азобрали на букеты. Ходили слухи, что кто-то навел порчу. Одна соседка даже попа с кадилом приводила. Смешно, правда?
Я не улыбаюсь. В словах Лилианы чувствуется горечь. За ее рассказом стоит нечто такое, чего я предпочла бы не чувствовать. Тень того самого, о чем я хотела бы забыть и никогда больше не вспоминать. Я трясу головой, пытаясь сбросить неприятное ощущение, и спрашиваю:
– А что же Лидуся?
– Она со всеми ругалась. Начала требовать от соседей какую-то плату за свои услуги. Писала на всех жалобы и доносы – в полицию, в прокуратуру. Причем делала это с той же энергией, с какой раньше всем помогала. Ее начали избегать, но она каждый вечер искала встречи с соседями, обходила квартиры, пока ей не перестали открывать. Тогда Лидуся начала писать свои требования несмываемым красным маркером на дверях. Когда Серафим наконец-то сделал то, о чем я просила, я решилась пойти к ней снова. И не узнала подъезд, его как будто подменили: запах мочи, грязные подтеки, мусор, надписи на стенах, жутковатые рисунки. И все как-то с изюминкой, с выкрутасами, даже дерьмо – и то, извини, художественно размазали. Ты когда-нибудь бывала на выставке современного искусства? Ее запросто можно было бы провести в этом доме. Хотя это я отвлеклась… Я сразу заметила кое-что особенное. Это бросилось бы в глаза любому v.s. скрапбукеру.
Лия снова молчит. Вода неподвижна, в ней ничего не отражается, и бассейн кажется зеленой ареной невиданного цирка. У меня начинает звенеть в ушах от тишины, когда Лия, наконец, продолжает свой рассказ:
– Лидуся кроме открыток делала объявления-картинки. Очень красивые, в лучших скрапбукерских традициях. Потом вставляла их в рамки и развешивала в подъезде. У входной двери – «Добро пожаловать в дом чистоты и порядка», рядом с диваном – «Места для поцелуев и объятий», на этажах – «Сосед – лучший друг человека» и все в таком духе. Так вот, все картинки остались нетронутыми, на своих местах – и в холле, и на этажах.
Когда Лия рассказывает про открытки, зеленая вода оживает и начинает колыхаться, и тогда я понимаю, что там – в бассейне – концентрированный поток, густой, как сахарный сироп. Каждый скрапбукер видит Меркабур по-своему. Когда я делаю открытку, то поток в моих ладонях – как луч солнца, преломляющийся сквозь цветное стекло. А для Лии поток – вот эта густая изумрудная масса.
Над бассейном начинает подниматься пар, в трубах слышится гул, и на ленту конвейера падают толстые круглые капли. Падают и не растекаются, как тесто. Интересно, что с ними должны делать хорьки? Я едва не теряю нить рассказа Лии. Черт, в ее визитке слишком увлекательное пространство! Тут невозможно обсуждать что-то серьезное – со всеми этими зверушками и рычажками.
– Представляешь, ни одну картинку никто не разбил, не украл и даже не испачкал! – говорит Лия.
Я пожимаю плечами.
– Меркабур защищает себя сам. Скрап-открытки в огне не горят и в воде не тонут.
Лия смотрит на меня с любопытством.
– Интересное заявление. Сколько я испорченных открыток в свое время перевидала! В том числе и Лидусины случалось видеть. Нет, тут дело было в другом. Я поболтала с соседями, и у меня сложилась другая картина. Несчастные случаи распространялись от этажа к этажу, как заразная болезнь.
Я мигом забываю про бассейн и про хорьков. У меня холодеют кончики пальцев. Вспоминаю слова Ильи: «Если эта штука – вирус, то она должна размножаться сама».
– Человек, который заплел перила в косички, живет с ней на одной площадке, причем он уже много лет так сильно не напивался. Завистливый до чужих машин мужик – этажом ниже. Приступ буйной зависти, как ты догадываешься, тоже внезапный. Ребенок чуть не расшибся еще одним этажом ниже. И только потом начались безобразия в холле на первом этаже.
Я не хочу во все это верить. Мне хочется заткнуть уши. Пар над бассейном снова рассеивается, изумрудный сироп успокаивается. Лия сейчас не думает о Меркабуре.
– Зараза… – говорю я глухим голосом.
– Что «зараза»? – не понимает Лия.
– Эта зараза распространяется сама.
– Зараза? – Она приподнимает брови. – Нет, это Лидуся. Она переделала все свои открытки. По очереди.
Я ерзаю на стуле. Не могу решить, можно уже вздыхать с облегчением или еще рано.
– Внешне картинки выглядели так же, как и раньше. Но внутри… Хорошо, что я вовремя обратилась к Серафиму.
Лия поправляет оправу. Я смотрю на нее, но не вижу в изумрудных линзах своего отражения, замечаю в них текучесть, словно в стеклышки налили сироп из бассейна.
– Очки! – осеняет меня. – Он для тебя сделал очки с потоком.
– Молодец! – восхищается Лия. – Кроме тебя, никто не догадался! Ничто не защищает от потока лучше, чем сам поток.
Интересно, в реальном мире очки выглядят так же?
– Я все еще была уверена, что у Лидуси нервный срыв, – говорит Лия, – поэтому она вкладывает в свои открытки черт знает что. Хотелось ее остановить.
