! Застряла в шлюзе.
– Вы уже два месяца ничего не вешали на вашу стену, – сообщил мне приятный мужской голос откуда-то сверху. – Кроме того, вы не заполнили нашу последнюю анкету. С вами хотят обменяться визитками два человека. Один из группы «Эмо», другой – ваш старый знакомый по пионерскому лагерю.
Я стукнулась лбом об стену. Иногда мне кажется, что Софья права по поводу этой штуки.
– Можно я потом все это повешу, заполню и поменяюсь?
– Необходимо выполнить хотя бы одно из трех условий.
– Хорошо, давайте анкету.
Я долго и нудно отвечала на идиотские вопросы вроде «Какого цвета чернила вы предпочитаете?», «Ваша любимая форма пуговицы» и «Опишите первую скрап-открытку, которую вы видели в своей жизни».
Наконец, синяя стена передо мной растворилась, и я очутилась в центре знакомого лабиринта кардбука – просторном зале, откуда расходилось множество коридоров.
– Покажи стены скрапбукеров, которые живут со мной в одном городе, – попросила я.
– Вы не опубликовали портрет своего хранителя. Расширенный поиск вам недоступен.
Дио мио! Только не это! Повесить у всех на виду портрет этого босоногого дурачка? В любое другое время я бы плюнула на поиск, но сейчас, похоже, деваться некуда. И тут еще Аллегра жужжит в уши: «Зато он у тебя такой оригинальный!» Я попросила ручку и лист бумаги и уже собралась рисовать портрет Неужели, но тут же поняла, что не могу. У меня просто рука не поворачивается! Все равно, что сфотографировать бомжа и подписать: «Это мой муж». Я хотела изобразить красавца-мужчину в смокинге с бабочкой, похожего сразу на Кларка Гейбла и Дэниела Крейга. Но у меня почему-то вышел ухмыляющийся клоун с красным носом и нарисованной слезинкой на щеке. Он даже немного походил на моего Неужели – носом с горбинкой. Творчество внутри Меркабура – странная штука. Никогда не знаешь, какой фортель выкинут твои собственные руки.