Я закрываю глаза и вижу парня с открыткой, стоящего в оконном проеме. Я должна была заметить его раньше. Кто сделал ту карточку для него? Уж не Лидуся ли? В каком доме он жил? Жаль, что я не знаю его фамилии.
– Сколько дней прошло? – Я не узнаю свой голос. – Сколько открыток она успела сделать?
Лия опускает голову. Потом снимает очки и смотрит на меня. У нее карие глаза, глубоко посаженные, в них прячется теплая осень.
– Когда она украла коляску, было, кажется, десятое мая. Точно, как раз закончились праздники. О следующем происшествии я узнала два или три дня спустя.
Не хочу. Я не хочу ничего этого слышать, но Лия продолжает говорить:
– Я знаю, ты наверняка считаешь, что мне нужно было с самого начала остаться с Лидусей, не давать ей делать открытки в таком состоянии, в конце концов, заставить ее каждый день работать с альбомом.
Ничего такого я не считаю. Это все не мое дело, меня волнует совсем другое… Если Лидусины открытки приносят людям столько бед, она давно должна была оказаться или в кошмарных мирах Меркабура, или там же, где сейчас тот парень из магазина. Опять же, Эмиль не мог не узнать об этом – такое не остается незамеченным для куратора. У него же свои каналы информации! Объяснение всему этому, включая мои неприятные ощущения от рассказа Лии, может быть только одно: здесь тоже замешана Тварь.
– Хорьку понятно, что без Меркабура в этих хулиганствах не обошлось… – вздыхает Лия. – Уж слишком изощренные они.
– Что ты такое говоришь? – вскидываюсь я. – Ты хоть сама понимаешь, что говоришь? Меркабур – и изощренные хулиганства.
Лия хмурится, но молчит. Изумрудная вода в бассейне застывает и подергивается пленкой, как река – первым слоем тонкого льда.
– Кодекс, – угрюмо говорю я. – Ты заметила, что она игнорирует предупреждения Кодекса? Ты ведь не могла не заметить.
– Мы же не знаем наверняка, был ли заложен в ее открытках намеренный вред, – поясняет Лия. – Можно ведь, например, вложить желание почувствовать себя крутым парнем или показать всем, кто здесь хозяин.
Она себя обманывает. Сознательно или нет – но обманывает. Я внимательно смотрю на нее и говорю:
– Лия, мы же с тобой все понимаем. Есть разные способы показать себя крутым, а Меркабур чувствует малейшие нюансы и откликается на них.
– Тогда как такое возможно? – Я читаю на ее лице искреннее удивление.
Я понимаю, что Лилиана ничего не знает о Твари. Прочная каменная башня оказалась сложенной из детских кубиков.
– Ты можешь не верить в Кодекс. – Она смотрит на меня, как учительница на первоклассницу. – Но я точно знаю, что ни одно из его предупреждений не написано просто так.
Усмехаюсь про себя – уж я-то об этом прекрасно знаю, мне можно не объяснять. Рассказать ей про Тварь или нет?
– Помнишь, я говорила тебе, что один парень покончил с собой? Выбросился из окна торгового центра. Он не мог раньше жить в этом доме? Ты что-нибудь слышала про это?
– Нет. – Лия качает головой. – Если бы он был из этого дома, слухи бы до меня уже дошли.
– Слухи тоже можно остановить, – говорю я сама себе вслух.
– Такое не утаишь. И потом, я не верю, что Лидуся на такое способна.
– Ты же сама сказала, что она стала другой.
Лия снова прячет глаза за изумрудными стеклами. Я представляю себе, во что Тварь может превратить человека, и по спине у меня ползут колючие мурашки.
– Я хотела ей помочь, – говорит Лия. – Сделала все, что могла. Сделала для нее открытку.
Я ей охотно верю. Истинная правда: все, что может v.s. скрапбукер, – это сделать открытку.
– Когда я ее увидела, то глазам своим не поверила. Поразительно, как может человек измениться внешне за какой-нибудь месяц. Она сделала дурацкую, очень короткую стрижку, которая ей совсем не идет, еще больше похудела, и у нее совершенно переменилось выражение лица. Поджатые губы, жадный взгляд, руки все время будто что-то перебирают. Раньше от ее заразительного смеха у всех вокруг настроение поднималось, а теперь рядом с ней у меня такое чувство, словно я заприметила карманника – хочется прижать к себе сумку. У Лидуси еще с прошлой жизни осталось столько стильных шмоток, а она напялила ужасный серый халат, который, должно быть, сшили из мешка из-под картошки.
«Еще одна из советских грузчиков, которые женщины», – отмечаю я про себя. Те, кто распространяет Тварь, зачем-то надевают серые халаты. Интересно, это не она взяла ножницы у тети Шуры? Нет, тетя Шура говорила о высокой девице, а Лидуся, по словам Лии, – мелкая как кнопка. Сколько же их в городе? У меня неприятно сосет под ложечкой.
– А ты не замечала у нее такой круглой штуковины, похожей на карманные часы? – спрашиваю я Лию.
– Откуда ты знаешь? – Лия приподнимает брови. – Да, она носила похожую вещь на шее. Я еще удивилась, на какой помойке она откопала эту рухлядь.
– Я видела такую у одной скрапбукерши, которая тоже внезапно изменилась. А ножницы? Ее скрапбукерские ножницы остались при ней?
– Хм… – задумывается Лия. – Мне кажется, я видела их у нее на столе, но не уверена. Может быть, я просто привыкла, что они всегда лежат там. Нет, не могу точно сказать.